История космонавтики

Но вот когда корабль вышел на орбиту, неприятности посыпались как из рога изобилия.
Были и мелкие — улетел куда-то плохо привязанный карандаш и стало нечем делать записи в бортжурнале. Не до конца перемоталась плёнка в магнитофоне, и пришлось её экономить.
Были и покрупнее — связь с Землёй оказалась недостаточно устойчивой, то и дело пропадала. Корабль во время полёта вращался вокруг продольной оси… Однако «мне сообщили, что корабль идёт правильно, что орбита расчётная, что все системы работают нормально», свидетельствует Гагарин.
А вот тут, мягко выражаясь, Земля несколько слукавила. Согласно расчётам баллистиков, «Восток» вышел на слишком высокую орбиту — порядка 370 км. А тормозная двигательная установка (ТДУ) на «Востоках» была одна, не резервированная. Если бы она отказала, корабль при нормальной, расчётной траектории всё равно должен был бы спуститься на Землю за счёт аэродинамического торможения в верхних слоях атмосферы максимум через 12 суток. На этот срок и рассчитывались все запасы на борту. Однако, просчитав гагаринскую орбиту, баллистики схватились за головы — корабль мог остаться в космосе на 50 суток…
Однако, на счастье, ТДУ не подвела, сработала точно в течение запланированных 40 секунд. «В этот момент произошло следующее, — отмечает космонавт. — Как только выключилась ТДУ, произошёл резкий толчок. Корабль начал вращаться вокруг своих осей с очень большой скоростью. Земля проходила у меня во „взоре“ сверху вниз и справа налево. Скорость вращения была градусов около 30 в секунду, не меньше. Получился „кордебалет“: голова — ноги, голова — ноги с очень большой скоростью вращения. Всё кружилось. То вижу Африку (над Африкой произошло это), то горизонт, то небо. Только успевал закрываться от солнца, чтобы свет не попадал в глаза. Я поставил ноги к иллюминатору, но не закрыл шторки. Мне было интересно самому узнать, что происходит. Я ждал разделения. Разделения нет. Я знал, что по расчёту это должно произойти через 10–12 секунд после выключения ТДУ. При включении ТДУ все огни на ПКРС (пульте контроля ракетных систем. — С.З.) погасли. По моим ощущениям, времени прошло гораздо больше, чем следовало, но разделения всё не было…»
Произошло же вот что. После того как ТДУ выдала тормозной импульс, приборный отсек должен был отделиться от спускаемого аппарата. Он и отделился. Но не полностью. Плата с кабель-мачтой не отстрелилась. И приборный отсек, соединённый пучком кабелей со спускаемым аппаратом, поволокся за ним. Он отстал лишь после того, как провода перегорели из-за нагрева в атмосфере.
А в это время в кабине… «Прошло минуты две, а разделения по-прежнему нет. Доложил по каналу КВ-связи, что ТДУ сработала нормально. Прикинул, что всё-таки сяду нормально, так как тысяч шесть есть до Советского Союза да Советский Союз тысяч восемь будет. Шум поэтому не стал поднимать. По телефону доложил, что разделение не произошло. Я рассудил, что обстановка не аварийная. Ключом я передал команду „ВН4“, что означало „всё нормально“».
Вот так, по-деловому оценивал обстановку человек, которому Земля, мягко сказать, доверяла не до конца. Не верила в его возможности. Иначе почему бы это кнопка ручного, аварийного торможения была заблокирована специальным кодом? Правда, код был известен космонавту, дублировался запиской в специальном конверте. Ну а если бы он в волнении забыл все цифры, а конверт улетел подобно карандашу…
Однако смелым всё-таки везёт. «Вдруг по краям шторки появился яркий багровый свет. Такой же багровый свет наблюдался и в маленькое отверстие в правом иллюминаторе. Я не знаю, откуда потрескивание шло: или конструкция потрескивала, расширяясь, или тепловая оболочка при нагреве, но слышно было потрескивание. Происходило одно потрескивание примерно в минуту. В общем, чувствовалось, что температура была высокая. Потом несколько слабее стал свет во „взоре“. Перегрузки были маленькие…
Затем начался плавный рост перегрузок. Колебания шара всё время продолжались по всем осям. К моменту достижения максимальных перегрузок я наблюдал всё время солнце. Оно попадало в кабину в отверстие иллюминатора люка 1 или в правый иллюминатор. По зайчикам я мог определить примерно, как вращается корабль.
К моменту максимальных перегрузок колебания корабля уменьшилось до плюс-минус 15 градусов. В этому времени я чувствовал, что корабль идёт с некоторым подрагиванием. В плотных слоях атмосферы он заметно тормозился. По моим ощущениям, перегрузка была за 10 g. Был такой момент, примерно секунды 2–3, когда у меня начали расплываться показания на приборах. В глазах стало немного сереть. Снова поднатужился, напрягся. Это помогло, всё как бы стало на своё место. Этот пик перегрузок был непродолжительным. Затем начался спад перегрузок. Они падали плавно, но более быстро, чем нарастали… С этого момента внимание своё переключил на то, что скоро должно произойти катапультирование».
По программе космонавт должен был катапультироваться вместе со своим креслом на высоте около 7 тысяч метров и спускаться на собственном парашюте, отдельно от спускаемого аппарата. Но и тут, как уже говорилось, всё было не слава богу. По существовавшим тогда правилам, рекорды ФАИ регистрировались, когда человек всё время находился в летательном аппарате. А раз он катапультировался, значит произошла авария. О каком рекорде тогда речь?
И вот на спортивного комиссара, по соображениям секретности, конечно же, гражданина СССР, было оказано столь мощное давление, что он не выдержал, вписал в протокол расплывчатую формулировку, из которой будто бы следовало, что Гагарин приземлился вместе с аппаратом.
А что, иначе подвиг Юрия Алексеевича потерял бы своё значение? Отнюдь… Нет, всё-таки спортивного комиссара принудили пойти на подлог, по сути — на должностное преступление…
Да и самого Ю.А. Гагарина всё-таки заставили соврать. Когда на послеполётной пресс-конференции он отвечал на вопросы журналистов, ответы ему готовили сидевшие за его спиной эксперты. Сама по себе такая подстраховка не таит в себе ничего особенного: человек в волнении может что-то забыть, а каких-то подробностей и вообще не знать…
Но в данном случае произошло вот что. Когда Гагарину задали вопрос, как он приземлился — вместе с кораблём или отдельно, на парашюте, он уж открыл рот, чтобы рассказать о катапультировании, как с удивлением увидел, что на поданной ему записке значится: «Приземлился вместе с кораблём». Как человек военный, дисциплинированный, Гагарин подчинился команде, ответил, как было указано.
Однако со временем обман раскрылся. Потом Гагарину всю оставшуюся жизнь на всех международных пресс-конференциях задавали этот злосчастный вопрос. И как бы он потом на него ни отвечал, его всё равно уличали во лжи. В общем, пришлось Юрию Алексеевичу покраснеть за чужие грехи…
Я рассказываю об этой некрасивой истории столь подробно потому, что она весьма красноречиво иллюстрируют психологическую атмосферу, которая царствует в нашей космонавтике во многом и поныне. И это несмотря на то что атмосфера умолчания, недомолвок уже не раз приводила к возникновению разного рода слухов, скандалов и прочих осложнений.
Впрочем, всё это было гораздо позднее. В тот же момент Гагарин «вновь подумал о том, что сейчас будет катапультирование. Настроение было хорошее. Стало ясно, что я сажусь не на Дальнем Востоке, а где-то здесь, вблизи расчётного района.
Момент разделения заметил хорошо. Глобус остановился приблизительно на середине Средиземного моря. Значит, всё нормально. Жду катапультирования. В это время, приблизительно на высоте 7 тысяч метров, происходит отстрел крышки. Хлопок, и крышка люка ушла. Я сижу и думаю, не я ли это катапультировался. Произошло это быстро, хорошо, мягко. Ничем я не стукнулся, ничего не ушиб, всё нормально. Вылетел я с креслом. Дальше стрельнула пушка и ввёлся в действие стабилизирующий парашют».
(В скобках заметим, что срабатывание дополнительного заряда и ввод стабилизирующего парашюта были необходимы для того, чтобы увести космонавта подальше от спускаемого аппарата, чтобы не перепутались парашюты, чтобы космонавта не придавило при приземлении.)
«На кресле я сидел очень удобно, как на стуле. Почувствовал, что меня вращает в правую сторону. Я сразу увидел большую реку. И подумал, что это Волга. Больше других таких рек в этом районе нет. Потом смотрю — что-то вроде города. На одном берегу большой город, на другом значительный. Думаю, что-то знакомое.
Катапультирование, по моим расчётам, произошло над берегом. Ну, думаю, очевидно, сейчас ветерок меня потащит и придётся приводняться… Потом отцепляется стабилизирующий парашют и вводится в действие основной парашют. Происходило всё это очень мягко, так что я ничего почти не заметил. Кресло также незаметно ушло вниз.
Я стал спускаться на основном парашюте. Опять меня развернуло к Волге. Проходя парашютную подготовку, мы прыгали много раз вот над этим местом. Много летали там. Я увидел железную дорогу, железнодорожный мост через реку и длинную косу, которая далеко в Волгу вдаётся. Я подумал о том, что здесь, наверное, Саратов. Приземляюсь я в Саратове.
Затем раскрылся запасной парашют. Раскрылся и повис. Так он и не открылся. Произошло только открытие ранца.
Я уселся поплотнее и стал ждать отделения НАЗа (носимого аварийного запаса. — С.З.). Слышал, как дёрнулся прибор шпильки. Открылся НАЗ и полетел вниз. Через подвесную систему я ощутил сильный рывок, и всё. Я понял, что НАЗ пошёл вниз самостоятельно.
Вниз я смотреть не мог, чтобы определить место, куда он падал. В скафандре это сделать нельзя…
Тут слой облачков был. В облачке подуло немножко, и раскрылся второй парашют. Дальше я спускался на двух парашютах».
Концовку этой истории вы наверняка помните. Ю.А. Гагарин приземлился на вспаханном поле неподалёку от Саратова. Его окружила группа колхозников. Потом подоспела машина с военными. Они сказали, что по радио идёт передача о космическом полёте. И старший лейтенант, в мгновение ока оказавшийся майором, стал известен всему миру…
Ну а теперь скажите, что в том докладе такого уж страшного? А также попробуйте догадаться, почему его столь долгое время хранили под семью замками?.. Лично мне из всего этого понятно лишь одно. Только в такой вот атмосфере, где правда легко заменяется ложью из «идейных соображений», и стало возможным возникновение разного рода слухов о том, что Гагарин был отнюдь не первым космонавтом Земли.

ВОЕННЫЕ АСПЕКТЫ ПЕРВЫХ ПОЛЁТОВ. Впрочем, плотную завесу секретности вокруг первых полётов развели не только по идеологическим соображениям. Лишь недавно стало известно, что военные вообще согласились на запуск кораблей-спутников только после того, как С.П. Королёв смог сделать эту программу универсальной, а точнее — частью военно-космического проекта, предусматривавшего разведку с космических высот территории потенциального противника.
И первые корабли вообще были однотипными. Одно время даже название «Восток-1» носил вовсе не гагаринский корабль, а спутник фоторазведки. Пилотируемый же корабль в технической документации значился как «Восток-3КА». И только после полёта произвели переименование: с корабля Гагарина сняли загадочные «3КА», а разведывательный спутник назвали «Зенит-2».
Согласно техническому заданию, такой аппарат должен был нести на борту фототехнику с объективом, имевшим фокусное расстояние около 1000 мм, что обеспечивало фиксирование на поверхности Земли даже таких сравнительно мелких объектов, как отдельные автомобили.
На борту также имелись телеаппаратура, позволяющая «сбрасывать» накопленную информацию по радиоканалу при пролёте над территорией СССР, и подслушивающие устройства для ведения радиоразведки.
Кроме того, система управления пилотируемого корабля «Восток» обеспечивала его ориентацию только перед спуском. Для фотосъёмки же требовалась постоянная ориентация аппарата объективом на Землю. Причём для съёмки пришлось специально ставить специальные иллюминаторы, прорезая для этого отверстия в крышке одного из двух технологических люков большого диаметра.
Даже такие общие агрегаты, как система кондиционирования на борту, пришлось для разведчика дорабатывать, поскольку сложные оптические системы ещё более капризны к изменениям температуры, чем человеческий организм.
Ну а вместо катапультируемого сиденья с космонавтом в кабине «Зенита» стоял комплекс спецаппаратуры, включавший в себя фотоаппарат СА-20 с фокусным расстоянием 1000 мм, фотоаппарат СА-10 с фокусным расстоянием 200 мм, фототелевизионную аппаратуру «Байкал» и аппаратуру «Куст-12М» для радиоразведки.
Масса космических аппаратов «Зенит-2» на этапе лётно-конструкторских испытаний составляла от 4610 до 4760 килограммов. Серийные «Зениты» имели массу побольше — от 4700 до 4740 кг.
Лётные испытания корабля-разведчика (термин «спутник-шпион» в нашей литературе относится лишь к американским аппаратам, да и появился он позднее) начались пуском 11 декабря 1961 года. Однако стартовавшая в тот день ракета-носитель «Восток» не смогла вывести спутник на орбиту. На участке работы третьей ступени прогорели трубопроводы, ведущие от газогенератора к турбонасосному агрегату. И на 407-й секунде полёта сработала система аварийного подрыва. Обломки ракеты и спутника упали в Якутии, в 100 км севернее города Вилюйска.
Впервые советский разведывательный спутник типа «Зенит-2» вышел на орбиту 26 апреля 1962 года. К тому времени все советские военные спутники стали прикрывать нейтральным названием «Космос», поэтому и этот фоторазведчик получил наименование «Космос-4».
Но и тут не всё получилось идеально. Уже в ходе орбитального полёта стал травить клапан дренажа, из-за чего газ в баллонах высокого давления кончился раньше срока. Перестали работать микродвигатели основной системы ориентации, и спускаемый аппарат пришлось возвращать на землю всего через 3 суток после старта. Большая часть отснятых кадров пошла в брак.
Потом дело постепенно наладилось. Всего в рамках лётных испытаний было проведено 13 запусков космических аппаратов «Зенит-2», лишь три из которых закончились аварией. Поэтому, начиная с «изделия 14», спутники фоторазведки пошли в серийное производство, которое было организовано в городе Куйбышеве (ныне — Самаре).
Производством таких аппаратов в Самаре занимается Центральное специализированное конструкторское бюро (ЦСКБ), которое по сей день является ведущей организацией по созданию космических аппаратов оптического наблюдения в интересах как военных, так и гражданских ведомств.
Однако из-за того, что устройство спутников фоторазведки «Зенит-2» долгое время оставалось государственной тайной, засекречены заодно и данные первых космических кораблей «Восток». Только после того, как в 1968 году аппараты «Зенит-2» были заменены более совершенными фоторазведчиками «Зенит-2М», мир смог наконец увидеть, как выглядел космический корабль, на котором Юрий Гагарин проторил человечеству дорогу к звёздам.

Поднявшись на высоту 180 км, астронавт начал постепенно спускать аппарат, чтобы направить его в заданный район посадки. Полёт закончился благополучно, но не шёл ни в какое сравнение с полётом Ю.А. Гагарина.
Тем не менее в официальном сообщении США по поводу этого события, в частности, говорилось, что «успех суборбитального полёта Шепарда принёс огромную радость и удовлетворение астронавтам», а также правительству страны.
Наращивая первый успех, 21 июля 1961 года астронавт Вирджил Гриссом повторил полёт Шепарда.
Однако, как и при подготовке к запуску Ю.А. Гагарина, на «Меркурии» тоже возникла проблема с закрытием люка. В последний момент оказалось, что один из болтов сломан. Но тут, чтобы не задерживать запуск, руководители полёта решили отправить корабль в космос без этого болта.
Полёт, впрочем, прошёл нормально. Приключения начались после приводнения корабля в Атлантике. Американцы ведь в отличие от нас предпочитали спускать свои аппараты на парашютах в воду, а не на сушу. Полагали, что посадка в водную среду проходит мягче.
Так вот, благополучно приводнившийся Гриссом, готовясь к переходу на борт авианосца «Рэндольф», спешившего к месту посадки астронавта, вытащил предохранительную шпильку, которая фиксировала кнопку подрыва пиротехнических болтов входного люка. Затем спокойно откинулся на спинку кресла в ожидании спасателей. Но тут раздался глухой хлопок взрыва, и астронавт увидел, как крышка люка вылетела наружу.
Потом, при разборе этой ситуации в НАСА, Гриссом клялся, что он не дотрагивался до кнопки подрыва болтов. Но ему сказали, что он мог сделать это непроизвольно, незаметно для себя, зацепив её, например, локтем скафандра.
Так или иначе, но люк открылся раньше времени, и первая же морская волна ворвалась в кабину, а вторая наполнила её до краёв. Гриссом кое-как выбрался через люк наружу. К счастью, над ним уже висел вертолёт из группы поиска и спасения.
Астронавт отплыл подальше от тонувшей капсулы, чтобы та не утянула и его на дно океана. Однако несчастья на том не кончились. В суматохе аварийного вываливания из капсулы Гриссом забыл закрыть воздушный вентиль, и вода через него стала заполнять скафандр. Когда астронавт понял, в чём дело, было уже поздно — наполненный водой скафандр тянул его на дно. Борясь из последних сил за свою жизнь, Гриссом отчаянно замахал рукой: дескать, спасайте. Но лётчики были в полной уверенности, что он приветствует их, и принялись… его фотографировать.
Лишь спустя пару минут они догадались, что дело неладно, и бросили ему спасательный конец с карабином, который Гриссом кое-как зацепил за кольцо скафандра. Так его и выдернули из воды лебёдкой.
А вот капсулу, к сожалению, спасти уже не удалось, она ушла на дно Атлантики.
(Но от судьбы, как говорится, не уйдёшь. Спустя шесть лет Гриссом погиб при довольно странных обстоятельствах во время очередной тренировки. В отличие от него Алан Шепард в 1974 году благополучно вышел в отставку по возрасту в чине контр-адмирала ВМС и занялся бизнесом.)

ВЕЧНО ВТОРОЙ. Так получилось, что Герман Степанович Титов практически всю жизнь провёл в тени. Дублёр Ю.А Гагарина, космонавт № 2, первый в мире проведший в космосе целые сутки, затем как-то начисто исчез из поля зрения прессы.
Ходили даже слухи, что он весьма опасно болен, нахватавшись излучения во время своего полёта в радиационных поясах Земли, о существовании которых в то время не знали.
Однако существует и другая версия: дескать, на самом деле он просто был занят делом, о котором в то время было не принято говорить публично. Мало кто знает, что до «Шаттла» и «Бурана» у нас разрабатывалась система «Спираль», предусматривающая челночные полёты в космос. Вот Герман Степанович Титов ею и занимался. Мечтал, как он говорил, «полететь в космос на крылышках».
Но эта программа так и не была завершена. Первый раз тема «Спираль» была прикрыта в 1970 году — военное руководство не поняло тогда перспективы развития этой темы: «У американцев такого нет. А нам зачем надо?»
Когда же спохватились, узнав, что американцы работают над системой «Шаттл», оказалось, что Артём Иванович Микоян — так сказать, вдохновитель и разработчик этой темы — уже умер… Другие люди начали работы по «Бурану».
Впрочем, о многоразовых воздушно-космических кораблях мы поговорим позднее. Пока же скажу, что была в биографии Г.С. Титова и ещё одна мало кому известная строка: говорят, Л.И. Брежнев предлагал ему полететь на Луну. Случилось это в 1967 году, накануне 50-летия Октябрьской революции. Титов был на аэродроме, собирался лететь на полигон, где велись лётно-испытательные работы по «Спирали», когда его вызвал к себе тогдашний начальник Центра подготовки космонавтов, генерал Н.П. Каманин.
Он-то и сообщил космонавту № 2, что принято постановление Центрального Комитета и правительства: в 1967 году будет восемь пилотируемых облётов Луны.
«Нам некого назначать командирами этих кораблей, — сказал генерал. — Поэтому бросай тему, которой занимаешься, и переходи на программу Л-1».
Но Титов заупрямился, резонно решив, что, если хоть один из полётов к Луне окажется успешным, вряд ли кто назначит в том же году второй — расходы-то ведь на него огромные. Значит, речь идёт не о восьми, а об одном полёте. Остальные — дубли.
«Роль дублёра меня не устраивает, — прямо сказал Титов. — Можете мне гарантировать, что я назначаюсь первым и единственным командиром облёта Луны? Нет? Тогда со своей программы я не уйду».
Герман Степанович подозревал, что с лунной программой далеко не всё обстоит так благополучно, как то хотелось бы руководству. И оказался, как известно, прав.
И Титов продолжал заниматься военно-космическими проблемами. Готовил к старту военную орбитальную станцию «Алмаз», участвовал в программе противодействия «звёздным войнам». Именно он с коллегами пришёл к выводу, что программа СОИ — чрезвычайно сложная и чрезвычайно дорогая система — вряд ли будет реализована на практике. И Советскому Союзу незачем тратить средства на такую же. Если помните, как-то Михаил Сергеевич Горбачёв, будучи в США, сказал, что у нас есть ответ адекватный и асимметричный, то есть мы не будем создавать свою СОИ. У нас есть другой вариант ответа на эту самую стратегическую оборонную инициативу.
Что именно представлял собой этот вариант, и поныне составляет военный секрет. В общих чертах можно лишь сказать, что рассматривались возможность уничтожения ракет противника мощными лазерами прямо с земли и некоторые другие возможности…
Но вообще-то Г.С. Титов полагал, что будущее космонавтики — в международном сотрудничестве. Вопреки мнению многих своих коллег, полагавших, что нам надо продолжать держаться за свой «Мир» до последнего, космонавт № 2 как-то сказал, что станция «свои задачи уже десятикратно выполнила! С её помощью мы такой космический опыт получили, которого ни у кого нет в мире. Зачем американцы на эту станцию летали? Зачем другие на неё стремились? Теперь полученный у нас опыт они перенесут на Международную космическую станцию. Ну, и слава Богу».
А вообще Герман Степанович вместе с Юрием Алексеевичем мечтал слетать на Марс.
«Моя давнишняя гипотеза состоит в том, что мы прилетели с Марса, — говорил Титов. — Он в своё время начал интенсивно терять атмосферу, и встал вопрос: куда переселяться? Посмотрели марсиане — Земля более или менее подходит. И вот они создали космические корабли и переселились на землю… Когда мы прилетим на Марс, то найдём там следы своих предков. Думаю, это случится около 2015 года. Если, конечно, на Земле будут мир и сотрудничество.
Я всегда говорю: мы, люди, все родом из космоса. Космический корабль называется Землёй, и он несётся в вакууме. Это надо понимать, это надо осознать. Поэтому и отношения нам надо строить так, как строят отношения международные экипажи на наших станциях или вот сейчас на международной космической станции, как они работают, как они понимают друг друга, сотрудничают. Тогда человечество многого добилось бы. Нужно интегрировать усилия во всём мире.
Когда мы с Юрием Алексеевичем Гагариным после первых полётов размышляли о дальнейшей космической судьбе, почему-то оба сходились во мнении, что наша космическая карьера закончится на Марсе, что нам хватит жизни, сил, здоровья для того, чтобы осуществить полёт на эту планету. Так мы думали в начале 60-х годов. Но не вышло…»
…Он ещё многое собирался сделать для развития и пропаганды нашей космонавтики. Хотел, чтобы нынешние мальчишки и девчонки, как школьники 60–70-х годов XX века, снова рвались в космонавты. Старался в меру сил помочь новому поколению нашего космического корабля под названием «Земля» взять в будущее всё лучшее, что имели первые космонавты.
Теперь эту эстафету предстоит нести другим. Он прожил 65 лет и целую эпоху…
Начал же он свою космическую биографию в составе первой шестёрки космонавтов. И втайне надеялся, что первым будет именно он. Когда же ему отвели роль дублёра, стал дожидаться своей очереди. И дождался.
Но он, наверное, не ожидал, что задание, которое ему поручат, будет таким сложным.
А получилось так… Американцы уже наступали нам на пятки. И в середине июля 1961 года Н.С. Хрущёв пригласил к себе на ялтинскую дачу С.П. Королёва. Они вместе купались, загорали, но с «прогулки» в Крым главный конструктор вернулся с новым заданием — подготовить в начале августа запуск космонавта на сутки.
Отказаться от осуществления такого полёта Королёв не решился. Н.С. Хрущёв уже не раз намекал ему, что в любое время может заменить его на посту Главного конструктора В.Н. Челомеем, к которому относился с особой симпатией и у которого работал его сын.
Так перед Королёвым и его командой враз вырос целый ворох проблем. Во-первых, единственная тормозная двигательная установка на «Востоке» могла терять свою надёжность при длительном пребывании в космосе; никто не мог дать гарантию, что через сутки она будет работать нормально.
Во-вторых, длительные космические полёты вызывали и у врачей большое беспокойство. Они, например, предсказывали, что в невесомости у космонавтов возникнет космическое укачивание, сопровождающееся периодическими приступами рвоты, которые могут парализовать волю и лишить способности к разумным действиям.
Если при этом, например, на борту выйдет из строя автоматическая система управления или возникнет какая-нибудь другая неполадка, требующая вмешательства космонавта, то может произойти трагедия.
Ещё медики опасались, что из-за отсутствия веса у космонавта в полёте ослабнут мышцы, поддерживающие глазное яблоко, и оно попросту вывалится из глазницы. Да и вообще трудно было предположить, какие «сюрпризы» ожидают человека в длительном космическом полёте.
Однако отступать было некуда. И Королёв снова пошёл на риск. Причём если при старте Гагарина специалисты оценивали шансы на благополучное окончание полёта примерно в 50 процентов, то тут уж речь шла о сорока и менее процентах…
Тем не менее корабль «Восток-2» стартовал 6 августа 1961 года. Причём ракета так сильно вибрировала при старте, что у Титова даже стала трястись голова. Но самым плохим оказалось не это и даже не перегрузки. Как только корабль оказался в невесомости, у космонавта нарушилась пространственная ориентация — появилась иллюзия того, что расположенная перед ним приборная доска передвигается вверх, а он смотрит на неё снизу. Правда, вскоре иллюзия исчезла, доска вернулась на место.
Зато на четвёртом витке у космонавта и вправду возникли симптомы космического укачивания. Ему стало трудно водить глазами, шевелить головой. На шестом витке появилась тошнота. Она переходила в рвоту после каждого принятия пищи (Титов на орбите ел дважды).
Наконец, время от времени в глазах космонавта возникали вспышки. Только много позже после этого полёта специалисты нашли объяснение этому явлению — так сетчатка глаза реагирует на попадание в неё частиц космического излучения.
И всё-таки Титову удалось держать себя в руках. Он даже поспал на орбите — в скафандре, в неудобной позе — полулёжа, когда руки в невесомости всплывали вверх…
Герман Степанович сделал всё, что от него требовалось, и доставил на Землю много ценной информации.

АМЕРИКАНЕЦ ЛЕТИТ ВОКРУГ ЗЕМЛИ. В США тем временем заканчивалась подготовка первого орбитального полёта. Однако дата запуска на орбиту Джона Гленна не раз переносилась по техническим причинам. Сначала сроки запуска были сдвинуты на начало 1962 года, а через три дня после Нового года НАСА объявило о переносе запуска с 16 января на 23 января. Но и в назначенный день метеорологические условия не позволили осуществить запуск, и его перенесли на 27 января. В назначенный срок Гленн в течение пяти часов ожидал пуска, находясь в кабине своего корабля, но его опять отложили, причём всего за двадцать минут до назначенного старта.
В конце января было объявлено, что запуск состоится 18 февраля. Следить за полётом должны были 24 корабля, более 60 самолётов и другие технические средства. Были задействованы в общей сложности 18 тысяч человек. Но в назначенный день погода вновь оказалась плохой, и Гленна утром даже не стали будить.
На следующий день, 19 февраля, утро выдалось солнечным, но пуск опять перенесли — с 2 часов 20 минут на 20 часов 2 минуты по Гринвичу. А в 5 часов 30 минут возникли неполадки в системе управления ракетой, на устранение которых ушло 135 минут. Лишь после шести часов ожидания Гленн получил приказ занять своё место в кабине «Меркурия». Но как только он оказался на борту корабля, выяснилось, что микрофон на его гермошлеме не работает — пришлось чинить и его.
Наконец бригада рабочих начала закручивать болты на крышке входного люка. И тут опять обнаружилось, что один из семидесяти болтов сломан. Ещё сорок минут рабочие меняли злополучный болт, но, когда всё было готово, возникла новая проблема. Длительная задержка привела к чрезмерному испарению кислорода в баках ракеты, и потребовалась их дозаправка.
Наконец в 21 час 47 минут была подана команда на запуск двигателей, и полёт начался. Пульс у астронавта достиг 110 ударов в минуту. Впереди ждала неизвестность. Причём если благополучный полёт Титова снимал у Гленна многие причины для беспокойства за своё здоровье, то от ракеты-носителя и «Меркурия» можно было ожидать всего.
Подъём между тем проходил спокойно. Перегрузка переносилась даже легче, чем в центрифуге.
После выхода на орбиту Гленн воскликнул: «Ох, какой потрясающий вид!» Он полюбовался освещённым солнечными лучами океаном и обратил внимание на то, что имеется цветовое отличие холодной и тёплой воды в том месте, где течение Гольфстрим смешивалось с более холодными водами.
Покончив с лирическим отступлением от программы, астронавт приступил к выполнению программы экспериментов. Так, он несколько раз сильно тряхнул головой и убедился, что это не вызвало болезненных ощущений и каких-либо галлюцинаций.
Он провёл съёмку панорамы Земли через иллюминатор, и когда уронил камеру, ему показалось естественным, что она не упала, а продолжала висеть в воздухе. Примерно через сорок минут после старта началась первая для Гленна космическая ночь. Он описал и её: «Орбитальный закат потрясающий… действительно прекрасный, чудесный вид».
Затем астронавт попробовал поесть, и это не вызвало у него затруднений. Пища была упакована в специальные тюбики, и он выдавливал их содержимое прямо в рот.
Полёт проходил нормально, пока Гленн вдруг не увидел через иллюминатор роя мелких светящихся частиц, окруживших его аппарат. «Я никогда не видел ничего подобного этому!.. — воскликнул он. — Их здесь тысячи!» С Земли поинтересовались, не слышит ли он каких-либо ударов? Астронавт ответил отрицательно и добавил, что их скорость по отношению к аппарату примерно 5–6 километров в час.
Он предположил, что источником этих частиц является двигатель системы ориентации, работавший на перекиси водорода, и выключил его, но каких-либо изменений не заметил. Между тем Солнце встало над горизонтом, и в его лучах частицы исчезли. Наблюдения пришлось отложить. А потом стало и вообще не до них…
Появились сбои в автоматике стабилизации корабля. Гленну пришлось вручную развернуть аппарат на двадцать градусов вправо, чтобы обеспечить правильную ориентацию. Но после этого аппарат начал дрейфовать в другую сторону, и астронавт снова был вынужден возвращать его в исходное положение.
Пока он боролся с возникшей неполадкой, в Центре управления полётом обнаружили и ещё один источник неприятностей. По данным телеметрии, получалось, что замок, который удерживал в компактно сложенном состоянии надувной мешок, амортизирующий удар о воду при посадке, оказался открытым. А это было весьма худо, поскольку к нижнему краю сложенного гармошкой мешка крепился теплозащитный экран, защищавший конструкцию от перегрева при спуске в атмосфере. К теплозащитному же экрану, в свою очередь, с помощью металлических строп крепился тормозной блок, состоявший из трёх твердотопливных двигателей.
Таким образом, посадка могла пойти не в штатном режиме. После того как тормозные двигатели отработают своё, их положено сбросить. Но если сделать это при открытых замках, они могут утащить за собой и теплозащитный экран. Тогда сгорит не только надувная подушка, но и, пожалуй, весь спускаемый аппарат…
Но Гленну о том не сказали, позволив ему пока заниматься разгадкой тайны появления пылевых «светлячков». Однако шёл уже третий виток вокруг Земли, пора было готовиться к посадке, и Гленну сообщили всё. Правда, оператор постарался успокоить астронавта, добавив, что сведения о неисправности пока предварительные. Может, на самом деле замок всё же закрыт… И порекомендовал для проверки поставить переключатель посадочного устройства в автоматический режим. Если при этом на пульте в кабине загорится контрольная лампочка — значит устройство не работает. С замиранием сердца Гленн щёлкнул нужным тумблером, и, ко всеобщей радости, зловещий огонёк не зажёгся.
У всех несколько отлегло от сердца. Однако окончательной уверенности в исправности тормозного блока всё же не было. Посовещавшись, специалисты предложили Гленну не сбрасывать тормозной установки после окончания её работы. В этом случае удержится на корпусе посадочной капсулы и теплозащитный экран. Но оставить установку можно было лишь при условии, если все три двигателя отработают своё в нормальном режиме. Если хотя бы один из них не включится, то тащить потом вниз заряд взрывчатки, из которой, по существу, и состоял твердотопливный тормозной двигатель, весьма опасно. Отстрел двигателей станет неизбежным.
За тридцать секунд до включения двигателей торможения Гленна предупредили: «Джон, оставь тормозную установку на весь период прохождения над Техасом». Но астронавт, занятый предспусковыми хлопотами, пропустил это предупреждение мимо ушей — ведь индикация показывает, что всё нормально. Но когда была подана команда на включение двигателей торможения, к ужасу специалистов, заработал лишь один из них. И лишь спустя какую-то долю секунды включился второй и, наконец, третий.
После окончания работы двигателей астронавт попросил у станции слежения в Техасе разрешение на сброс тормозных двигателей. А в ответ ещё раз услышал рекомендацию не отстреливать двигательную установку до окончания спуска. И до него в полной мере стало доходить, какая опасность ему грозит…
Но делать было нечего, процесс торможения остановить уже нельзя. Начинался самый трудный участок спуска с критическими тепловыми нагрузками. Связь с Землёй пропала из-за ионизированного слоя воздуха, окутавшего аппарат. И тут астронавт услышал какой-то странный звук, а затем и увидел в иллюминатор, как одна из сорвавшихся строп, поддерживавших тепловой экран, затрепетала в потоке воздуха. Затем мимо пронёсся какой-то бесформенный предмет.
«Кабина разваливается!» — мелькнуло в голове. Но, на его счастье, экран всё-таки удержался на месте и выполнил свою задачу. Но из-за того, что на орбите Гленну пришлось корректировать положение аппарата, расход топлива управляющего двигателя оказался выше нормы и его практически не осталось, чтобы теперь скорректировать траекторию снижения. Аппарат начало раскачивать, казалось, ещё секунда — и он начнёт беспорядочно кувыркаться.
Его спасло то, что парашютная система сработала несколько раньше намеченного времени. Стабилизирующий парашют прекратил раскачку, а основные купола обеспечили более-менее плавный спуск. И хотя из-за неисправного мешка-амортизатора посадка вышла более жёсткой, чем планировалось, Гленн был рад плюхнуться в воду. Теперь уж он точно не сгорит…
А ещё через 17 минут астронавт был уже на борту спасательного военного корабля. Медленно вылез из скафандра и сказал, ни к кому особо не обращаясь: «Жарковато всё-таки сегодня…»

ИХ ВТОРОМУ «ОРБИТАЛЬЩИКУ» ТОЖЕ НЕ ПОВЕЗЛО… В марте 1962 года было объявлено, что второй в США орбитальный полёт совершит Малколм Карпентер.
Старт опять-таки несколько раз откладывался, и только 24 мая ракета благополучно вывела «Меркурий» на орбиту Земли. Этот полёт проходил спокойнее предыдущего. Астронавт рассмотрел из космоса дороги, пыль над Африкой, освещённые города Австралии. Для лучшего обзора Карпентер активно менял положение корабля на орбите и за один только первый виток вокруг Земли израсходовал больше половины запаса топлива.
Так же, как и Гленн, он видел летающие светящиеся частицы. Сначала он предположил, что это замёрзшие частички газа, вылетавшие из двигателей системы ориентации. Однако, когда аппарат в очередной раз оказался в тени Земли, Карпентер случайно слегка ударил по крышке люка. Тут же вокруг корабля поднялся рой «светлячков», и астронавт понял: это пылит покрытие самой капсулы.
А дальше опять начались приключения. Сначала отказала система терморегулирования скафандра, и астронавту стало очень жарко. Перед самым торможением аппарата выяснилось, что кончилось топливо в баке для ручного управления. А чтобы автоматика сработала должным образом, нужно было правильно сориентировать её. И тут выяснилось, что данные оптического перископа и индикатора направления не совпадают между собой.
Пока астронавт пытался каким-то образом исправить положение, автоматически сработали двигатели торможения и «увели» аппарат на 25 градусов вправо. Это привело к увеличенному расходу топлива в системе автоматической стабилизации, и в баках раньше времени кончилось топливо. Опять-таки аппарат начало раскачивать, и спасла его, как и предшественника, парашютная система, введённая в строй чуть раньше срока. Однако из-за этого аппарат не попал в расчётный район, где его ожидали суда поиска и спасения, отклонившись на 400 км.
Карпентер оказался один в открытом океане.
Тем временем в Центре управления началась паника. Многие подумали, что аппарат сгорел в атмосфере. В эфире прямой трансляции даже прозвучал осторожный комментарий одного из руководителей полёта Вальтера Кронкайта: «Я боюсь, что мы можем потерять астронавта».
К счастью, всё обошлось. Вертолёты обнаружили капсулу Карпентера через три часа после приводнения.
Америка встречала его как героя, но руководители НАСА были им крайне недовольны за перерасход горючего на орбите и самодеятельность при спуске.
Карпентер был очень обижен, считал эти обвинения несправедливыми. Тем не менее в космос он больше так и не полетел, хотя продолжал работать в НАСА по программе «Меркурий», а позже и по программе «Аполлон». Однако в 1969 году после автомобильной катастрофы он был вынужден уйти в отставку по состоянию здоровья.

ХИТРОСТИ ГРУППОВОГО ПОЛЁТА. Н.С. Хрущёву между тем нужны были всё новые успехи в космосе.
И в космос были запущены «Восток-3» и «Восток-4», пилотируемые соответственно А.Г. Николаевым и П.Р. Поповичем. Не имея возможности в короткие сроки создать нечто принципиально новое, Королёв и его сподвижники, как у нас говорилось, прибегли к тактической хитрости. «Восток-3» был запущен 11 августа 1962 года, а «Восток-4» — ровно через сутки. В итоге на орбите корабли оказались поблизости, на расстоянии 5 км друг от друга. Это тут же было обозначено как «групповой полёт». Таким образом, как бы делался намёк: наши корабли имеют настолько широкие возможности маневрирования на орбите, что способны сближаться друг с другом даже на небольшие расстояния.
На Западе с тревогой восприняли эту новость. Ведь, по существу, она обозначала: в случае необходимости русские способны пойти на абордаж. Однако на самом деле устройств маневрирования и стыковки на кораблях не было — миру продемонстрировали чистой воды блеф.

ЗАВЕРШЕНИЕ ПРОГРАММЫ «МЕРКУРИЙ». Американцы ответили на наш демарш полётом Уолтера Ширры, стартовавшего 3 октября 1962 года. А полгода спустя, 14 мая 1963 года, в космос полетел и Гордон Купер.
Оба полёта прошли без особых происшествий, хотя и не совсем уж гладко. Так, при старте Ширры ракета-носитель сразу же после запуска вдруг закрутилась вокруг своей продольной оси по часовой стрелке на 180 градусов, а на орбите его ждала настоящая сауна из-за отказа (в какой уже раз?!) системы терморегулирования скафандра.
Купер обнаружил в своём скафандре ряд неисправностей. А кроме того, на его корабле вышла из строя система автоматического управления спуском, и пришлось садиться вручную. Тем не менее Купер провёл в космосе 34 часа 19 минут, установив очередной рекорд США.
Таким образом, программа «Меркурий» была исчерпана. Для дальнейшего освоения космоса был необходим новый корабль, обладающий более широкими возможностями. «Такой корабль под названием „Джемини“, что в переводе означает „Созвездие Близнецов“, будет готов только к началу 1964 года», — объявило руководство НАСА.
Таким образом, из семёрки первых американских кандидатов в астронавты в космосе не побывал лишь Доналд Слейтон. Во время одной из тренировок в августе 1959 года врачи обнаружили у него шумы в сердце и отстранили от полётов по медицинским показателям.
Однако Слейтон не пал духом. Длительное время он руководил отделом лётных кадров НАСА, потом службой подготовки экипажей в Центре пилотируемых полётов имени Л. Джонсона, поддерживая физическую форму и периодически проходя медкомиссию. И врачи в конце концов сдались. В марте 1972 года Слейтон был восстановлен в отряде астронавтов и спустя три года совершил полёт на корабле «Аполлон» по программе ЭПАС («Союз»—«Аполлон»).

МУЖЧИНА И ЖЕНЩИНА. К лету 1963 года Н.С. Хрущёву потребовались новые пропагандистские акции. Кубинский кризис сильно подорвал реноме советской политики на мировой арене. Надо было хоть как-то поддержать пошатнувшийся авторитет СССР.
С.П. Королёв и специалисты руководимого им КБ вновь были отвлечены от работ по «Союзу», чтобы обеспечить исполнение новой затеи. Теперь было решено послать в полёт на двух кораблях мужчину и женщину — первую в мире космонавтку.
Расчёт был очевиден — такой полёт вызовет симпатии женщин мира к нашей стране, а женщины — это половина человечества.
В итоге 14 июня 1963 года стартовал «Восток-5» с Валерием Быковским на борту, а через два дня на «Востоке-6» отправилась в космос и Валентина Терешкова.
И тут не обошлось без происшествий…
Первая накладка произошла уже при закрытии люка в кабине космонавта № 5 В.Ф. Быковского.
«Что случилось тогда, я узнал только после полёта, — рассказывал годы спустя сам Валерий Фёдорович. — Мне сказали: „Будем открывать люк“. А это тридцать две гайки да плюс после закрытия — проверка на герметичность. Открылся люк. С помощью зеркала, расположенного на рукаве скафандра, вижу шест, а на конце его то ли зажим, то ли ключ какой-то. В общем, там, под креслом, что-то щёлкнуло, зашуршало, и мне говорят: „Всё! Полный порядок!“ Закрыли люк, проверили герметичность…»
Произошло же вот что. Как вы уже знаете, кресло космонавта на первых «Востоках» могло катапультироваться. А это значит, под ним помещался твердотельный ускоритель, который выбрасывал космонавта из кабины, словно снаряд из пушки. Чтобы не произошло самопроизвольного отстрела кресла во время предстартовых испытаний или в момент посадки космонавта, кресло ставилось на предохранительные защёлки. Снималась же страховка достаточно просто: надо было потянуть за шнур и система приводилась в боевую готовность.
На этот же раз всё произошло по-другому. Кресло с предохранителей перед самым закрытием люка снимал И. Хлыстов — моряк в прошлом, человек силы недюжинной. Он дёрнул за шнур и перестарался — одна половинка оказалась у него в руках, другая — под креслом. Посмотрели на датчики: защёлки вошли в пазы направляющих, кресло освободилось от предохранителей, но шнур не высвободился. Проверили ещё раз: автоматика подтвердила — кресло освобождено от предохранителей. Всё же решили доложить Королёву.
Конструктор кресла В. Сверщек спустился с верхотуры вниз, но доложил не Королёву, как положено, а Главному конструктору своего КБ С. Алексееву. Тот поначалу посчитал, что ничего страшного не произошло, но ближе к моменту старта всё-таки заволновался. Ведь кресло отстреливается с большой силой. А ну как шнур за что-либо зацепится?!
Королёву всё-таки доложили… Тотчас последовала команда: «Вскрыть люк!» А поскольку шёл уже предстартовый отчёт времени, Сергей Павлович пообещал: «За каждую сэкономленную секунду — тысячу рублей!»
Злополучный шнур извлёк всё тот же Иван Хлыстов, а всего бригада из восьми человек перекрыла нормы открытия-закрытия люка на 13 минут.
…Снова на старте объявили получасовую готовность. И опять накладка: выявлено отклонение от нормы в системе гироприборов. Снова доклад Главному. Королёв со специалистами проанализировал ситуацию: отклонения от оси гироскопа было незначительным, но Сергей Павлович остался непреклонным:
«Объявить перенос старта на два часа. Заменить весь блок, повторить все испытания…»
В общем, Быковский просидел в своём кресле около 5 часов, прежде чем ракета всё-таки взлетела.
Со спуском тоже, как и в случае с Гагариным, были осложнения. Вот какие подробности вспоминал сам В.Ф. Быковский:
«Тормозная двигательная установка включилась без хлопка. Так, лёгонький толчок получился, небольшой шум. Засёк время, отработал 39 секунд, доложил на Землю об окончании работы двигателя, стал ждать разделения. Секунды идут, смотрю на часы, идут вовсю. Табло „Приготовиться к катапультированию“ не загорается. А ведь разделение должно идти через 20 секунд после отработки двигателя. А разделения нет. После остановки тормозной установки полетели хлопья, как снег. Во всех иллюминаторах это видно…
Проходит минута, вторая, а глобус идёт нормально, показывает местоположение над земной поверхностью, потому вижу: прохожу экватор, затем подхожу к Каспийскому морю… И вот тут началась болтанка. Ничего не могу понять. Я говорю на магнитофон, не успеваю говорить, так вращается корабль.
Первое, что я увидел в правый иллюминатор, — лохмотья такие блестящие висели из термоплаты. Там торчат металлические детали и начинают нагреваться красным цветом… Что же делать? И в этот момент пошла раскрутка. Сначала медленно, потом стало сильно крутить. Раскрутка пошла с большой скоростью, и я не мог определить скорость вращения. Началось разогревание приборного отсека, стало мотать: невозможно было понять, как крутило меня…
Уже было Каспийское море, середина его, за бортом бушевало настоящее пламя. И здесь произошёл один рывок, другой — и всё резко прекратилось. Загорелось табло: „Приготовиться к катапультированию“. Значит, всё: разделение произошло. Так прошло минут десять. Посмотрел на глобус — середина Каспийского моря. Ну, думаю, куда же я теперь сяду? Стал смотреть за кораблём. Он качался, быстро качался. Я включил киноаппарат. Снимаю, перегрузок пока не чувствую, только вращение корабля ощущаю. А потом стали постепенно увеличиваться перегрузки, медленно. Корабль стал как бы постепенно успокаиваться. Я смотрел вниз: видна вода, море видно. Вода мелькает, облака белые и суша. Наблюдаю, высоко ли до облаков. Потом вода кончилась…
Дали знать себя перегрузки. Вижу плохо. В глазах всё темнеет, чувствую, как исказилось лицо, тяжесть давит на всё тело. Какое-то время давило сильно, потом начался спад перегрузок. Корабль вращался всё меньше и меньше.
Я стал ждать катапультирования… В правый иллюминатор видно обожжённое стекло, и сквозь него — землю. Смотрю и пытаюсь определить расстояние до земли и облаков. Тщетно. Значит, надо ждать. Пора катапультироваться. Я сжался покрепче, приготовился, как говорил Гагарин: „Не надо смотреть назад, когда люк отскакивает“. Я не смотрю, гляжу на приборную доску.
Мгновенно услышал хлопок и увидел свет на приборной доске. Тут же меня вытолкнуло из кабины. Между ног увидел свой корабль, он вниз пошёл. Крутится и падает. Какие-то ленточки висят, и пошёл, пошёл…
Сам висел на тормозном парашюте. Потом открыл основной парашют. Меня дёрнуло, и я зубами ударился о скафандр. Парашют открылся… Кресло левее меня падало вниз. До земли ещё высоко, далеко. Степь. Леса кучками небольшими. Озеро вроде — болотистое, жёлтого цвета. Вот, думаю, не дай бог туда сесть…
Дышать тяжело: воздух горячий идёт из регенерационного патрона. Я открыл шлем и вдохнул воздух, приятный степной воздух. Увидел населённый пункт. Отдышался. И пошёл вниз…»
Причины раскрутки, похоже, проанализированы по-настоящему не были. Не до того было — конструкторы изо всех сил старались поспеть за выполнением очередных заданий партии и правительства. Американцы по-прежнему наступали на пятки, и правительство всё время требовало от Королёва: «Давай что-нибудь новенькое…»

ЭПОПЕЯ ТЕРЕШКОВОЙ. Первой в мире космонавтке пришлось и того хуже. Понимая, что женский организм во многом отличается от мужского, медики настояли на том, чтобы на полёт были назначены сразу три кандидатки — основная и две дублёрши.
При этом опять-таки Никита Сергеевич, похоже, спутал все карты. Основная кандидатка была назначена не по степени подготовленности, а по анкетным данным — Хрущёву нужен был человек пролетарского происхождения. Бывшая ткачиха по этим параметрам подходила. Всё остальное посчитали делом десятым.
В итоге Терешкова сразу же после старта начала страдать космической болезнью в самой тяжёлой форме. Её укачало так, что ни о каком выполнении программы не могло быть и речи. Она была поставлена на грань психологической устойчивости, очень плохо себя чувствовала весь полёт.
После приземления она была в таком состоянии, что ни о какой официальной киносъёмке и речи быть не могло. Тогда пошли на очередной подлог. Кабину почистили, космонавтку привели в чувство, вымыли, сделали ей причёску и лишь после этого зафиксировали на киноплёнку, как она элегантно покидает кабину после приземления.
Весь этот «цирк» имел по крайней мере два последствия. Когда Королёву доложили все подробности полёта, он буркнул: «Бабам в космосе делать нечего», — и велел распустить женский отряд.
Сама же В. В. Терешкова и по сей день не любит вспоминать о тех событиях и практически не даёт интервью на космические темы.
Тем более что космос в значительной степени изломал и её личную судьбу. До сих пор ходят слухи, что выдать её замуж за Николаева придумал всё тот же неугомонный Никита Сергеевич.
Брак продержался почти столько же, сколько у руля советского государства стоял сам Хрущёв. Потом супруги без лишнего шума развелись, но информация о состоянии здоровья их дочери долгие годы оставалась врачебной тайной.
Сам А.Г. Николаев после этого второй раз так и не женился, умер бобылём. У генерал-майора В.В. Терешковой, говорят, второй муж — тоже генерал…

Далее, прежде чем предоставить слово самой В.Л. Пономарёвой, несколько слов пояснения. Валентина Леонидовна попала в группу подготовки после окончания МАИ из закрытого НИИ, которым в то время руководил М. Келдыш, написав заявление на его имя и пройдя строжайшую медкомиссию, после которой из нескольких десятков кандидаток остались всего пятеро.
Под шифром «Ю.» значится муж Валентины Леонидовны. На руках его и бабушек, по существу, и оставался все годы подготовки маленький сын Пономарёвых — Александр. (Валентина Леонидовна единственная из всех попала в группу подготовки, будучи, по её собственному выражению, «замужней дамой» и имея маленького ребёнка.) И, наконец, фрагмент записок, приведённых ниже, начинается с осени 1962 года.
«…В ноябре наша подготовка была, в основном, завершена, на декабрь назначили государственный экзамен», — пишет Пономарёва. «Мы, конечно, очень волновались. Волновались за нас и ребята, выражая это больше в форме подначек: то в столовой масло со всех столов соберут и к нам поставят („А то вы хиленькие“), то скажут нашей официантке Вале, чтобы принесла добавку („А то они жалуются, что всё время голодные ходят“), то ещё что-нибудь придумают.
Экзамен прошёл благополучно, мы все получили хорошие отметки. Помню, у меня получился „заскок“ — я вдруг забыла, что такое „надир“. Начала ёрзать, подошёл Гагарин: „Ты чего?“ Я сказала. У него, видно, тоже заскок случился, пошёл посмотреть в книжку. Пришёл и доложил, что „надир“ — это точка, противоположная „зениту“, а „зенит“ — точка, которая над головой. Потом мы над собой смеялись — элементарные вещи выскочили из головы!
После экзамена нас из слушателей-космонавтов перевели в космонавты и мы стали полноправными членами отряда. Потом, много позже, нам выдали удостоверение космонавта, где написано, что решением Межведомственной квалификационной комиссии нам присвоена квалификация „космонавт-исследователь“. (Не путать со званием „Лётчик-космонавт СССР“, которое присваивалось после полёта Указом Президиума Верховного Совета СССР. — С.З.)
Вскоре после экзамена приехал Н. Каманин, долго беседовал с нами „за жизнь“. В частности, ставил вопрос — хотим ли мы остаться гражданскими лицами или стать кадровыми офицерами ВВС. Сказал — подумайте. Мы думали, совещались между собой и с ребятами. В конце концов решили, что нужно быть как все, то есть военными. И нам вскоре присвоили первое офицерское звание — младших лейтенантов.
Принятое решение было правильным, потому что мы уже не были чем-то чужеродным в Центре и всё, что касалось всех, касалось и нас. И когда в 1969 году нашу группу расформировали за ненадобностью, вопрос о том, что с нами делать, хотя и возник, но решился в нашу пользу: нам предоставили должности в Центре. Денежное содержание, конечно, стало значительно меньше, но, во всяком случае, второй раз кардинально менять свою судьбу нам не пришлось. Другой вопрос, как это сказалось на жизни каждой впоследствии. Что было бы, если бы… Но этого мы никогда не узнаем. К счастью.
Между прочим, о том, что Терешкова имеет офицерское звание, после её полёта в прессе не сообщалось. Говорилось, что корабль „Восток-6“ пилотирует гражданка Советского Союза Валентина Владимировна Терешкова. Ребята по этому поводу строили смешки, долго её ещё называли — „гражданка Терешкова“. Конечно, для них привычнее было „майор Гагарин“ или „капитан Титов“. Наверное, они и ощущали себя сначала офицерами, а уж потом гражданами своей страны. Да и вообще — ощущали ли мы все себя тогда гражданами? Скорее всего, просто об этом не думали.
Нужно признаться, что настоящими, „всамделишными“ офицерами мы так и не стали, хотя и прослужили более тридцати лет. Случалось нам, и не раз, поступать не так, как положено военным людям (пример — мои „подходы“ к Каманину через головы непосредственного начальства). Ребята тогда говорили: „Ну, профсоюз развели!“
Подготовку мы закончили к назначенному сроку, но запуск отложили: что-то было не готово — то ли корабль, то ли скафандр, — и в начале декабря нас „прогнали“ в отпуск. Ирина поехала в Свердловск, навестить маму и родню; её отпустили со скрипом и только благодаря её настойчивости. А нам четверым командование раздобыло путёвки в санаторий на Черноморском побережье Кавказа, в Гаграх.
Я заявила, что без семьи не поеду, и пришлось отцам-командирам напрягаться, так как детей (а Саньке было четыре с половиной года) в санатории тогда не принимали. Каким-то образом дело уладилось, и, приехав, мы даже вытребовали право водить его в столовую.
Ребёнок в столовой санатория — это было по тем временам ЧП. Но Валя, Таня и Жанна, которые ходили по этому поводу к директору санатория, одержали победу. Я думаю, они ошеломили его быстротой и натиском, а если ещё и говорили все сразу, то победа была обеспечена заранее. Не знаю, что они ему говорили, так как нам было приказано „не раскрываться“, но, видимо, при санатории был кагэбэшник, который по своим каналам получил нужную информацию.
Я не знала тогда, да мне и ни к чему было, что то был санаторий ЦК КПСС. Отдыхали в нём, как сказали бы теперь, партийные функционеры довольно высокого ранга, народ всё положительный и солидный. И вдруг мы: четверо совсем молодых женщин (Танька так и вовсе девочка), а при них один мужчина не то среднеазиатской, не то кавказской внешности — смуглая кожа, чёрные глаза и волосы чёрные-пречёрные — и один маленький ребёнок. Причём не поймёшь, кто его мама: все таскают его на руках, играют и кормят и все всегда вместе.
И вот кто-то из отдыхающих, я думаю, среднеазиатских партначальников, решил, что „Ю.“ — какой-нибудь молодой бей с семьёй, четырьмя жёнами и ребёнком.
„Ю.“ потом, уже в Москве, рассказал нам, что однажды к нему подошли двое, соответствующей кавказско-азиатской наружности, и попросили продать одну из жён. Особенно им понравилась Терешкова.
Реакцию „Ю.“ можно себе представить, но „покупцы“, как говорила одна моя знакомая, решили, что он просто-напросто испугался. „Ты только согласись, — уговаривали они, — и всё будет шито-крыто, никто никогда ничего не узнает и следов не найдёт“.
Но „Ю.“ не согласился, и Валя осталась с нами. Сейчас мы иногда вспоминаем этот эпизод и смеёмся, а „Ю.“ после полёта сказал Валентине: „Жалко, что я тебя тогда не продал…“
А законы чести между беями, значит, существуют: не получив согласия, они Валентину не увезли, красть не стали. Хотя, наверное, все мы были „под колпаком“ и из этой затеи всё равно ничего бы не вышло.
В Гагры я тогда попала второй раз в жизни. А первый — это было моё свадебное путешествие. Мы с „Ю.“ поженились на пятом курсе, диплом я защищала уже замужней дамой. Темой моего дипломного проекта был ядерный ракетный двигатель. Это был первый такой диплом на нашем факультете — недаром же я занималась в кружке высотных полётов и изучала труды Циолковского! Консультанту меня был очень серьёзный — Н. Пономарёв-Степной. Теперь он академик, а тогда был доктором физико-математических наук, работал в Курчатовском институте, приезжал к нам в дипломку на консультации персонально ко мне.
Посчитать реактор на логарифмической линейке я, конечно, не смогла, но кое-что мы с ним придумали. Внизу в нашем корпусе вывешивались списки, кто сегодня защищается. Стою накануне своей защиты возле этого списка и слышу разговор двух „салаг“-младшекурсников: „Слушай, — говорит один другому, — когда же будет Ковалевская? У неё ЯРД, интересно было бы поприсутствовать. Последний день сегодня, а её всё нет…“
А дело было в том, что, выйдя замуж, я сменила фамилию, а по радио, естественно, об этом не объявляли.
На следующий день после моей защиты мы и отбыли в своё свадебное путешествие — отец „Ю.“ Анатолий Андреевич, сумел раздобыть нам путёвки в дом отдыха на Чёрном море, неподалёку от Сочи.
Остановка электрички возле него, как и сам дом, называлась „Рабис“. Что означало „дом отдыха работников искусств“. Вот же придумывали названия!
После сдачи госэкзамена в Центре жизнь наша стала поспокойнее. Мы были заняты тем, что „поддерживали форму“. Проводились тренировки и испытания, но они уже не вызывали такого духовного и физического напряжения, как раньше. И времени свободного стало больше. В моём дневнике записано: „Жизнь пошла удивительная — сплошная самоподготовка. Самоподготавливаемся с подушкой в обнимку — спим после завтрака, после обеда и перед ужином“.
Конечно, это преувеличение, но после обеда мы действительно позволяли себе вздремнуть, благо кровати наши были неподалёку от рабочих мест.
Как видно из моих дневников, ухе в то время мы начали задумываться: кто же полетит? И уже тогда, не знаю теперь даже почему, становилось ясно, что полетит Терешкова. У меня написано, например, так: „Из штаба дошли до нас слухи, что она лучше всех“. И это служило для меня иногда источником плохого настроения. А вообще, как свидетельствуют мои дневники, полосы жизни случались разные:
„…Получила от "Ю." очень хорошее письмо. И можно ни о чём не думать и забыть всё на свете!“
„…Центрифуга идёт у меня неважно. Сообщила "Ю." — ему меня жаль. Написал — будь мужчиной! Да разве в том дело? Я и была мужчиной. По дороге от кабины к медикам уже пришла в себя. Они очень внимательно меня разглядывали, спрашивали: ну как? У меня на сердце скребли кошки, я готова была разреветься, как ревёт Санька — громко и отчаянно, но я улыбалась и говорила: "Всё хорошо". Тогда они ещё раз спрашивали: "Ну как?" — и я опять говорила: "Всё хорошо". Тогда они — каждый? — смотрели на меня изучающе и скептически мычали: "Да?.."“
„…А мой парниша пошёл в сад… У меня сжимается сердце, когда я думаю: как они там? Бедные мои, милые мои, несчастные мужички!..“
Вот так и шла жизнь.
Перед самым Новым, 1963 годом нашего полку прибыло — приехали новые космонавты, 15 человек; среди них были уже не только лётчики, но и инженеры; все военные. Этот отряд стал называться вторым. Первый, гагаринский отряд стал теперь широко известен, названы все имена, а история второго отряда ещё ждёт своего Ярослава Голованова. Конечно, в истории космонавтики это важные вехи — образование первого и второго отрядов космонавтов. И во всех докладах и статьях по истории Центра они всегда упоминаются. А наша группа будто бы провалилась в щель между ними. Словно одна Терешкова готовилась к космическому полёту. Татьяна однажды, осердясь, высказала Береговому своё возмущение. Тот сказал: „Действительно“. И нас вписали в Историю.
Весной нас возили на космодром — смотреть запуск какого-то автоматического аппарата. Нам показали всё: и монтажно-испытательный корпус, и подъездную железную дорогу, по которой на специальной платформе в лежачем положении движется ракета, и бункер, откуда ведётся связь. И всё такое огромное — какие-то циклопические сооружения. Особенно меня поразил котлован — как пропасть. Если представить ревущее в нём пламя, то совсем делается жутко.
Конечно, мы смотрели на всё „квадратными глазами“, так же, как местные люди смотрели на нас… Вместе с нами летел на космодром Келдыш. Точнее, мы летели вместе с ним, наверное, на его самолёте. Нас ему представили. Разумеется, мы очень смущались, боялись показаться глупыми.
Мстислав Всеволодович задавал нам обычные вопросы: как жизнь, какие трудности? В таких случаях всегда возникала задача найти правильный ответ. Ведь тот, кто спрашивал, обычно и не ждал искренности. Ему было интересно: что ответят? Такая велась игра: каков вопрос — таков ответ. Наверное, это и были ростки двоемыслия, хотя тогда это нам казалось естественным. Вот и на этот раз Мстислав Всеволодович спросил, читаем ли мы художественную литературу. Я не успела открыть рот, как девчонки дружно начали говорить, что нет, некогда, надо читать техническую литературу и т.д. Келдыш внимательно посмотрел на нас, улыбнулся и как-то грустно сказал: „Надо читать. Надо уметь находить время“. Я до сих пор помню его улыбку.
Можно сказать, то была моя вторая встреча с ним. Первая была в его кабинете, когда я принесла ему заявление: „Хочу в космос!“ Но она прошла как-то мимо моего сознания — я очень тогда волновалась… Конечно, я видела его много раз у нас в институте, когда он поднимался в свой кабинет, на второй этаж, по лестнице. Но разговаривать с Келдышем вот так, можно сказать, персонально мне пришлось в первый раз. И у меня осталось впечатление огромного человека, погружённого в дела и заботы непредставимых для меня масштабов.
Нас потом представляли многим высокопоставленным лицам, даже Хрущёву, но ощущения того, что я соприкоснулась с огромным и необычным, у меня больше не возникало.
Конечно, мы боготворили СП (С.П. Королёва. — С.З.); таким безоговорочно и без сомнений было отношение к нему ребят и всех в Центре. Хотя он был иногда недосягаемо высок, но всё же свой. Мы знали, что он очень много времени уделял ребятам, особенно до полёта Гагарина да и после, и нам тоже. Он бывал в Центре, а когда мы приезжали к нему „на фирму“, почти всегда находил время побеседовать с нами. Он учил нас не только, вернее, не столько ракетной технике, сколько жизни. И слово его было законом.
Помню его внимательный взгляд, глаза, смотрящие прямо в душу. У него было очень доброе лицо, как мне казалось, немного грустное. Говорят, он бывал и зол, и резок — мне ни разу не доводилось видеть его таким. Ещё говорят, что он не жаловал женщин на производстве и старался, чтобы специалисты на полигоне были мужского пола. Однако на себе мы этого никогда, ни разу не ощутили. С нами он всегда был корректен, внимателен и добр.
Планировалось, что наш полёт будет групповым, то есть сначала запустят Быковского, затем, примерно через сутки, запустят Терешкову. Параметры орбит будут близкими, и корабли в соответствии с законами орбитального движения будут то сходиться, то расходиться. Таким образом, если бы хоть один из кораблей мог маневрировать, можно было бы осуществить сближение и стыковку.
Но можно ли было называть полёт двух неманеврирующих аппаратов групповым только потому, что их орбиты, образно говоря, были совсем рядом? Мы же не называем групповым движение двух железнодорожных составов по соседним путям, даже если они движутся в одну сторону, время от времени обгоняя друг друга! Я всё-таки лётчик, какой-никакой, и что такое групповой полёт — очень хорошо знаю. Это когда вцепляешься взглядом, всем своим существом в консоль или в хвост ведущего и стараешься предвосхитить любое его намерение, действовать так, чтобы не оборвалась тонюсенькая ниточка, которая как бы связывает две машины. Когда летали Николаев и Попович, эйфория была так сильна, что подобный вопрос просто не пришёл мне в голову. А сейчас возник. Я попыталась задать его окружающим, но меня не поняли.
Не знаю, кто, кажется, Каманин высказал мысль сделать полёт полностью женским. Как красиво — две женщины на орбите! Незадолго до назначенной даты полёта в Центре было устроено совещание по этому поводу. Присутствовали космонавты, специалисты и командование Центра, представители разработчиков. Идея поддержки не нашла. Космонавты очень резко выступали против. Конечно, это можно понять: вот ты уже готов к полёту, вот он, твой корабль, и вдруг его надо отдать?! Я выступала чуть ли не единственная из всех в поддержку идеи, говорила, что полёты в космос будут всегда и мужчины будут летать до конца времён, что после „Востока“ будут другие корабли, а вот следующего женского полёта не будет очень долго, а мы уже подготовлены, и это обошлось государству в копеечку. Я храбро сражалась, но — увы!
Уже перед самым отъездом на космодром было заседание Государственной комиссии. Решался один вопрос: кто полетит? Конечно, мы всё уже знали и всё-таки волновались. Я думала: а вдруг случится чудо? Ведь бывает же! Может быть, так думали и другие? Не знаю, мы никогда об этом не разговаривали. Комиссия — много солидных высокопоставленных людей (погоны с большими звёздами и золотое шитьё военных, строгие костюмы гражданских) — заседала в одной из комнат профилактория, разместившись за сдвинутыми вместе столами, накрытыми ради торжественного случая красной материей. Там были Келдыш, Королёв, Каманин и другие. Очень Важные Лица. (Я пишу заглавные буквы не ради иронии, а потому, что то действительно были первые лица государства.)
Сбоку у стены были поставлены стулья для нас, закончивших подготовку. Мы, девчонки в форме младших лейтенантов ВВС, сидели ни живы ни мертвы, ожидая решения. СП начал почему-то с меня. Он спросил, будет ли мне обидно, если в полёт назначат не меня. Я встала и с нажимом сказала: „Да, Сергей Павлович, мне будет очень обидно!“ Наставив на меня указательный палец, СП сказал: „Правильно, молодец! Я бы тоже так ответил. И мне было бы очень обидно“. Он говорил тоже с нажимом, выразительно. Потом помолчал немного, посмотрел на каждую долгим внимательным взглядом и сказал: „Ну, ничего, вы все будете в космосе!“ Не сбылось. К несчастью! Или к счастью? Тогда ответ был однозначным. Теперь, спустя столько лет, всё это не кажется мне таким уж простым и ясным. Что я приобрела бы и что потеряла? Приобрела бы — тогда — весь мир. Впоследствии, вероятно, роскошный кабинет в каком-нибудь старинном особняке и всё, что при этом полагается. В том числе — жёсткую необходимость. А потеряла бы — свободу. Свободу жить так, как хочется, и принадлежать себе и семье.
…Заседание было коротким, и чуда, конечно, не произошло — командиром корабля была назначена Терешкова, дублёром № 1 — И. Соловьёва, дублёром № 2 — В. Пономарёва. Как я помню из объяснений Карпова, двух дублёров, а не одного, как у мужчин, назначили „ввиду сложности женского организма“.
Все мы держались спокойно и старались сделать вид, что нас это не особенно и затрагивает, вроде так и должно быть. Надеюсь, что нам это удалось хоть в какой-то мере. Я думаю, что все мы находились в тот момент в состоянии эмоциональной заторможенности.
Впоследствии меня (наверное, и остальных тоже) часто спрашивали: почему была выбрана Терешкова? Что мы можем сказать? Е. Карпов перед стартом говорил с нами на эту тему, со мной и с Ириной по отдельности.
Ирине он сказал, что её не назначили в полёт потому, что тут нужен человек контактный, умеющий общаться с людьми — ведь космонавты сразу после полёта становились общественными деятелями, много ездили по Союзу и другим странам, выступали перед людьми и эти выступления имели огромный резонанс. А Ирина по характеру несколько замкнута. (Кстати, я услышала от неё об этом разговоре с Карповым много позже, едва ли не четверть века спустя, когда готовилась первая публикация о нашей группе в „Работнице“.)
А мне Евгений Анатольевич сказал, что по политическим соображениям должен лететь „человек из народа“, а я имела несчастье происходить из „интеллигенции“.
Я понимаю, что он проявил такт и мудрость, постаравшись нас утешить, и каждой нашёл что сказать. Лично мне утешение нужно было как воздух, чтобы сохранить жизненную устойчивость — невыносимо было бы подумать, что к такому исходу событий привели собственные оплошности. А так можно было полагать, что в игру вступили силы, которые выше нас. На самом же деле причин и мотивов такого решения мы (я, во всяком случае) не знаем. Может быть, были и какие-то другие, более глубокие причины. Кстати, лично я вовсе не уверена, что мне была бы по плечу та роль, которую играла и играет в общественной жизни Терешкова.
Однажды мне пришлось провести полдня в её рабочем кабинете в Союзе советских обществ дружбы (ССОД) с зарубежными странами. Я пришла по своим личным делам, но нам всё никак не удавалось поговорить: то звонил телефон, то кто-то приходил…
Она сказала: „Сиди, я сейчас освобожусь“. Я сидела, смотрела, слушала. Поначалу мне было очень интересно — дела были разные. С мэром Костромы, к примеру, она обсуждала городские проблемы. Основная идея разговора — как ССОД может помочь возрождению Костромы и других российских городов. Речь шла о создании малых, совместных, акционерных и каких-то ещё предприятий, чтобы заработать деньги для города. Потом был большой разговор уже с другими людьми об организации советско-французского радиоканала, решались вопросы финансирования, разрабатывалась стратегия и тактика решения проблемы. Между этими двумя большими разговорами (и в процессе тоже) попутно решалась ещё масса текущих дел. У меня начала кружиться голова…
На космодром мы прилетели в последних числах мая. Начался заключительный этап подготовки. Мы (в основном, конечно, Валя) общались с множеством людей: среди них были и медики, и специалисты по космической технике, и корреспонденты. Разговаривали с нами, конечно, С. Королёв и М. Келдыш. Командиром „Востока-5“ был назначен Быковский, дублёром — Волынов. Прилетели космонавты — Гагарин, Титов, Леонов, Николаев, Хрунов и другие. Был среди них и Вадим Волков (почему его так звали, сокращая имя Владислав, не знаю), но тогда ещё в качестве специалиста-разработчика.
Подготовительная работа шла каждый день — готовили корабли, бортовую документацию, проводили занятия с космонавтами. Мы ездили в МИК, наблюдали за стыковкой корабля с ракетой-носителем, последними проверками и испытаниями. Нужно было заполнять бортжурналы — расписать программу полёта на каждый день, чтобы в полёте занести туда фактические данные экспериментов и наблюдений. Валя занималась этим со всем возможным прилежанием, а мы с Ириной — спустя рукава. Конечно, когда знаешь, что это не нужно, откуда взяться энтузиазму?
Вообще приходится признать, что мы вели себя по отношению к Вале не лучшим образом. Позиция наша, а вернее, поза, была, прямо сказать, не очень красивой. Этакая бравада („А нам всё равно!“). Понятно, этим прикрывалась „зубная боль в сердце“. Мне и сейчас стыдно и горько вспоминать, но факт есть факт: мы оставили Валентину в одиночестве. Вместо того чтобы помогать ей, поддерживать — что по-человечески было естественно, — мы позволяли себе иронизировать, не очень-то с ней общались, да и мелкие стычки бывали. Не хватило души!
Не знаю, насколько она это ощущала, может быть, так была погружена в состояние ожидания предстоящего ей нелёгкого и опасного дела, что и не замечала мелких дрязг. Хорошо ещё, выручила Жаннета, она всё время держалась рядом — и на занятиях, и в свободное время, и Валя была не одна.
Но всё равно мы с Ириной должны были создать ей душевный комфорт в последние дни перед стартом. Несмотря на то что каждая из нас считала, что лучше подготовлена. И вообще более достойна. А если бы катастрофа? Как бы мы себя тогда чувствовали?..
Великодушие и благородство — очень трудные качества; хорошо, если они есть от природы. А если нет — им надо учиться. Что не очень приятно и трудно, конечно.
…К чести Валентины, следует сказать, что когда она вернулась из полёта, то бросилась к нам с распростёртыми объятиями — выходит, зла не держала.
Самым тяжёлым для меня был день, когда проводилась проверка скафандров. Космонавта одевали в его боевой скафандр (мне очень нравилось, что его так и называли „боевой“), усаживали в кресло, подключали к коммуникациям, и специалисты проводили свои замеры и проверки. При такой проверке, кстати, обнаружилось, что скафандр Терешковой не герметичен, так что в полёт она пошла в Иринином, а Ирина в день запуска надела мой. Ну а я в тот день по программе не должна была „одеваться“, так что могла обойтись без скафандра, цветастым летним платьем. И оно, моё платье, оказалось запечатлённым в тогдашней кинохронике. Одно платье, без головы — так нас тогда снимали: ведь все мы были суперсекретными особами.
Но всё это было после. А вот в тот день я сидела в скафандре с поднятым стеклом гермошлема и бурей в душе. Слёзы кипели у самых глаз, горло перехватил спазм. Не знаю, из каких распоследних сил я держалась: отвечала на вопросы, участвовала по мере надобности в протекающей процедуре. Подошёл СП, хотел, видимо, что-то спросить или, может, ободрить: у тебя, дескать, всё ещё впереди. Не горюй! Но, заглянув мне в глаза, понял, что одно его слово может нарушить хрупкое равновесие, в котором я кое-как удерживалась, постоял около меня молча, потрепал по плечу и ушёл. И мне как-то удалось взять себя в руки. Если бы он сказал хоть слово, слёзы, наверное, хлынули бы не ручьём, а целым водопадом!
За всю свою не короткую теперь уже жизнь я не помню такого острого и мучительного состояния, такого глубокого отчаяния, хотя в жизни много чего ещё случалось. А что у нас всё впереди — на самом деле СП так не думал: на другой день у меня состоялся разговор с ним о нашем будущем. В дневнике осталась запись: „Разговор с СП поверг меня в глубокое уныние: "Я не вижу в этом перспективы". Всё правильно, и я не вижу в этом перспективы. Но для нас это смерти подобно!..“
По заведённому распорядку на космодроме проводилось ещё одно заседание Государственной комиссии. Оно носило скорее торжественный, чем деловой характер. Ведь всё уже было решено, и принятое решение никогда не менялось. (Такое случилось, по-моему, единственный раз, когда экипаж Леонова, Колодина и Кубасова был заменён дублирующим. Полетели Добровольский, Волков и Пацаев. И не вернулись…) Несмотря на то что всё было известно заранее, все очень волновались — торжественность обстановки действовала. Огромный кабинет, масса народу… Седины академиков, маршальские звёзды, юпитеры, жужжание кинокамер, щёлканье фотоаппаратов — было отчего закружиться голове. Как я сейчас понимаю, то был ритуал, торжественная месса. Мы сидели за длиннющим столом, каждой клеточкой ощущая торжественность момента.
Выступления были краткими. Первое сообщение сделал Королёв. Он доложил Государственной комиссии, что техника готова, и просил разрешения вывезти её на стартовую позицию. Потом Каманин представил комиссии космонавтов и просил утвердить командиров кораблей и их дублёров.
Помню, были буря аплодисментов и море света. Фотоаппараты щёлкали неистово. Это и другие подобные заседания мелькали потом в кадрах кинохроники. Была ещё одна традиционная встреча, столь же торжественная, — представление космонавтов стартовой команде. Вот это было по-настоящему важно и волнующе: те, кто делал технику (а сколько трудов и души в неё вложено!), смотрели на людей, в руки которых её передавали. А те, кто должен был лететь, смотрели на тех, кому они вверяли свою жизнь. На эту встречу приходили все, кто не был занят на работе. Мы стояли лицом к стартовой команде, начальники — гражданские и военные — сзади. Выступления были краткими и ритуальными: разработчики говорили, что техника готова к полёту и надёжна, космонавты благодарили за оказанное доверие и честь, заверяли, что всё сделают как надо.
Волнение выходило за всякие пределы: Жанна, стоявшая сзади, сказала потом, что у Валентины в самом буквальном смысле слова дрожали колени. Были ещё другие встречи с людьми, от которых остались следы в виде любительских фотографий. Одна из них, попавшая мне в руки десятилетия спустя, очень любопытна: мы стоим перед ракетой в разноцветных платьях, чуть сзади и сбоку — СП. В руках у нас цветы и какие-то бумажки, может быть, с текстами выступлений. Валя смотрит вперёд решительно и строго, а мы с Ириной уткнули носы в букеты, и выражение лиц — кислое-прекислое.
В один из предстартовых дней мы поднялись на лифте к кораблю. С нами были С.П. Королёв и Е.А. Фролов. Высота ужасная, а конструкция вокруг ракеты состоит, кажется, из одних дырок — смотреть страшно!. А ведь стартовая команда на этих ажурных опорах передвигается вверх-вниз и работает. Мне же и лифт показался весьма хлипким сооружением. Если не смотреть на ракету, то кажется, что он ползёт вверх будто бы в пустоте, словно мы едем в небо. На верхнем мостике — так, кажется, называется самая верхняя площадка обслуживания — мы вышли, и СП представил наш корабль. Валя и Ирина остались в кабине. Валя — долго, внимательно оглядывая приборы; Ирина лишь пробежалась взглядом по знакомому до последней кнопочки интерьеру. А я от такой чести отказалась.
Было ещё одно тягостное для меня мероприятие: запись предстартового обращения командира корабля „Восток-6“ к советскому народу. Текст был подготовлен заранее, надо было прочесть его с выражением перед микрофоном. Я читала скороговоркой, глотая окончания слов. Перечитывать не заставили — сошло и так.
Запуск Быковского откладывался из-за повышенной солнечной активности, ожидание затягивалось. Мы с Ириной особенно-то и не брали это в голову, а для Валерия и Вали ожидание, наверное, было тяжким. Тогда, на стартовой позиции, я читала какую-то книгу о Джеке Лондоне. Наверное, „Моряк в седле“. И она давала мне богатую пищу для размышлений. В дневнике, например, осталась такая запись: „Он не умел прислушиваться к строгому голосу дисциплины“, — это Джек Лондон как бы про меня писал. Я сейчас не знаю, что со мной будет через месяц. Не знаю, где я буду, чем займусь…
Солнышко наконец успокоилось, и день запуска Быковского был определён. По традиции, они с Борисом Волыновым уехали ночевать в домик космонавтов. Вечер без них был какой-то грустный: мы волновались и тревожились накануне События. С Борисом мы очень сдружились, наверное, потому, что пребывали в одинаковом, дублёрском положении…
Потом настал и наш день. Валя и Ира уехали в домик космонавтов, а мы остались в гостинице. На стартовую позицию ехали в специальном автобусе. Народу было очень много, кто стоял, кто сидел, все смеялись и балагурили. На стартовой позиции всё было очень торжественно. Валентина рапортовала о готовности к полёту, после объятий и пожеланий её проводили к лифту. Лифт полз вверх целую вечность. По традиции, она помахала нам рукой с верхнего мостика. Начался заключительный этап подготовки, нам возле ракеты делать было больше нечего, и мы поехали на смотровую площадку.
В стереотрубу было видно, как отошли фермы обслуживания, словно раскрылись лепестки гигантского цветка. Этот кадр кинохроники стал символом нашего века, и меня он всегда волнует… Я видела, как отошли „боковушки“, а потом Валя стала точкой и пропала в небе. Вскоре мы услышали её голос „оттуда“. Ныне это стало обыденным, а тогда трудно уклады вал ось в голове, в особенности, быть может, потому, что всё было почти что с тобой…
Вечером было торжественное заседание в домике космонавтов. Конечно, нас задарили цветами и усадили в президиум. Гагарин предложил мне выступить, но я отказалась. Тогда он выступил сам, и меня поразило, как он мгновенно нашёл контакт с аудиторией. Речь его была лёгкой, с блёстками юмора, люди смеялись и хлопали, а я думала, что никогда не смогу научиться выступать так просто и блестяще».

НЕОБХОДИМОЕ ПОСЛЕСЛОВИЕ. Что было потом, вы, верно, уже наслышаны по официальным источникам, книгам прошлых лет. Личные судьбы В.Л. Пономарёвой и других дублёрш сложились по-разному, но, в общем-то, достаточно обыденно. Они остались работать в Центре, Валентина Леонидовна поступила в аспирантуру, закончила её, защитилась. Последние годы перед пенсией работала в Институте истории естествознания.
Той же осенью, в 1963 году, все девушки из группы подготовки повыходили замуж. Открыла парад свадеб, как это и положено командиру, Валентина. О её свадьбе с космонавтом Андрияном Николаевым в своё время говорили и писали достаточно много. Была на её свадьбе и В.Л. со своим «Ю.».
Детей, впрочем (кроме В. Терешковой), решились заводить лишь после окончательного расформирования группы. Все думали: «Вдруг начнётся снова подготовка, а я…» Зато уж когда надежда исчезла, то все (в том числе и Валентина Леонидовна ещё раз) родили детей-погодков, 1970–1971 годов рождения.
Группу, кстати, расформировали окончательно при довольно интересных обстоятельствах.
Где-то в 1966 году по инициативе Каманина снова было возник вопрос о «женском» полёте. Однако Королёв отреагировал отрицательно: «Чтобы я ещё раз связался с бабами!..» Тем не менее, как пишет Каманин, полёт экипажа Соловьёвой—Пономарёвой мог вызвать широкий резонанс в мире. И… что уж там греха таить… прикрыть на какое-то время наметившееся отставание советской космонавтики от американской.
Однако 14 января 1966 года скончался С.П. Королёв. Бывших дублёрш хотя и задействовали по новой программе подготовки, но до конца её не довели. Началась эпопея с лунной программой, и все усилия были переключены на неё. А затем пошла полоса неприятностей. 24 апреля 1967 года в испытательном полёте на экспериментальном «Союзе» погиб В.М. Комаров. Залихорадило лунную программу; стало понятно, что за американцами мы не поспеваем…
«Вот так мы и дожили до осени 1969 года, — пишет по этому поводу далее в своих записках В.Л. Пономарёва. — И по-прежнему нам ничего не светило. Однажды приехал Каманин и предложил написать письмо в ЦК КПСС, вспомнив, к слову, о некой парашютистке, которой в своё время не давали установить рекорд (наверное, как и нас, не пропускали мужчины). Тогда она пошла на приём к Калинину, и всё устроилось.
Мы согласились и стали писать. Текст письма составляла я и очень хорошо помню. Оно начиналось обращением: „Товарищ Первый секретарь ЦК КПСС!“ Далее говорилось, что мы долгое время находимся в Центре подготовки космонавтов, проходим положенные тренировки и испытания, поддерживая форму, готовые в любой момент приступить непосредственно к предстартовой подготовке. Говорилось, что на наше обучение и подготовку государство затратило большие средства, и было бы обидно, если эти траты оказались напрасными…»
И так далее, в том же духе. Все письмо подписали и отправили, несмотря на реакцию мужа Валентины Леонидовны.
«„Ю.“ сказал: „Не пишите, это провокация. Пока вы сидите тихо, вас никто не тронет — вы номенклатура. Но если высунете нос, будет повод вас убрать“. Я не поверила, что кто-то может сознательно устраивать провокацию. Зачем? „Ю.“ объяснил просто: Каманин был инициатором создания нашей группы, теперь мы не нужны, и он хочет исправить свою ошибку. Но я была настолько глупа, что меня это нисколько не убедило: почему ошибку нужно было исправлять таким сложным способом? „Ну, смотрите, — сказал "Ю.", — после этого письма вас отчислят“. Так и вышло: нас вызвали на Старую площадь и сказали, что очень ценят наше стремление послужить Отчизне, но в данный момент она в том не нуждается».
Далее женщин спросили, хотят ли они остаться в армии и Центре или стремятся в дальние дали. Никто в дальние дали не захотел, и всем нашли какие-то должности в Центре подготовки космонавтов. И лишь недавно Валентина Леонидовна узнала, что Шаталову, возглавлявшему тогда отряд космонавтов, пришлось выдержать тяжёлые бои с Главкомом ВВС Кутаховым, который хотел вообще уволить бывших космонавток из армии.
Идея снова «запустить женщину» возникла лишь многие годы спустя у В.П. Глушко, бывшего тогда Генеральным конструктором НПО «Энергия». Он сделал новый набор женщин в отряд гражданских космонавтов. Так на горизонте появились Светлана Савицкая, лётчица, чемпион и рекордсмен мира, и другие представительницы нынешней космонавтики.
«А перед нами дверь в Космос захлопнулась навсегда», — заключает свою рукопись В.Л. Пономарёва.

ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ? Не очень удачно сложились и судьбы других «космических амазонок» — всех тех, кто так или иначе оказался волею судеб связанным с этим отрядом.
Чтобы не повторяться, будем краткими.
Всем ныне известны наши покорительницы космоса — вслед за Валентиной Терешковой на орбиту слетали Светлана Савицкая и Елена Кондакова. Но мало кто знает, что всего в стране к полёту в космос готовились 17 женщин. И судьба многих из них вовсе не была звёздной.
После расформирования первой женской группы прошло 15 лет, прежде чем руководство пересмотрело свою точку зрения. После того как в 1978 году США набрали в астронавты первых женщин, СССР не мог оставить этот шаг без достойного ответа.
В 1979 году сначала по секретным институтам, а потом и по открытым научным организациям вновь начались усиленные поиски кандидаток в космонавтки.
«В полуприказном порядке меня пригласили пройти медкомиссию. На обследование собрались толпы женщин, но никто из нас не знал, зачем мы здесь», — вспоминает ведущий научный сотрудник Института медико-биологических проблем (ИМБП) Елена Доброквашина.
Женщинам не объяснили, зачем их подвергают различным медицинским тестам, почему столь большое внимание уделялось «моральному облику» — в частности, им запрещалось появляться в ресторанах, где могли оказаться иностранцы. Не сказали, почему не разрешалось иметь детей и делать аборты.
Лишь тем, кто прошёл жёсткий отбор до конца, объяснили: столь строгая конспирация связана с работой в космосе. И многие кандидатки решили бросить свою прежнюю работу, чтобы вплотную заняться новой, даже не задаваясь вопросом: «А почему, собственно, всё это — тайна?» Значит, так надо, полагали советские люди. И добровольно шли на изрядные жертвы.
Скажем, та же Доброквашина, будучи практикующим врачом, собиралась писать докторскую диссертацию. Но решила бросить всё и рискнуть. «У меня всегда в характере была авантюрная жилка», — говорит она.
Впрочем, желание претенденток полететь в космос, отменное здоровье и высшее образование оказались вовсе не главным в отборе будущих космонавтов. «Основное требование — безупречная анкета», — убеждена Доброквашина, которой пришлось пройти десятки собеседований, дать множество расписок и даже пообещать не иметь детей, потому как в любой момент нужно было быть готовой лететь в космос, а дети привязывают к Земле. «Для меня самое сложное оказалось пройти комиссию ЦК партии, где обсуждалось моё персональное дело о разводе», — продолжает Доброквашина, которая к моменту набора в космонавты уже восемь лет была замужем во второй раз.
Лишь семь женщин (два инженера и пять врачей) были признаны соответствующими критериям. Через пару лет к ним добавились ещё три дамы.
Потом началась собственно подготовка. «Трудным был первый год, когда приходилось заниматься по 14 часов в сутки — масса технических дисциплин, физподготовка, прыжки с парашютом…» — вспоминает Елена Доброквашина. Не просто было смириться и с тем, что «больше не принадлежишь себе», почему никто никогда не объяснял, почему нужно поступать так, а не иначе, — требовалось просто подчиняться.
Заодно приходилось терпеть и снисхождение коллег-мужчин, которые хотя и были вежливы, но между собой называли женскую группу либо «праздничным набором», либо «подарком съезду». Тем не менее женский полёт по политическим соображениям был необходим, и его в 1982 году выполнила Светлана Савицкая. Её работа так всем понравилась, что через два года она полетела опять, после чего был сформирован первый чисто женский экипаж.
В 1984 году космонавт-исследователь Доброквашина и бортинженер Екатерина Иванова были включены в экипаж, возглавить который должна была уже опытная Светлана Савицкая. Полёт намечался на 1985 год. Перед стартом Доброквашина вступила в КПСС, поскольку иначе путь в космос был закрыт, и даже стала депутатом райсовета.
Но полёт так и не состоялся. Сначала на состарившейся к тому времени орбитальной станции «Салют-7» началась череда аварий. Потом случилось ЧП с экипажем Александра Волкова, Владимира Васютина и Виктора Савиных — их досрочно вернули на Землю из-за болезни Васютина. В результате женский полёт неоднократно откладывался и в конце концов так и не состоялся. Женский экипаж попросту расформировали.
В награду женщинам-космонавтам достались только пенсия и фактически сломанная жизнь. «Жизнь была, как на собачей выставке», — вспоминает Доброквашина.
Но самое обидное даже не это. После того как в 1994 году всех женщин-космонавтов заставили уйти на пенсию, через несколько месяцев набрали новых кандидаток на полёт — Елену Кондакову и Надежду Кужельную. Первая уже дважды слетала в космос, вторая готовится к экспедиции на будущую международную космическую станцию. Неужто нельзя было послать кого-то из уже подготовленных кандидаток?..
Дальнейшая судьба женщин-космонавтов сложилась по-разному. Большинство из них не работают — нет ни здоровья, ни желания — и живут на пенсию и помощь родных. А вот Елена Доброквашина, её подруга и коллега Лариса Пожарская «остались в строю». Они занимаются в ИМБП медицинским отбором космонавтов и начали собственное дело, открыв маленькую частную клинику, в названии которой «Елена Спейс» воплотили свои «звёздные» мечты.
Лариса Пожарская, будучи уже на пенсии, всё-таки родила дочь. И не будет возражать, если та захочет стать космонавткой. «Может быть, ей повезёт больше, чем мне», — говорит она.
…И всё-таки вопрос, нужно ли женщинам летать в космос, и по сей день остаётся открытым. Гибель четырёх женщин в составе экипажей «Челленджера» и «Колумбии» снова заставила специалистов задуматься. Мужчина ведь умирает один, а женщина гибнет вместе с другими жизнями, которые она не успевает подарить миру.

Рекорд по численности экипажа был уже установлен, и потому в полёт на сей раз отправились двое — П.И. Беляев и А.А. Леонов. Они уже смогли надеть скафандры. Да и без них на сей раз никак было не обойтись, поскольку в программу полёта входил выход одного из космонавтов в открытый космос. Для этого к люку «Восхода» был пристыкован складной шлюз.
Я видел этот шлюз своими глазами. Представьте себе гармошку из серебристой многослойной плёнки, которая под давлением газа может расправиться в трубу диаметром чуть больше метра и длиной метра три. С обеих сторон труба эта перекрыта дверцами-люками. Через одну космонавт должен был из кабины перейти в шлюз, через другую — выйти в открытый космос.
Шлюз необходим для того, чтобы не выпускать весь воздух из кабины. Делать же трубу складной пришлось по конструктивным особенностям «Восхода». Диаметр обтекателя ракеты-носителя не столь велик, чтобы вывести на орбиту шлюз жёсткого типа, заранее пристыкованный к кораблю.
И это были ещё далеко не все сложности. Как вспоминал сам А.А. Леонов, вышел он без особых затруднений. А вот когда пришло время возвращаться, оказалось, что войти, «как учили», ногами вперёд не удаётся. Мягкий скафандр под действием поданного в него воздуха стал довольно жёстким, а главное, раздулся, подобно мячу, и не пускал космонавта в узкий лаз люка.
В конце концов, Леонову пришлось сбросить давление в скафандре до минимального, развернуться головой вперёд и передвигаться, цепляясь руками, буквально втаскивая себя в узкую трубу. В кабину он ввалился, что называется, на пределе: и воздуха в скафандре оставалось уже не так много, и сам он от усиленных физических упражнений изрядно перегрелся и был на грани теплового удара.
Но главная опасность была даже не в этом. Сброс давления до минимума грозил кессонной болезнью. Однако бог миловал: перед выходом в открытый космос Леонов какое-то время дышал чистым кислородом, поэтому азота в крови у него было немного и при резком понижении давления свободный азот не выделялся в кровь и она не вскипела.
Но на том приключения экипажа вовсе не кончились. Когда пришло время приземляться, оказалось, что автоматика спуска не работает. Пришлось перейти на систему ручного управления. В итоге вместо привычных казахстанских степей экипаж приземлился в пермской тайге, откуда его эвакуировали целые сутки.
В общем, командир, видно, изрядно перенервничал; вскоре у него стала развиваться язва желудка. Он до последнего скрывал её, и когда Павлу Ивановичу стали делать операцию, выяснилось, что резервы организма уже во многом исчерпаны… В начале 1970 года он умер.
Алексей Леонов жив и поныне. И очень не любит, когда его называют «везунчиком».
Хотя, если разобраться, у него было ещё немало шансов погибнуть. Некоторые фрагменты той давней истории стали явными лишь недавно, спустя сорок лет.

ДИВЕРСАНТЫ В КОСМОСЕ… Только теперь стало понятно, что тот короткий — всего-то 26 часов — полёт может войти в Книгу рекордов Гиннесса по количеству нештатных ситуаций, когда экипаж Беляева—Леонова находился буквально на грани жизни и смерти.
К первому выходу человека в открытый космос в Советском Союзе опять-таки готовились в спешке: до нас дошли сведения, что американцы вот-вот должны были осуществить подобный проект.
И всё-таки Королёв настоял, чтобы перед полётом Павла Беляева и Алексея Леонова на орбиту отправили беспилотный корабль-разведчик, из его шлюзовой камеры в открытый космос была выдвинута платформа с установленными на ней образцами технических материалов и биологических тканей. Так опытным путём предполагалось изучить, как повлияют на человека космическая радиация, температура, потоки частиц высокой энергии…
Корабль собрал все необходимые данные, но произошло непредвиденное: при возвращении на Землю он по нелепой случайности был взорван, и бесценная информация пропала. Дело в том, что все автоматические объекты имели тогда систему АПО (автоматического подрыва объекта) на случай серьёзного отказа при посадке, чтобы многотонная махина не рухнула на головы людей целиком, а разлетелась на мелкие части. Кроме того, таким образом страховалась сохранность секретов на тот случай, если незапланированное падение придётся на территорию другого государства.
Так вот, при заходе беспилотного корабля на посадку конец одной команды и начало следующей неожиданно сформировали третью — на подрыв объекта. В результате за месяц до намеченной экспедиции Беляева и Леонова специалисты остались без важных сведений.
Сергей Павлович Королёв честно рассказал обо всём экипажу и стал советоваться: «Что будем делать? Пойдём на запланированный эксперимент с большой неопределённостью или будем ждать месяцев шесть–восемь новый корабль, чтобы снова запустить его в беспилотном режиме для сбора всех утерянных данных, и только потом полетим сами? Ваше мнение?»
Оба космонавта прекрасно знали, какого ответа от них ждут. Американцы были уже практически готовы к аналогичному эксперименту: их астронавт на корабле «Джемини» должен полностью его разгерметизировать, высунуть руку наружу, и это будет зафиксировано как первый выход человека в космос.
И наши космонавты дали тот ответ, которого от них ждали: «Мы находимся сейчас в прекрасной форме. Прошли для этого полёта всё, что необходимо, и психологически готовы выполнить задание. В общем, надо лететь…»
Заметим, что в ходе подготовки к полёту на Земле отрабатывались действия при различных нештатных ситуациях. В том числе рассматривался даже вариант потери сознания космонавтом, вышедшим в космос: в этом случае командир должен был тоже выйти из корабля и вернуть в него бесчувственного товарища.
Королёв потом признавался, что очень волновался. Перед полётом он подозвал к себе Леонова и попросил: «Ты там особо на рожон не лезь. Просто выйди из корабля, помаши нам рукой и — назад. И мы поймём, может ли человек работать в открытом космосе…»
Но ни тогда, ни позже он так и не признался в открытую, какую генеральную (или, если хотите, генеральскую) цель преследовала эта экспедиция — военные хотели знать, можно ли организовать команду космических диверсантов. Людей, которые в случае необходимости могли перебраться к вражескому аппарату, вскрыть или взорвать его…
Но прежде надо было понять, может ли человек сколько-нибудь эффективно действовать в открытом космосе…

ЧЕРЕДА НЕПРИЯТНОСТЕЙ. Они начались сразу же после старта. Вместо запланированных 300 км из-за ошибки в расчётах корабль выбросило на высоту в 500 км — прямо под радиационные пояса. Но это было далеко не самым страшным из того, что случилось в том полёте…
По-настоящему опасная ситуация, как уже говорилось, возникла при выходе Алексея Леонова в открытый космос.
Выходной скафандр — сложная многослойная термостатическая система с автономным жизнеобеспечением примерно на час работы в космосе — был многократно и скрупулёзно проверен на Земле. Однако в лаборатории выход в открытый космос моделировался в барокамере, где атмосфера вокруг разрежалась до той, что соответствует 60–90 км над уровнем моря (более высокое разрежение не позволяла создать техника). В реальности же, на высоте 500 км, Леонов попал в глубочайший вакуум. В итоге было полностью снято наружное противодавление, и скафандр безобразно раздуло. «Руки и ноги вышли из перчаток и сапог, — вспоминал потом Леонов, — было такое ощущение, что я вот-вот лопну…»
Как только космонавт уменьшил давление, тотчас руки у него вошли в перчатки, ноги — в сапоги, скафандр уменьшился в объёме и появился шанс протиснуться-таки в шлюзовую камеру.
И космонавт начал вход руками вперёд. А поскольку боялся потерять кинокамеру — кто иначе поверит, что он выходил в открытый космос? — то её пустил перед собой.
Но в шлюзовой камере выявилась новая проблема: теперь надо было разворачиваться на 180 градусов, чтобы закрыть руками выходной люк. Как это ему удалось при сечении шлюза 120 см и длине скафандра 190 см, Леонов и сам до сих пор плохо понимает. Вот уж воистину: хочешь жить, умей вертеться.
Приложив максимум сил, он всё-таки развернулся, закрыл крышку люка. Пульс у него в этот момент подскочил до 190 ударов в минуту, начался жуткий внутренний перегрев. На дыхание и вентиляцию у Леонова было всего 60 литров дыхательной смеси в минуту — это чрезвычайно мало, в 6 раз меньше нормы.
В общем, когда Алексей Леонов забрался в спускаемый аппарат и снял шлем, командира он не увидел — пот залил глаза. Из каждого сапога он потом вылил по три литра воды. А сам потерял за этот выход почти семь килограммов веса.

НЕПРИЯТНОСТИ ПРОДОЛЖАЮТСЯ. Казалось, самое страшное было позади. Отстрелив не нужную более шлюзовую камеру, космонавты стали готовиться к спуску. Однако судьба преподнесла им ещё один сюрприз, который запросто мог привести к гибели уже всего экипажа. В корабле вдруг начался подъём парциального давления кислорода: 160, 180… 220. Космонавты принялись бороться с ним, понижая влажность, температуру. Но подъём давления продолжался и достиг значения в 460 мм ртутного столба.
Кстати, в аналогичных условиях, в январе 1967 года, в кабине «Апполона-1» погибли во время тренировки американские астронавты Гриссом, Уайт и Чаффи.
«Алмазы» были в оцепенении, но потом, видимо, сказалось утомление кошмарного полёта: они просто махнули рукой на своё положение и попробовали вздремнуть. Человеческим силам всё же есть предел, а там будь что будет…
Разбудил их какой-то взрывообразный хлопок. Поначалу решили, что это и есть конец. Но вокруг ничего не горело. Наоборот, давление в кабине начало медленно падать и постепенно нормализовалось.
Как потом выяснилось, ситуация создалась вроде бы из-за пустяка. Во время выхода Леонова корабль долгое время находился в статичном положении. Из-за этого его бок, обращённый в сторону Солнца, нагрелся до плюс 160 градусов, а другой, в тени, остыл до минус 140. Произошла термическая деформация всего корпуса, и внутренний люк при возвращении космонавта в корабль не до конца сел на место, хотя соответствующие датчики и просигнализировали его закрытие.
Какой-то ничтожный, микронный зазор всё же остался, и происходило травление воздуха наружу. Система же жизнеобеспечения при любом падении давления реагирует добавлением в атмосферу корабля кислорода. В итоге количество его и стало возрастать.
Давление росло до тех пор, пока с характерным, довольно громким хлопком не сработал специальный клапан сброса лишнего воздуха. Этого сотрясения оказалось достаточно, чтобы выходной люк встал на место и парциальное давление кислорода вошло в норму.
Но это было ещё не всё. Уже при подготовке к спуску случился отказ системы ориентации, и экипаж был вынужден перейти на ручную систему управления спуском. В итоге «Алмазы» вместо казахстанских степей сели в пермскую тайгу.

БЫЛ ЛИ СЕКРЕТНЫЙ ПРИКАЗ? Но, пожалуй, самый драматичный эпизод той памятной экспедиции долгое время оставался «в тени». Накануне полёта с первым выходом человека в открытый космос между Сергеем Королёвым и Павлом Беляевым состоялся разговор. Существует две его версии.
Согласно одной версии, Королёв с Беляевым обсуждали вариант, что делать, если корабль по какой-либо причине не сможет вернуться на Землю. Тогда, согласно инструкции, Беляев должен был принять решение о самоликвидации экипажа — застрелить сначала Леонова, а потом и себя.
Согласно второй версии, которую обнародовал психолог отряда космонавтов Ростислав Богдашевский, по нечаянности кое-что слышавший, Королёв сначала спросил Беляева, что тот будет делать, если Леонов не сможет войти в шлюз.
«Во время тренировок на невесомость при полётах на самолёте-лаборатории Ту-104 я отрабатывал такую нештатную ситуацию, — ответил Беляев. — Он имитировал бессознательное состояние, и я затаскивал его в шлюз и далее в спускаемый аппарат».
Тогда главный конструктор спросил напрямик: «А если у тебя ничего не получится, сможешь отстрелить Алексея вместе со шлюзовой камерой?»
Помолчав, Беляев ответил: «Такого не может быть».
Теперь задумался Королёв. А потом неожиданно подытожил: «Что ж, получается, Павел Иванович, к полёту не готов. Иди…»
Беляев никуда, естественно, не пошёл, а после минутной паузы тихо выдавил из себя: «Если потребуется, я смогу это сделать».
«Спасибо», — сказал Королёв.
Правда, Леонов в возможность такого исхода не верит и по сей день. «Паша без меня бы не вернулся», — утверждает он. А Беляева о том уже, как известно, не спросишь. Тот полёт, видимо, столь дорого дался Павлу Ивановичу не только из-за череды нештатных ситуаций. Его ещё, вероятно, мучил и вопрос морального выбора: исполнять или нет тайный приказ начальства? И вся эта история, похоже, повлияла него так сильно, что значительно сократила продолжительность его жизни.
Кстати, это была не первая потеря отряда космонавтов от подобной болезни. В апреле 1968 года из-за язвы был вынужден уйти восьмой кандидат в космонавты Дмитрий Заикин. Он, пока был дублёром, тоже чересчур перенервничал. И на очередной медкомиссии, обнаружив язву, его списали по здоровью.
Надо сказать, что в отряде космонавтов всякий раз остро переживали потери. Ведь уже более трети состава покинули первый отряд. «Мы тяжело переживали их уход, — вспоминал Георгий Шонин. — И не только потому, что это были хорошие парни, наши друзья. На их примере мы видели, что жизнь — борьба и никаких скидок или снисхождений никому не будет…»
Но главные потери были ещё впереди.

«СОЮЗ-1» И ДРУГИЕ. Началась подготовка к полётам на кораблях нового поколения — «Союзах». В качестве командиров совершить полёты на них готовились космонавты Владимир Комаров, Юрий Гагарин — он был назначен дублёром командира «Союза-1». Командиром «Союза-2» назначили Валерия Быковского, а в качестве бортинженеров — ещё не летавших тогда Алексея Елисеева и Евгения Хрунова. Дублёрами их стали Николаев, Кубасов и Горбатко.
По программе первым должен был стартовать Комаров: через сутки — Быковский, имея на борту Елисеева и Хрунова. После стыковки на орбите Елисеев и Хрунов должны были перейти на борт «Союза-1», выполнить ряд исследований и через неделю втроём вернуться на Землю.
Однако на деле всё получилось совсем иначе. Причём неожиданности начались ещё до старта.
В январе 1966 года скоропостижно скончался С.П. Королёв. Главным конструктором вскоре был назначен заместитель Королёва, академик В.П. Мишин; все работы продолжались по намеченной программе. Тем не менее подспудно в воздухе стала ощущаться какая-то нервозность…
Внешне же, повторяем, всё шло по плану: 10 апреля 1967 года на аэродроме Байконура приземлилось два самолёта. На старт прибыли, согласно существующей традиции, отдельными самолётами, для большей безопасности — основной и дублирующий экипажи, учёные и конструкторы, члены Государственной комиссии…
В.М. Комаров стартовал 23 апреля. Почти сразу же после выхода на орбиту начались неприятности — у «Союза-1» не раскрылась одна панель солнечных батарей. Государственная комиссия приняла решение: старт «Союза-2» пока отложить. Экипаж уехал в гостиницу. Затем решение изменили, решили всё же «Союз-2» запустить, состыковать его с первым кораблём, выйти в открытый космос и раскрыть панель солнечной батареи вручную.
Однако положение «Союза-1» на орбите было неустойчивым, его крутило, стыковка оказалась бы невозможна. Старт второго корабля окончательно отменили, а Комарова стали готовить к аварийной посадке. Сначала она должна была состояться на семнадцатом витке, но из-за плохой работы датчиков ориентации её перенесли на девятнадцатый, посоветовав Комарову вручную сориентировать корабль.
Ничего подобного ранее Комарову делать не доводилось. Но выбора у него не было. И он заверил командование, что справится с поставленной задачей.
Спуск начался… Чем он закончился, всем известно: раскрутку остановить не удалось и при открытии основного парашюта его купол был смят — скрученные стропы не дали ему раскрыться полностью. «Союз-1» на большой скорости врезался в землю.{2}
Ни дублёру Комарова — Гагарину, ни командиру «Союза-2» на выручку товарища отправиться не разрешили — технические возможности кораблей не позволяли осуществить аварийную пересадку экипажа с одного корабля на другой.
Спустя полтора года после трагедии «Союз-2» был запущен в беспилотном варианте: нужно было убедиться, что все недочёты в конструкции были устранены.
Несчастья тем временем продолжали преследовать отряд космонавтов. 27 марта 1968 года при довольно-таки загадочных обстоятельствах погиб Ю.А. Гагарин. Командиром отряда вместо него был назначен В.Ф. Быковский. Его и трёх других космонавтов — А. Леонова, Н. Рукавишникова и В. Кубасова — рекомендовали для участия в новой программе «Л-1». В переводе на обыденный язык это означало, что они начали готовиться к высадке на Луну.
Впрочем, о лунной программе, связанных с нею перипетиях и слухах мы поговорим в дальнейшем. Здесь же, заканчивая разговор об околоземных делах, приоткроем ещё одну страницу советской космонавтики.

ГАГАРИН ВЗЯТ НА НЕБО? Как видите, все эти потери в отряде космонавтов, среди специалистов-ракетчиков были по-человечески вполне понятны. И объясни всё это людям своевременно, никаких бы слухов данные случаи не породили. Но власти предержащие распорядились по-иному. Они никак не комментировали, откуда у космонавта номер один вдруг появился загадочный шрам над бровью, хотя ничего особо таинственного в том не было: в автомобильную аварию может попасть всякий. Они не пояснили, почему после полёта Валентины Терешковой был вообще расформирован женский отряд космонавток…
В общем, нам не рассказывали так много, что даже сама смерть Ю.А. Гагарина породила новую волну слухов. Самый невероятный из них таков: дескать, Гагарин не погиб, а был «взят на небо» некими высшими силами. И в подтверждение давались ссылки на недавно умершую болгарскую прорицательницу Вангу, которая вроде бы сказала одному из посетивших её космонавтов: «Что же ты будильник Юрию не купил? Он ведь о нём спрашивает…»
И космонавт ахнул: действительно, незадолго перед тем злополучным полётом он пообещал Юрию Алексеевичу будильник, но потом замотался да так о часах и не вспомнил.
Ещё один слух, как уже говорилось, был связан со шрамом. Дескать, Гагарина хотели убрать. На самом деле лихой пилот превысил скорость на шоссе и…
Что же касается, последнего полёта, то его предыстория такова.

ТАЙНА ПОСЛЕДНЕГО ПОЛЁТА. Ю.А. Гагарин, как уже говорилось, был дублёром В.М. Комарова, который погиб в испытательном полёте на корабле «Союз-1». Он рвался помочь товарищу, но спасти того было уже невозможно…
Юрий Алексеевич всё-таки продолжал подготовку к новому полёту. В плане подготовки значились и полёты на истребителе. Вот что пишут по поводу последнего полёта Гагарина люди весьма авторитетные — доктор технических наук, лауреат Государственной премии С.М. Белоцерковский и лётчик-космонавт СССР, дважды Герой Советского Союза А.А. Леонов. Оба специалиста принимали участие в работе комиссии, тщательно расследовавшей данное лётное происшествие и пришли вот к какому выводу.
Полёт Ю.А. Гагарина и лётчика-инструктора В.С. Серёгина на учебно-тренировочном самолёте МиГ-15 УТИ проходил между двумя слоями облаков. Верхний слой располагался на высоте порядка 8000 м, нижний — около 500–600 м. «Доложив руководителю полётов о завершении упражнений в зоне и получив разрешение на возвращение, Гагарин после нисходящей спирали стал сразу выполнять разворот. Обычно при таком манёвре происходит постепенное нарастание перегрузки, углов атаки и крена…»
Почему же произошла катастрофа? Ответ на этот вопрос содержит несколько вариантов. Пожалуй, самый абсурдный состоит в том, что пилоты в кабине находились в нетрезвом состоянии, а потому утратили необходимую осторожность и навыки пилотирования. Однако анализ останков однозначно доказывает, что оба, и Серёгин и Гагарин — были совершенно трезвы.
Вариант второй: в самолёт была подложена бомба, Гагарин, дескать, слишком много знал, и это кое-кому не нравилось — тоже не имеет под собой должных оснований. Никаких свидетельств — прямых или косвенных — подрыва самолёта не обнаружено до сих пор.
На сегодняшний день основной версией стала следующая. В зоне пилотирования по недосмотру руководителя полётов генерала Н.Ф. Кузнецова и диспетчера внезапно появился ещё один самолёт, предположительно, истребитель Су-11. Он проскочил так близко от «МиГа», что лётчики были вынуждены принять чрезвычайные меры, чтобы уйти от столкновения. Однако их всё-таки зацепило турбулентной струёй от пронёсшегося поблизости самолёта. В результате МиГ-15 УТИ свалился в штопор, выйти из которого лётчикам не хватило 150 м высоты или полутора секунд полёта. И всё же, как показали результаты расследования, они боролись до конца.

Впрочем, самой опасной для Гагарина была вовсе не авария на старте, а полёт с 45-й по 90-ю секунды. В это время высота и скорость уже слишком велики для катапультирования в кресле, но слишком малы для отстрела спускаемого аппарата: он не имел собственных двигателей ориентации и должен был ориентироваться по потоку за счёт смещения центра тяжести. Для этого он должен был падать довольно долго, то есть с изрядной высоты.
Космонавтам, летавшим в дальнейшем на кораблях «Восход» и «Восход-2», в случае аварии пришлось бы и того хуже. Из-за отсутствия достаточного объёма одноместной кабины, превращённой в многоместную, катапультные кресла пришлось заменить обычными. А при полёте экипажа из трёх человек им пришлось снять даже скафандры.
В итоге до сброса головного обтекателя у них не было никаких шансов на спасение. Безопасностью пожертвовали ради рекордных полётов. К счастью, таких полётов было всего два.

НЕСЧАСТЛИВЫЕ «СОЮЗЫ». Новые корабли «Союз» получили систему, обеспечивающую безопасность космонавтов на всей траектории выведения на орбиту. Однако прежде чем она получила возможность доказать свою эффективность, случилось две катастрофы, приведшие к гибели В. Комарова, а также экипажа в составе Г. Добровольского, В. Волкова и В. Пацаева.
Однако обе они случились при приземлении, когда аварийная система спасения, отвечающая прежде всего за спасение на старте, ничем помочь не могла.
Комарова подвела парашютная система посадки. На высоте 9 км отстрелилась крышка парашютного контейнера, вышел вытяжной парашют, за ним тормозной, который затормозил спускаемый аппарат до расчётной скорости раскрытия основного парашюта, но… тот не вышел из своего контейнера. Запасной парашют также не спас ситуацию — перекрученные стропы не дали и ему раскрыться.
Причиной тому, как уже говорилось, была неудачная конструкция парашютного контейнера, зажимавшая купола при повышенных нагрузках. Но это уж поняли позднее, при анализе причин катастрофы.
А тогда при ударе о землю со скоростью 35–40 м/с спускаемый аппарат разрушился и начался пожар. Таким образом, спастись у Комарова не было никакой возможности.
Другой трагической страницей советской космонавтики стал «Союз-11». В 1971 году впервые в мире была запущена долговременная орбитальная станция «Салют». Первыми космонавтами, оказавшимся на её борту, были Георгий Добровольский, Владислав Волков, Виктор Пацаев, стартовавшие 6 июня 1971 года. Пробыв на борту станции 21 сутки и успешно выполнив программу полёта, экипаж отстыковался от станции и начал готовиться к приземлению.
Однако при спуске на высоте 150 км случилась трагедия. Ещё в космосе, сразу после отделения спускаемого аппарата, вдруг открылся один из двух предназначенных для дыхания космонавтов при посадке клапанов (обычно они открываются только на высоте 3 км). Давление в спускаемом аппарате начало стремительно падать.
Космонавты поняли, в чём дело, и попытались исправить положение. Георгий Добровольский расстегнул ремни и, очевидно, хотел заткнуть клапан, но времени на это у него уже не было. Менее чем через минуту после разгерметизации экипаж потерял сознание и наступила смерть. Люди могли бы спастись, если бы на них были скафандры. Но для спецкостюмов, как уже говорилось, в тесном спускаемом аппарате не нашлось места.

СПАСЕНИЕ НА КОНЧИКЕ ИГЛЫ. Впоследствии космический корабль «Союз» неоднократно был усовершенствован, и вот уже более 30 лет он летает без катастроф. В немалой степени космонавты обязаны этим и САС — системе аварийного спасения.
Так, 26 сентября 1983 года Владимир Титов и Геннадий Стрекалов собирались отправиться в очередной полёт. Однако вместо этого ракета «Союз-У» взорвалась прямо на стартовом столе. Свыше 300 т жидкого кислорода и керосина превратили всё вокруг в кромешный ад. Однако за мгновение до этого на самой верхушке исполинской ракеты сработали двигатели системы аварийного спасения, и космонавты вместе с кабиной сначала взмыли вверх на 1500 м, а потом плавно опустились на землю в нескольких километрах от бушующего пожара.
Причём, как показал потом анализ ситуации, экипаж спасся почти случайно. Автоматика, которая в данном случае должна была послать приказ на включение САС, почему-то не сработала. Однако оператор системы спуска сумел вовремя оценить ситуацию и дать вручную команду на отстрел кабины за доли секунды до того, как вспыхнувший пожар пережёг провода связи. Радиоканал в этот момент уже не работал — вспыхнувшее пламя ионизировало воздух, и образовался своеобразный экран, не пропускающий команд.
Ещё, конечно, безупречно сработала сама система аварийного спасения. На «Союзе» основой её является твердотопливный двигатель массой около 1000 кг, помещённый на самую верхушку головного обтекателя ракеты. Вместо одного большого сопла двигатель САС имеет дюжину маленьких сопел, расположенных по окружности и отклонённых на 30 градусов от вертикальной оси ракеты.
Такое устройство обусловлено тем, что корабль «Союз» состоит из трёх отсеков — орбитального, приборно-агрегатного и спускаемого. Причём спускаемый аппарат с космонавтами находится в середине связки, а силовой элемент, к которому можно прикладывать усилия, — в самом низу конструкции. Поэтому с ракеты приходится сдёргивать 7-тонный корабль целиком, вместе с обтекателем.
Расположение же двигателя САС сверху на штанге, а не внизу, под космическим кораблём, диктовалось соображениями экономии веса и горючего: сразу после того, как ракета-носитель стартует и набирает высоту в нормальном режиме, штанга вместе с двигателями САС отстреливается от обтекателя и на орбиту не выводится. Там она уже не нужна.
При аварийном запуске и срабатывании САС космонавты испытывают перегрузку в 6,5 g — это больше, чем при штатном режиме. Но тут уж, как говорится, не до жиру… Комфортом пренебрегают для того, чтобы отстреливаемый аппарат мог быстро набрать скорость и высоту, уйти из опасной зоны. Всего за 3 секунды корабль отлетает от ракеты почти на 300 м. После чего двигатель выключается, выработав всё топливо, и дальше вверх и вбок связка летит уже по инерции.
Через долю секунды после выключения двигателя на обтекателе раскрываются решётчатые крылья-стабилизаторы, в нормальном состоянии сложенные и прижатые к боковым стенкам обтекателя. На этих крыльях, в проектировании которых принимал в своё время участие и Юрий Гагарин, тогдашний дипломник Академии имени Жуковского, космонавты и улетают от места старта на 4–5 км.
На верхушке траектории полёта отстреливаются обтекатель, приборно-агрегатный и орбитальный отсеки. А из спускаемого аппарата выходит и раскрывается парашют, и перед самой землёй срабатывают ещё и двигатели мягкой посадки.

ПАДАЮЩИЕ КАМНЕМ… Если же, повторим, старт происходит нормально, на 150-й секунде полёта происходит сброс головного обтекателя, а с ним и системы аварийного спасения. Она космонавтам уже не пригодится. Высота теперь уже достаточна, чтобы в случае необходимости раскрытие парашюта и спуск происходили примерно так же, как и при штатном возвращении на Землю.
Впрочем, и тут возможны свои варианты. Так, 5 апреля 1975 года состоялся пуск космического корабля «Союз-18» с экипажем в составе командира Василия Лазарева и бортинженера Олега Макарова. «Союз» должен был состыковаться с орбитальной станцией «Салют-4». Взлёт прошёл нормально. На 261-й секунде должны были произойти отделение второй ступени и запуск третьей. Однако вместо этого начались неприятности.
После отделения второй ступени обычно сбрасывается хвостовой обтекатель третьей ступени, разделённый на четыре части. Однако из-за дефекта в данном конкретном случае один элемент не отделился. Космонавты сразу почувствовали сильную раскачку, в кабине загорелся тревожный сигнал «Авария носителя».
Экипаж вмешаться в ситуацию никак не мог; космонавты на этапе выведения — всего лишь пассажиры, всё за них решает автоматика. Она не смогла справиться с раскачкой, а потому выключила двигатель и ввела в действие программу аварийного спуска.
Так как система САС была уже сброшена вместе с головным обтекателем, автоматика просто отделила космический аппарат от носителя. На некоторое время космонавты ощутили невесомость, затем, не набрав нужной скорости для выхода на орбиту, спускаемый аппарат начал снижаться с высоты 192 км, падая со всё большей скоростью.
Сработали пиропатроны, разделяя корабль на три части: от спускаемого аппарата были отделены бытовой и приборно-агрегатный отсеки. Двигатели СУС (системы управления спуска) не смогли выдержать пологую траекторию снижения — аппарат полетел вниз по баллистической, словно камень. Начали резко расти перегрузки, доходя 20-кратных. При этом люди обычно теряют сознание, но Лазарев с Макаровым были тренированы; кроме того, сильно кричали, как рекомендовали на тренировках, и это помогло.
Наконец раскрылся парашют, сработали двигатели мягкой посадки. Но неудачи продолжали преследовать космонавтов. Приземлившись в горном районе, в 200 км юго-западнее Горно-Алтайска, спускаемый аппарат зацепился куполом за деревья. Хотя по инструкции полагается отстреливать парашют после посадки, чтобы он не тащил спускаемый аппарат при сильном ветре или, намокнув, не утопил его при посадке на воду, космонавты, почувствовав качание, не стали этого делать. Что и спасло им жизнь — иначе аппарат упал бы с горной кручи вниз, в пропасть.
Вот так завершился этот аварийный полёт длительностью 21 минута 27 секунд.

БАЛЛИСТИЧЕСКАЯ ТРАЕКТОРИЯ. Аварии случались и когда уже корабль выходил на орбиту. Вот какая ситуация, к примеру, сложилась 10–12 апреля 1979 года во время полёта Н. Рукавишникова и гражданина Болгарии Г. Иванова. Экипаж должен был состыковаться с орбитальным комплексом «Салют-6»—«Союз-32». Но при подходе к станции на корабле «Союз-33» произошла авария сближающе-корректирующей установки. Стыковку пришлось отменить.
Корабль по инерции вращался вокруг Земли на орбите искусственного спутника. Что делать дальше? Космонавты на корабле, специалисты наземного Центра управления тщательно проанализировали создавшееся положение и приняли решение: «Приземляться!» Однако выполнить его было тоже не просто.
Как уже говорилось, обычно корабль входит в плотные слои атмосферы плавно, по так называемой аэродинамической траектории. Перегрузки космонавтов, нагрев поверхности корабля из-за трения о воздух растут постепенно… Но в данном случае корректировать траекторию было нечем, ведь основная двигательная установка оказалась неисправной. Оставался аварийный вариант — дать тормозной импульс резервной установкой, а потом опять-таки производить спуск по неуправляемой, баллистической траектории.
«Впечатление было такое, что на грудь въехал „Запорожец“», — вспоминал потом Николай Николаевич Рукавишников.
Тренированные люди с честью выдержали испытание. Оказался достаточным запас прочности и у техники…

СОВМЕСТНЫМИ УСИЛИЯМИ. Ну а если бы двигатели на «Союзе-33» совсем отказали? Что тогда?.. И над этой проблемой подумали специалисты. «Несмотря на все принимаемые меры, нельзя исключать из рассмотрения ситуацию, когда космический корабль может нуждаться в срочной помощи…» Это сказал ещё в 1975 году член-корреспондент АН СССР К.Д. Бушуев, технический директор советской стороны международного проекта «Союз»—«Аполлон».
Именно тогда наши и американские специалисты привели в соответствие стыковочные устройства на своих кораблях, чтобы они могли состыковаться друг с другом и спасти терпящих бедствие на орбите.
Поначалу ведь каждая сторона развивала свои спасательные системы самостоятельно. Правда, сходность решаемых задач привела к тому, что системы на кораблях «Меркурий» и «Аполлон» получились аналогичными нашим. Правда, в «Аполлоне», который создавался одновременно с «Союзом», спускаемый аппарат находился в самом верху и не было необходимости спасать весь приборно-агрегатный отсек. Отпадала нужда и в решётчатых крыльях, так как относительная масса двигателя системы спасения уменьшалась.
Тем не менее и в американских, и в российских кораблях масса спасательной ракеты довольно велика, и в нормальном полёте, когда всё работает «штатно», через две минуты после старта двигательная установка САС сбрасывается. Ещё через полминуты отстреливается головной обтекатель, а корабль и ракета продолжают путь на орбиту.
Но вот когда очередь дошла до создания многоразовых космических «челноков», тут подход к проблеме спасения оказался резко диаметральным.
Наши специалисты создали довольно сложную многоконтурную систему спасения. Первый контур спасения заключался в том, что если бы авария случилась на стартовом столе, экипаж мог катапультироваться, как это делалось на «Востоке». Если бы авария произошла на начальном этапе полёта, ракета-носитель «Энергия» должна была изменить траекторию полёта на возвратную. «Буран» отстыковывался и садился самостоятельно на взлётную полосу на Байконуре. Если проблемы происходили на более позднем участке полёта, «Буран» выводился на одновитковую траекторию полёта вокруг Земли с дальнейшей посадкой. Если же и эта схема не сработала, космический корабль должен был сесть на запасном аэродроме. И, наконец, если авария случилась бы непосредственно при посадке, снова сработала бы система катапультирования пилотов.
Идея же спасательных кабин, модная ещё в 60-е годы, была забракована из-за чрезмерной сложности — по сути, пришлось бы строить «корабль в корабле». Тем не менее она не отринута окончательно. Один из её идеологов, ставший гражданином Израиля, ныне пытается приспособить её для спасения экипажей гиперзвуковых самолётов, с одной стороны и пассажиров аэробусов — с другой. В обоих случаях от самолёта отделяется капсула с экипажем или пассажирами и опускается на своей парашютной системе.
А вот американцы в своём «Шаттле» уделили системе спасения недостаточное внимание. Единственное, чтобы было предложено: в случае аварии астронавты выставляют из кабины специальный шест и по нему по очереди соскальзывают наружу с индивидуальными парашютами.
На практике эта система так ни разу не была использована. А две катастрофы, случившиеся с «Челленджером» и «Колумбией» — одна на взлёте, вторая — при заходе на посадку, стоили жизни 14 членам двух экипажей. Не спасся никто.
Можно ли было хоть что-то предпринять? Давайте попробуем разобраться.

ОДНАЖДЫ В АМЕРИКЕ. Итак, 28 января 1986 года в 11 часов 38 минут при хорошей видимости и слабом ветре стартовал многоразовый транспортный космический корабль «Челленджер». Это был 25-й старт кораблей такого типа, и НАСА готовилось торжественно отметить юбилей. Но праздника не получилось. Спустя 73,2 секунды после запуска, когда «Челленджер» находился на высоте 14,3 км и зрителей уже отпустило волнение первых мгновений старта, раздался взрыв. Корабль исчез в облаке огня и дыма…
Инженер-испытатель космических аппаратов Ю.М. Марков так прокомментировал причины катастрофы:
«Уже через полсекунды после включения твердотопливных ускорителей камеры, снимавшие запуск, зафиксировали чёрный дым в области стыка средней и нижней секций правого твердотопливного ускорителя (ТТУ). На 59-й секунде киноплёнка зарегистрировала пламя на том же стыке. Мощная струя огня прожгла топливный бак снизу, а затем сорвала ТТУ с нижнего узла крепления. Повернувшись на верхнем узле крепления, как на оси, он пробил топливный бак сверху. Жидкий водород смешался с жидким кислородом. Произошёл взрыв.
Носовая часть космоплана, где было помещение для экипажа, оторвалась от средней части фюзеляжа, продолжала подъём до двадцатикилометровой высоты и только затем стала падать. Пролежавшая в морской воде полтора месяца магнитная лента воспроизвела переговоры астронавтов, в частности, восклицание пилота Смита. Видимо, он и командир Скоби успели заметить надвигающуюся опасность. В момент отрыва носовой части перегрузки не были так велики, чтобы астронавты погибли сразу. Они могли находиться в сознании до того момента, когда носовая часть ударилась о воду.
Вывод о том, что по крайней мере трое астронавтов не погибли в момент взрыва, был сделан на основании осмотра поднятых со дна четырёх дыхательных аппаратов. Командир и пилот могут воспользоваться своими аппаратами, только встав с кресла, ибо аппараты монтируются за спинками. Так вот запас кислорода в трёх аппаратах был израсходован почти полностью, а у аппарата Смита на три четверти…»
Как видите, катастрофа «Челленджера» произошла не мгновенно. У астронавтов было в запасе более минуты, чтобы спастись. Если бы, конечно, в их распоряжении была соответствующая система. Однако «теория, лежащая в основе конструкции „Шаттла“, сводилась к тому, что твердотопливные ускорители устроены таким образом, что никогда не откажут», так скажет позже астронавт Дж. Асеф.
Это признала и специальная комиссия, занимавшаяся расследованием. А ведь поводов для благодушия не было. Запуски «Шаттлов» неоднократно находились на грани трагедии, сроки стартов много раз переносились из-за отказов то одной, то другой системы… Но кардинальные меры не принимались.
Впрочем, тогда руководители НАСА потратили два года времени и множество денег на внедрение ряда усовершенствований в конструкцию «Шаттла»: модернизацию твердотопливных ускорителей, изменён состав герметизирующей мастики на стыках…
Кроме того, специалисты пришли к мнению, что надо несколько видоизменить всю схему запуска. Предлагалось вообще отказаться от твердотопливных ускорителей и производить запуск за счёт жидкостных двигателей.
Эксперты также предлагали уменьшить состав экипажа. «Пусть в полёт отправляются всего 2–5 человек, которые обеспечиваются средствами аварийного спасения на старте», — говорили они.
Однако к мнению этих специалистов не прислушались. И как ныне выясняется, напрасно.

ВТОРАЯ КАТАСТРОФА. Корабль «Колумбия» отправился в путь с мыса Канаверал утром 16 января 2003 года, в четверг. Сам старт выглядел просто безупречным. Однако на следующий день эксперты, просматривая видеозапись, усмотрели неладное. Примерно на 80-й секунде полёта фрагмент пеноизоляции размером с атташе-кейс и весом чуть больше килограмма отвалился от огромного топливного бака, ударил в левое крыло «Колумбии» и мгновенно испарился в виде белого облачка.
В НАСА срочно собрали группу инженеров, чтобы попробовать оценить последствия этого удара. Эксперты предположили, что отвалившийся кусок ударил по нижней поверхности крыла, и удар был скользящим. Но для начала они рассчитали энергию соударения для лобового столкновения.
Последний раз аналогичный случай произошёл с «Колумбией» в 1992 году. Почти такой же обломок пробил тогда в теплоизоляционной плитке отверстие менее 3 см в глубину и примерно 10 см в длину. Однако защитный слой остался цел, и «Колумбия» благополучно вернулась на Землю.
Эксперты решили, что нынешнее столкновение очень похоже, и смоделировали степень повреждения применительно к касательным ударам под углами до 1–6 градусов. Расчёты показали, что ущерб должен быть минимальным. В итоге инцидент сочли «несущественным», как посчитал руководитель программы космических кораблей многоразового использования Рон Диттемор.
Теперь в НАСА сомневаются и не исключают, что кусок мог быть обледеневшим, то есть гораздо тяжелее и опаснее. Именно он и оказался причиной катастрофы. Получается, что в США не извлекли уроков из трагедии космического челнока «Челленджер» в 1986 году. В ходе расследования той трагедии нобелевский лауреат Ричард Фейнман указал на серьёзные недостатки в методике, которую использовали американцы для оценки риска. Руководство НАСА знало, что во время взлёта выхлопные газы могут разрушить резиновые кольцевые уплотнители в твердотопливных ракетных ускорителях. Но ничего не сделало для предотвращения аварии. Это было роковой ошибкой.
Первые признаки неисправности появились при возвращении «Колумбии» 1 февраля в 7.52 над Калифорнией. Когда «Шаттл» стремительно нёсся по ещё тёмному утреннему небу, Том Бизли, астроном из Калифорнийского технологического института, разглядел, как от челнока отделяются небольшие яркие точки. А через несколько мгновений оторвался фрагмент поярче. В 20 км от института это также наблюдала астроном Кармен Санчес-Контрерас из Радиообсерватории Оуэнс-Вэлли. «Я увидела второе яркое пятно, которое было намного больше. Оно оторвалось совсем неожиданно. Как будто от корабля что-то отделилось», — рассказала она корреспондентам «New Scientist».
В тот же момент Центр управления в Хьюстоне получил первый предупреждающий сигнал о нештатном повышении температуры в нише левого шасси. В 7.53 четыре температурных датчика на задней кромке левого крыла неожиданно полностью отказали.
В 7.54 датчики внутри фюзеляжа над левым крылом зафиксировали, что за 5 минут температура выросла на 30°C — в четыре раза выше нормы.
Ещё через минуту температура существенно поднялась и в тормозной системе левого крыла. А в 7.57 отказали ещё два датчика. Затем система управления полётом «Колумбии» обнаружила повышенное сопротивление по левому борту и начала компенсировать его при помощи элевонов — рулей управления полётом, расположенных в задней части треугольного крыла. Вслед за этим совершенно неожиданно включились два небольших двигателя малой тяги.
Однако сопротивление постоянно росло. Складывалось впечатление, что бортовой компьютер не справляется с управлением. В 7.59 над западным Техасом корабль ещё продолжал бороться за своё существование. Командир Рик Хасбэнд хотел что-то сообщить центру, однако посреди фразы связь оборвалась.
Корабль стремительно летел над восточным Техасом на высоте 63 км в 18 раз быстрее звука. А на земле люди с ужасом смотрели, как он разваливается на множество пылающих обломков.
Версии о причинах трагедии стали появляться уже через несколько минут после того, как стало ясно, что корабль погиб. Возможность террористического акта исключили почти сразу — высота и скорость делали челнок недосягаемым для атаки с земли переносной ракетой класса «земля — воздух». Диверсия до запуска тоже выглядела фантазией. Одни посчитали, что взорвался один из бортовых топливных баков, а другие — что челнок столкнулся с космическим мусором. Хотя вероятность этого чрезвычайно мала.
Расследование причин катастрофы показало, что наиболее вероятной причиной оказался всё же злосчастный удар куска пеноизоляции. В результате от теплоизоляционного покрытия отвалилась одна или несколько плиток в районе створки шасси. Именно это и послужило причиной того, что алюминиевый корпус «Шаттла» перегрелся из-за трения при спуске и загорелся. У алюминия низкая температура плавления — всего 660°C, а тут на него воздействовала плазма с температурой выше 1000 градусов. Так что долго ему воздействие плазмы было не выдержать. Поверхность левого крыла начала вспучиваться, а плитки — отваливаться. Пожар быстро распространился по всему кораблю. И он в итоге развалился на куски.

КАКИЕ БЫЛИ ВАРИАНТЫ? Увы, но шансов выжить в катастрофе у экипажа «Колумбии» не было: индивидуальные спасательные средства — парашюты — могли бы сработать только на более низкой высоте. По словам российского космонавта Бориса Морукова, имеющего опыт полётов на корабле «Атлантис» — «близнеце» погибшего «Шаттла» «Колумбия», при спуске «в кабине все сидят в специальных костюмах, обеспечивающих автономное существование». Однако «Шаттл» должен был находиться в атмосфере, чтобы экипаж мог осуществить аварийное покидание корабля и приземление на парашютах, подчеркнул Моруков.
Времени на это у семи астронавтов не оказалось.
Не могли они и отсидеться в космосе до прибытия спасательной экспедиции. Во-первых, для этого эксперты должны были принять такое решение на Земле и предупредить экипаж о грозящей опасности. Во-вторых, нужно было срочно подготовить запасной корабль и отправить его в космос. Ни того, ни другого в НАСА предпринято не было.
Не могла «Колумбия» и состыковаться с Международной космической станцией. Для этого экипажу нужно было сменить орбиту и высоту полёта, на что у «Колумбии» не было достаточных запасов топлива.
В общем, похоже, в НАСА понадеялись на русский «авось». А он-то как раз и не вывез.
И последнее. По странному стечению обстоятельств в том полёте экипаж проводил научные эксперименты по распространению огня в невесомости. На Земле свойства пламени зависят от гравитации. Нагретые газы, устремляясь вверх, придают пламени турбулентную форму. В невесомости оно образует сверхъестественные, абсолютно симметричные сферы. Сам процесс протекает очень медленно, поскольку без поднимающихся газов нет притока свежего воздуха, который питает огонь.
Медленное и равномерное горение позволяет сделать пламя очень слабым. В лаборатории на борту «Шаттла» каждый огненный шар выделял в 50 раз меньше энергии, чем обычная свеча для торта, что идеально подходит для изучения фундаментальных механизмов теплопередачи в процессе горения.
Результаты этих экспериментов могли оказаться полезными как для создания более высокоэффективных ракетных двигателей, так и для выработки наиболее эффективных методов тушения пожара на борту «Шаттла» или МКС. Однако результатов их на земле так никто и не узнал…

КАКИЕ БУДУТ ВЫВОДЫ? Катастрофа «Колумбии» заставила вновь заговорить о международном сотрудничестве для спасения терпящих бедствие астронавтов и космонавтов.
Вновь вспомнили об эксперименте «Аполлон»—«Союз», сдули пыль забвения ещё с одного экзотичного проекта. Суть его заключается в том, чтобы транспортировать через безвоздушное пространство — из одного корабля в другой — человека без скафандра, в специальной многослойной оболочке, герметично закрывающейся молнией и специальными липучками. Влезть в такой шар человек может в считанные секунды, в то время как на надевание скафандра нужно как минимум полчаса.
Однако для того, чтобы терпящему бедствие кораблю могли оказать помощь не только соотечественники, но любой готовый к старту или находящийся в космосе корабль, нужны не только унифицированные стыковочно-переходные узлы, но и стандартные для всех размеры входных люков.
Совместная советско-американская космическая экспедиция показала, что и эта проблема разрешима, если есть на то добрая воля. Руководитель проекта пилотируемого космического корабля «Гермес», разрабатываемого во Франции, А. де Леффи заявил недавно, что и на этом корабле будет предусмотрена возможность замены стыковочного узла на совместимый с нашей системой.
А вот американцы, как ни странно, повели себя иначе. Во-первых, насколько мне известно, вся модернизация оставшихся трёх «Шаттлов» свелась опять-таки к улучшению стартовых ускорителей и теплозащитного покрытия. Во-вторых, судя по всему, американцы вообще намерены сократить полёты на «Шаттлах» до минимума и готовятся к закрытию программы, невзирая на международные обязательства, в том числе и по МКС.

Известно, например, что в августе 1945 года на Потсдамской конференции, где присутствовали главы государств—победителей Второй мировой войны, Сталин вдруг без всякой связи с предыдущим вопросом предложил обсудить проблему… раздела территорий на Луне. А заодно подписать соглашение о несомненном приоритете СССР в этой сфере с правом решающего голоса у его руководителей.
Об этом эпизоде, в частности, вспоминает американский историк Роберт Майлин, приезжавший в Потсдам в качестве переводчика при президенте США Гарри Трумэне. В его книге, вышедшей в 1966 году под названием «Перед Хиросимой был Потсдам», есть такой эпизод:
«Трумэну вначале показалось, что он ослышался или слова „дяди Джо“ ему неправильно перевели.
„Простите, господин Сталин. Вы, конечно, имеете в виду раздел Германии?“ — переспросил он.
Сталин затянулся своей знаменитой трубочкой и очень чётко повторил:
„Луны. О Германии мы уже договорились. Я имею в виду именно Луну. И учтите, господин президент, у Советского Союза есть достаточно сил и технических возможностей, чтобы доказать наш приоритет самым серьёзным образом“».
Американские аналитики тогда решили, что «дядюшка Джо» просто в очередной раз блефует, но спустя полгода после этого странного разговора вышло официальное постановление Советского правительства о приоритетном развитии в СССР ракетной техники и организации нескольких научно-исследовательских институтов по данной тематике. И в это в разорённой войной стране!..
А ведь официальная история оставила от сталинского периода только воспоминания об экспериментальных ракетах, едва поднимавшихся на несколько сот метров, и знаменитых «Катюшах». На что же тогда надеялся «вождь всех народов»?
Знаменитый папанинец, Герой Советского Союза Е.К. Фёдоров, по словам кандидата физико-математических наук Валентина Псаломщикова, по этому поводу сказал: «Ходили слухи, что в конце 30-х годов Сталин в глубокой тайне проворачивал какой-то грандиозный космический проект — вроде бы эстакаду для запуска кораблей в космос чуть ли не по эскизам Циолковского».
Кстати, тогда же был снят рекламный художественный фильм «Космический рейс», где фигурировала эта самая эстакада. Достроить её помешала война, и не только она одна… Перед самой войной у нас был разгромлен Ракетный НИИ, арестовали Королёва, Глушко и других талантливых ракетчиков. Так что реализовывать оказалось некому.
Тем не менее в 1937 году был создан второй Наркомат авиационной промышленности. В отличие от первого он подчинялся непосредственно Сталину. И до прихода к власти Н.С. Хрущёва даже известнейшие конструкторы Туполев, Лавочкин, Ильюшин не имели ни малейшего представления о деятельности этого загадочного наркомата.
17 февраля 1937 года в Колонном зале Дома союзов перед писателями, работающими над произведениями по оборонной тематике, выступил нарком обороны К.Е. Ворошилов. Расписывая высокую боеготовность Красной армии он не преминул сообщить и, возможности использования лунного плацдарма для развёртывания решающего успеха. А когда после этого комкор Примаков изволил пошутить в Академии Генштаба, что нарком собирается, видимо, доскакать до Луны на тачанках, то тут же угодил под трибунал.
Именно в это время в глубокой тайне в нескольких десятках километрах от Киева, на месте нынешней Чернобыльской АЭС (вот место-то заклятое какое), срочно возводился суперсекретный объект «Киев-17». Здесь, кроме военного городка, строились аэродром с несколькими полосами для приёма транспортной авиации, 8 заводов, склады и стартовый комплекс.
Однако материально-технические средства на это строительство были потрачены зря. Комплекс предполагалось завершить к июлю 1941 года, но началась война и при отступлении его пришлось срочно взрывать.
Правда, говорят, аналогичный комплекс строился также в Сибири, поближе к источникам рабочей силы — лагерям с зэками. И там его после войны вполне могли достроить. Но насколько реально технически в то время было осуществить полёт на Луну?

ПРОЕКТЫ ИЛИ ПРОЖЕКТЫ? Говорят, перед своей кончиной известнейший наш лётчик-испытатель, Герой Советского Союза Сергей Анохин признался друзьям, что ещё в сороковых годах XX века пилотировал ракету.
Ещё раньше, в 30-е годы, приходя каждое утро на работу в знаменитый ГИРД, Фридрих Цандер, как известно, говорил сотрудникам вместо обычного приветствия: «Вперёд, на Марс!»
Энтузиазм масс был необыкновенный, и многие вполне серьёзно верили, что не сегодня, так завтра мы действительно полетим в космос, на Луну, Марс и другие планеты.
Однако на самом деле дела шли далеко не столь блестяще, как того хотелось. Приглашённый на работу в тот же ГИРД Ю.В. Кондратюк работать там не согласился, поскольку боялся, что при спецпроверке, неизбежной при приёме в подобные учреждения, станет известно, что никакой он не Кондратюк, а недобитый интеллигент Шаргей, в своё время дезертировавший как от красных, так и от белых.
А ведь именно этот человек, не будем забывать, разработал тот план экспедиции на Луну, которым впоследствии и воспользовались американцы.
«Ну, хорошо, — скажете вы, — Кондратюк работать побоялся. Но были ведь другие: Циолковский, Цандер, Королёв, наконец…»
Да, были. Но К.Э. Циолковский, и в лучшие-то свои годы занимавшийся всё больше теоретизированием, к концу жизни практически совсем ослеп и оглох, так что работник из него был, сами понимаете, никакой… Цандер в 1933 году скоропостижно скончался в возрасте 46 лет — сказались, видимо, годы работы без выходных и отпусков… Возглавляемая им питерская Группа изучения реактивного движения (сокращённо ГИРД) совместно с московским отделением, а также Газодинамической лабораторией (ГДЛ) и некоторыми другими подразделениями, правда, в том же 1933 году была преобразована в РНИИ — Реактивный научно-исследовательский институт, но толку от этого оказалось не так уж много. В 1937–1938 годах всё его руководство, включая С.П. Королёва, Г.Э. Лангемака и других, было репрессировано. И Королёву ещё повезло — он угодил в Магадан. Лангемака же попросту расстреляли.
И это происходило как раз в то время, когда, по идее, вовсю должны были разворачиваться работы по созданию ракет, могущих поднять человека в космос. В самом деле, не на тачанках же на Луну добираться?..
Но, быть может, прав был Иосиф Виссарионович, сказавший как-то, что незаменимых у нас нет, и на смену арестованным пришли другие люди, ещё более талантливые? Ведь Россия, как известно, богата самородками…
Однако если бы это было так, с началом войны Сталину не пришлось бы возвращать из лагерей уцелевших военачальников, налаживать работу «шарашек». Не так много оказалось в России образованных и толковых людей, чтобы ими можно было швыряться без разбора.
Та же «катюша» была создана ещё до войны, и возглавивший РНИИ Костиков смог лишь модернизировать установку. Ничего принципиально нового за всю Великую Отечественную войну в отечественном ракетостроении создано не было. БИ-1, как уже говорилось, тоже поставить на крыло не удалось. И догонять ушедших вперёд немцев пришлось тому же С.П. Королёву вместе с выпущенными из лагерей товарищами.

ЛУННЫЙ СЛЕД ЧЕКИСТА. Тем не менее миф о наших грандиозных ракетных успехах оказался настолько устойчив, что отзвуки его докатились до наших дней.
Говорят, зимой 1988 года один из ведущих астрофизиков Китая доктор Канг Маоканг представил на конференции в Пекине фотографии босой человеческой ступни на лунной поверхности! Несколько позже он обнародовал снимок, сделанный во время прилунения экипажа американского космического корабля «Аполлон-11», на котором уже запечатлён целый человеческий скелет. Исследователь утверждал, что получил фотографии от «надёжного источника в США».
Понятно, что заявление астрофизика повергло в изумление экспертов космических и разведывательных служб США. Один из них даже стал скрываться после того, как репортёры осадили его в Вашингтоне в каком-то ресторане. Официальные лица в США, имеющие отношение к снимкам, привычно отказались комментировать сенсацию.
«Я располагаю документами, доказывающими, что след человека на лунной поверхности был свежим и что скелет, бесспорно, принадлежит человеку. Вопрос в том, каким образом человеческий след и человеческий скелет попали на Луну, — настаивал учёный. — Это объясняется, очевидно, вмешательством внеземных живых существ, однако мы этого никогда не узнаем, если американцы не сделают достоянием общественности всю имеющуюся у них секретную информацию…»
Документы, предоставленные доктором Маокангом, имели гриф «совершенно секретно» и датировались 3 августа 1969 года. Это означает, что они были написаны спустя две недели после того, как астронавты Н. Армстронг и Э. Олдрин ступили (заметьте — в скафандрах!) на лунную поверхность 20 июля 1969 года.
Из имеющихся документов явствовало, что тогда американские эксперты пришли к выводу об отношении внеземных цивилизаций — «как к отпечатку босой ноги, так и к скелету».
Однако есть и другой, чисто земной вариант интерпретации этих находок. Не столь давно одна из московских газет со ссылкой на бывшего сотрудника КГБ Вадима Петрова, некогда отвечавшего за безопасность и тайну личности космонавтов-испытателей СССР, «выдала на-гора» вот какую историю.
«Космонавты-испытатели — это вам не лётчики-испытатели, — рассказал Петров. — О последних мы по крайней мере знаем, что они существуют на свете. Известны даже имена некоторых из них. О космонавтах-испытателях же, кроме меня, до недавнего времени знали только Генеральный секретарь КПСС, шеф КГБ и несколько врачей, конструкторов, операторов. Всего около пятнадцати человек. Это была одна из самых больших государственных тайн эпохи застоя, такой она остаётся и поныне.
Но я не могу больше молчать, потому что не понимаю, зачем нужно было городить столько секретов, скрывать от народа целую плеяду героев, даже саму их профессию замалчивать. Страна должна узнать, что существовала целая группа людей, беззаветно преданных своей Родине и готовых для высоких целей освоения космоса на всё».
Так что же это были за люди?
«Наш отряд создали ещё до полёта Гагарина по инициативе тогдашнего шефа КГБ Семичастного. Тогда у КГБ не было уверенности в том, что автоматика, которой оснащали наши беспилотные станции, будет надёжна, а на карту в этих полётах ставился престиж Страны Советов. Это было аксиомой: наши беспилотные станции должны летать безупречно и всегда возвращаться.
И вот тогда решили: ставить на некоторые из этих станций пилотный модуль, чтобы находившийся в нём космонавт корректировал выход на орбиту и другие манёвры ручным управлением. Так, по мысли шефа КГБ, обеспечивалась надёжность полётов и отрабатывались системы управления — как ручного, так и автоматического.
Понятно, в отряд набирались только добровольцы из КГБ, вызываемые на собеседование после предварительного заочного отбора. Все они давали подписку по форме „три нуля“ — высшая степень секретности.
Я мало знаю о первых полётах этих парней, поскольку сам попал в отряд только в 1969 году, когда полным ходом велись работы по созданию лунохода. Но, судя по тому, что к полёту на Луну готовились двое — 13-й и 14-й номера, — я полагаю, что до старта лунохода была уже дюжина испытательных полётов.
Все мы знали, что 13-й и 14-й не вернутся из этого полёта. Им предстояло, находясь в отдельном модуле рядом с луноходом, сразу после посадки исправить возможные повреждения, отладить настройку солнечных батарей и обеспечить наводку телекамер.
Кстати, знаменитые съёмки движущегося лунохода со стороны были сделаны именно этими ребятами.
…Когда мы провожали 13-го и 14-го в лунный рейс, многие, даже видавшие виды чекисты, плакали. Но эти ребята не дрогнули, довели до цели корабль, обеспечили выполнение всех программ. Пожалуй, это самый трагический эпизод в истории космонавтики.
Я думаю, они были не просто фанатиками патриотами. Ведь сама цель: „Увидеть Луну — и умереть“ — грандиозна и величественна. И сегодня, наверное, многие посчитают, что это стоит жизни».

БЕЗНОГИЕ КАМИКАДЗЕ? Интересно, что эту же версию поддерживают и другие литературные источники. Скажем, еженедельник «Мегаполис-Экспресс» не столь давно так же ошарашил читателей подобной историей. Когда в своё время мы запускали на Луну луноходы, то внутри них были… люди! Это они, дескать, управляли машиной, выполняя команды с Земли. Ну а когда запасы воды, воздуха и пищи для этих доблестных суперагентов КГБ были истрачены, всех их постигла судьба собачки Лайки.
Несмотря на кажущуюся абсурдность этой истории, она имела и свои корни, и своё дальнейшее развитие.
…Набор в группу космонавтов проводил неприметный «дедок с кривым шрамом на лбу, одетый в потёртую физическую форму». А когда Омон Кривомазов и его друг Митёк, отведав первый курсантский ужин, завалились спать, то проснулись они уже на Лубянке, инвалидами без обеих ног.
Такую вот жуткую историю разворачивает в своей повести «Омон Ра» Виктор Пелевин. Далее по ходу сюжета выясняется, что и командиры, учителя будущих космонавтов, полковники Халмурадов и Улчагин — тоже безногие да вдобавок ещё и слепые. Постепенно начинает прорисовываться, и для чего всё это сборище инвалидов автору понадобилось.{3}
Оказывается, наши полёты в космос проходят совсем не так, как о том пишут в официальных отчётах. Вместо автоматики каждую отработавшую ступень отделяет человек-оператор. И тут же застреливается, поскольку, как известно, в космосе жить нельзя, так чего же мучиться? Ну а безногие все потому, что, во-первых, инвалид далеко не убежит. А во-вторых, меньше занимает места в отсеке и легче, конечно же… В общем, сплошная экономия.
И вот в полёт отправляется ракета, которая должна доставить на Луну всем известный луноход. Управляют ею три товарища «Омона». Он же должен «прилуниться» и проехать на специальном вездеходе, сколько сможет. А после этого, понятное дело, тоже застрелиться, поскольку скафандра ему не дали, да и как жить на Луне?
Но Омон Кривомазов стреляться не захотел, так как по нечаянности выяснил, что «на Луне» можно дышать и жить. Он стал пробираться по какому-то длинному коридору-тоннелю, попал в некий зал и наконец-таки понял, что находится вовсе не на естественном спутнике нашей планеты, а в подземелье, где имитируются наши космические полёты. И где на глазах Омона разворачивается очередная имитация — выход двух космонавтов из корабля в открытый космос. А снимают всё это операторы, находящиеся рядом. Потом, после тщательной редактуры, эти кадры покажут по телевидению, и страна, а с нею и весь мир будут думать, что данные события произошли на самом деле.
Повесть, правда, претендует на звание художественного произведения, и автор её вовсе не ручается за документальность описываемых в ней событий. Но уже сам факт выхода произведения в свет настойчиво намекает, что такое вполне могло быть, скажем, во времена Л.П. Берии.
Конечно, меня, как и вас, после ознакомления с этой кошмарной историей тотчас заинтересовал вопрос: «А какие реальные факты могли послужить основой для сочинения подобного сюжета?»
И представьте, научно-техническое обоснование сему проекту отыскалось довольно скоро. И корни его вели опять-таки… вы догадались правильно, в то же РНИИ. Именно там ещё до войны, разрабатывался проект ВР-190, о котором мы уже говорили.
Конечно же, в проекте учёных речь шла о вполне здоровых, специально подготовленных пилотах из лётчиков-истребителей. Но, помня об атмосфере, царившей в стране того времени, лично я вполне допускаю, что в случае надобности «спецы» из числа помощников Берии вполне могли скорректировать проект на свой лад. Тем более что ограничения по весу космонавтов на первых порах действительно были весьма жёсткими — вспомните хотя бы: и Гагарин, и Титов, и другие космонавты первого набора были худощавыми людьми небольшого роста.

Американский отряд астронавтов тем временем пополнился новыми кандидатами, прошедшими конкурсный отбор в 1962–1963 годах. Причём, кроме людей, готовившихся к полётам на двухместных кораблях по программе «Джемини», в нём появились и претенденты для полётов на Луну в рамках программы «Аполлон».
Всего теперь отряд насчитывал уже 30 человек. Правда, не всем им удалось подняться в космос. Потери и жертвы не обошли и американцев.
Так, Тэд Фримен погиб во время тренировочного полёта на самолёте T-38 — аналоге нашего МиГ-15 УТИ — столкнувшись с белым гусем. Птица попала в воздухозаборник, оба двигателя захлебнулись, а поскольку высота была небольшая, то парашют катапультировавшегося пилота не успел полностью раскрыться.
Чарлз Вэссет и Элиот Си, опять-таки выполняя тренировочный полёт на небольшой высоте, в условиях плохой видимости врезались в высотное здание, а самолёт Уильямса по непонятной причине сорвался в штопор, из которого пилот не смог его вывести…
И, к сожалению, то были не единственные жертвы. Но о них — в свой черёд.

ОНИ В ХАЛАТАХ ПРИЛЕТЕЛИ… Если у нас в многоместный полёт втроём отправились люди в спортивных костюмах, то американцы после своего первого многоместного полёта вообще предстали перед прессой в голубых халатах, надетых поверх белья.
Получилось это так.
«Джемини-3» пилотировали уже известный нам Вирджил Гриссом и новичок Джон Янг. Утром 23 марта 1965 года астронавты расположились в креслах аппарата и вскоре стартовали, поскольку на этот раз предстартовые процедуры прошли довольно гладко, разве что перед самым пуском двигателя была обнаружена небольшая утечка в магистрали подачи горючего.
Первые неприятности ждали их уже на орбите. Сначала датчик давления показал недостачу кислорода в кабине. Однако анализ ситуации показал: виновата не система жизнеобеспечения, а сам датчик.
Успокоившись, астронавты приступили к выполнению программы полёта, в ходе которого они неоднократно меняли траекторию движения своего корабля. Американские корабли второго поколения перестали быть пассивными мишенями; теперь они могли выполнять манёвры сближения с другими космическими объектами.
Кроме того, астронавты проверили справедливость доклада Купера, который ещё в прошлом полёте на «Меркурии» сообщил, что в состоянии разглядеть на поверхности планеты довольно мелкие объекты: дома и улицы, дороги, озёра, поезда… Теперь то же самое увидел и Янг. Стало быть, орбита даже высотой в 160 км — отличная наблюдательная позиция для разведчика.
После этого астронавты провели один контрабандный эксперимент. Здоровым мужикам уже давно надоело так называемое космическое питание из туб, которое больше подходило младенцам. И они попытались перейти на обычную земную еду. Для этого Янг в тайне от руководителей НАСА положил в карман своего скафандра сандвич с говядиной. И вот теперь пришла пора его съесть. Но когда астронавты попытались сделать это, хлебные крошки разлетелись по всей кабине. Возникло опасение, что они попадут в дыхательные пути астронавтов или, хуже того, в бортовую аппаратуру и вызовут аварию. Однако всё обошлось благополучно — вентиляторы очистили атмосферу.
Однако о происшествии пришлось доложить в Центр управления, что впоследствии стало причиной довольно большого скандала. Некоторые конгрессмены обвинили руководство НАСА в потакании разгильдяйству экипажа. В результате Доналд Слейтон, руководитель отряда астронавтов, вынужден был написать объяснительную, в которой отметил, что он никому не давал разрешения брать в полёт какие-либо посторонние предметы. Впрочем, он счёл также необходимым добавить, что в полёт отправляются отнюдь не малые дети и они в состоянии разрешать некоторые проблемы самостоятельно. Его поддержали ещё несколько астронавтов, и политикам пришлось поумерить свой пыл. Тем более что экипаж в целом проявил в первом испытательном полёте нового аппарата с людьми на борту завидное хладнокровие и умение решать возникающие проблемы по мере их поступления.
Когда бортовой компьютер показал, что аэродинамические характеристики аппарата отличаются от расчётных, астронавты тут же среагировали должным образом. Во-первых, они загодя снизили высоту орбиты, с тем чтобы даже при отказе тормозной установки на финишном участке траектории аппарат мог сам затормозиться о верхние слои атмосферы и пусть не сразу, но всё же спуститься на Землю.
Во-вторых, они приложили все усилия по удержанию спускаемого аппарата в пределах заданного коридора, что им почти удалось — они отклонились всего лишь на 100 км от расчётной точки приводнения.
И тут их ждало новое приключение. После приводнения парашют не отделился от капсулы и, словно парус, наполненный ветром, потащил её по воде. Болтанка оказалась такой, что астронавты начали ощущать приступы морской болезни. Кроме того, в кабине вскоре стало очень душно, и астронавты в своих скафандрах изрядно вспотели. А потому попросили экипаж подлетевшего вертолёта срочно поднять их снова в воздух — они, дескать, всё-таки не моряки.
Оказавшись на борту вертолёта, астронавты тут же вылезли из скафандров. Так что перед встречавшей их на палубе корабля поисковой группой они предстали уже в голубых халатах, надетых поверх своего «космического» белья. В таких нарядах они и вошли в историю.

ЧЕЛОВЕК ЗА БОРТОМ. В ходе следующего полёта на аппарате «Джемини-4» его экипаж в составе Джеймса Макдивитта и его друга Эдварда Уайта попытался осуществить второй в истории выход человека в открытый космос.
Поначалу, правда, американцы собирались ограничиться лишь тем, что человек через открытый люк помашет нашей планете ручкой. Однако выход Алексея Леонова в открытый космос подвигнул и американцев предпринять нечто подобное. Тем более, что к тому времени были уже готовы специальный «выходной» скафандр и газовый пистолет, предназначенного для передвижения в космосе.
Уайт на земле несколько месяцев готовился к подобного рода эксперименту в барокамере, так что получалось: выход можно совершить. О чём НАСА объявило заранее 25 мая 1965 года. А 3 июня аппарат «Джемини-4» был запущен на орбиту.
Поскольку американцы не смогли оснастить свой корабль переходным шлюзом, то астронавты закрыли забрала своих скафандров, стравили давление в кабине и открыли люк сразу в открытое пространство.
Специалисты до сих пор спорят, какой способ выхода лучше. Одни говорят, что американцы поступили правильно, отказавшись от шлюза — без него высадка на другой космический объект проходит быстрее. Другие же полагают, что такой способ выхода в открытый космос рискованней, требует большего расхода воздуха, поскольку стравливается сразу весь его объём в корабле. Не случайно на нынешних станциях при выходе наружу обязательно пользуются шлюзом…
Так или иначе, но Уайт сразу вылез наружу и, слегка оттолкнувшись ногами, стал человеком-спутником. Волновался он при этом изрядно — телеметрия показала, что пульс его бился с частотой 165 ударов в минуту.
Макдивитт, высунувшись из люка, непрерывно снимал действия своего товарища кинокамерой. Остались кадры, показывающие, как Уайт попробовал передвигаться с помощью газового пистолета, но запасов газа хватило всего на несколько минут. Тогда астронавт стал ползать и ходить по поверхности корабля. Делать ему больше было нечего, можно и возвращаться назад в кабину, но тут уж американцы пошли на принцип. Раз уж Леонов пробыл за бортом 12 минут, значит, Уайт должен был перекрыть его рекорд. И он пробыл в космосе 23 минуты.
Влез он в кабину без особых происшествий, американцы учли наш печальный опыт. Но вот с крышкой люка и у них были проблемы. Наконец, на Земле, в Центре управления полётом, кто-то догадался, что в условиях космического вакуума произошла самопроизвольная холодная сварка пружины защёлки этого самого люка.
Астронавтам выдали соответствующие рекомендации, но им пришлось провозиться ещё 25 минут, пока люк наконец захлопнулся. «Это были самые страшные минуты в нашей жизни», — сказал потом Уайт. Пульс астронавтов подскочил до 180 ударов в минуту.
После этого астронавты восстановили атмосферу в кабине, расслабились и оставшееся время их 4-суточного полёта провели, можно сказать, за пустяками: фотографировали Землю, занимались физическими упражнениями, осуществили ряд экспериментов с научной аппаратурой…
А при спуске их опять-таки, как и наш экипаж, ожидала ещё одна неприятность — вышел из строя бортовой компьютер. И посадку пришлось осуществлять вручную. Правда, американцам повезло больше: вместо пермской тайги они приводнились всего в 80 км от расчётной точки.
Кстати, и у них один из двоих участников — подполковник ВВС Эдвард Уайт — 27 января 1967 года погиб в результате трагической случайности. А вот Джеймс Макдивитт в 1972 году благополучно вышел в отставку в звании бригадного генерала ВВС и занялся бизнесом, став президентом фирмы «Пулмен стандарт компани».

МАНЁВРЫ НА ОРБИТЕ. Американские специалисты, получив в своё распоряжение двухместный корабль, способный к манёвру на орбите, обладающий возможностью стыковаться с различными объектами, теперь могли не повторять то, что уже было сделано в советской космонавтике, а идти своим путём, на опережение.
Задача, которая была поставлена перед экипажем «Джемини-5» — астронавтами Гордоном Купером и Чарлзом Конрадом, — состояла в том, чтобы сблизить корабль с предварительно сброшенным с него контейнером, в котором находились система энергоснабжения, радиолокационный ответчик, радиомаяк и импульсный источник света. Таким образом, имитировалась разведка некоего объекта, якобы обнаруженного экипажем в космосе.
Кроме того, «Джемини-5», который был выведен на орбиту 21 августа 1965 года, был первым кораблём, энергоснабжение которого осуществлялось не от аккумуляторов, а от водородно-кислородных топливных элементов. Нужно было проверить надёжность их функционирования…
Вот эти-то топливные элементы и подвели астронавтов. Часть их попросту отказала. Впрочем, на счастье экипажа, оставшейся мощности вполне хватило для функционирования основных систем в экономном режиме.
Тем не менее от операции по сближению с контейнером пришлось отказаться. Под вопросом оказалась и возможность запланированного 8-суточного пребывания астронавтов в космосе. За счёт этого американцы хотели одним махом убить сразу двух зайцев: побить рекорд В. Быковского по пребыванию в космосе (5 суток), и накопить опыт для обеспечения будущего двухнедельного полёта к Луне.
После тщательного анализа ситуации специалисты Центра управления решили всё же полёт «Джемини-5» не прерывать. Астронавты провели те эксперименты и наблюдения, которые не требовали дополнительного расхода энергии, и, пробыв в космосе примерно восемь суток, благополучно вернулись на Землю.

«АДЖЕНА» ПРИНОСИТ НЕПРИЯТНОСТИ. Невыполненную часть программы — операции по сближению и стыковке космического корабля с различного рода «мишенями» — решили осуществить в следующем полёте, при запуске «Джемини-6». Даже исключив военную составляющую таких манёвров, была очевидна их необходимость в свете начавшейся подготовки к полёту на Луну.
В итоге экипаж «Джемини-6» — Уолтер Ширра и Томас Стаффорд — получили задание: осуществить стыковку в космосе со ступенью ракеты «Аджена», которая будет запущена заранее.
И вот 25 октября 1965 года Ширра и Стаффорд заняли свои места в кабине «Джемини-6». Но пока шла подготовка к их старту, неожиданно выяснилось, что уже стартовавшая «Аджена» потеряна. Радар на мысе Кеннеди начал отслеживать пять или даже шесть целей вместо одной, а поступление телеметрии с борта «Аджены» прекратилось. Это означало, что ракета развалилась на куски.
Экипажу «Джемини-6» пришлось покинуть свои рабочие места, поскольку стало очевидным, что до запуска следующей мишени пройдёт немало времени.
Более того, посовещавшись, руководство НАСА решило изменить первоначальные планы. Старт следующей «Аджены» вообще отменили. И вместо стыковки «Джемини-6» с непилотируемой ступенью теперь решено было провести операцию по его сближению с кораблём «Джемини-7», который должны были пилотировать астронавты Джеймс Ловелл и Фрэнк Борман.
Причём поскольку ракету-носитель «Джемини-6» пришлось заправлять заново, а заодно проверить и функционирование всех систем, получилось, что Ловелл и Борман улетели первыми, 4 декабря.
Ширра же со Стаффордом во второй раз заняли свои кресла в кабине «Джемини-6» лишь 12 декабря. Прозвучали последние команды, двигатели ракеты-носителя «Титан» взревели, готовясь унести аппарат в ясное голубое небо, и… вдруг заглохли.
Тут же сработала аварийная система спасения, и астронавты катапультировались из кабины, приземлившись на парашютах за сотни метров от старта.
Это было правильное решение. Ведь если двигатели отключились в тот момент, когда ракета находилась ещё на пусковом столе, то мог возникнуть просто пожар. Если же двигатели отказали, когда ракета уже оторвалась от пускового стола, то она неминуемо должна была упасть и взорваться. И что ракета останется на пусковом столе, этого никто не мог знать.
Впрочем, поскольку ракета осталась цела, специалисты довольно быстро обнаружили причины неисправности. Из-за вибрации корпуса ракеты разъединился контакт в электрической цепи. Однако когда на следующий день начали готовиться к повторному запуску, выяснилось, что эта неисправность была не единственной. По чьей-то небрежности на заводе в топливных магистралях остался мусор из пластических материалов, который образовал пробку и блокировал подачу горючего.
Лишь после устранения замеченных недочётов и повторной проверки всех систем 15 декабря состоялся третий старт «Джемини-6». Эта попытка оказалась удачной. Корабль вышел на орбиту и стал преследовать «Джемини-7». На четвёртом витке ему удалось догнать свою «мишень» — начался 5-часовой совместный полёт двух кораблей, находившихся на расстоянии всего нескольких метров друг от друга.
После «Джемини-6» ушёл в сторону и с помощью ручного управления благополучно спустился на Землю, оставив своих товарищей Бормана и Ловелла ещё на пару дней на орбите. Они должны были перевалить двухнедельный рубеж пребывания в космосе — именно столько времени, по расчётам, требовалось для облёта Луны.
Когда 18 декабря экипаж «Джемини-7» включил тормозные двигатели, которые сработали в штатном режиме, специалисты в Центре управления облегчённо вздохнули. Никто ведь не знал заранее, как поведут себя твердотопливные двигатели после столь долгого пребывания в вакууме, то нагреваясь чуть ли не до точки плавления, то охлаждаясь до минус 140 градусов…
Впрочем, волновались не только на Земле. Послеполётный анализ показал, что Борман похудел в космосе примерно на пять килограммов, а Ловелл — на три. А Ширра и Стаффорд, хоть и летали всего 8 дней, похудели и того больше — сказались волнения повторных запусков.

ДАЁШЬ СТЫКОВКУ! Возможность сделать следующий логический шаг в покорении космоса — осуществить стыковку двух аппаратов — выпала на долю «Джемини-8» с астронавтами Нейлом Армстронгом и Дейвидом Скоттом на борту. Им таки опять подсунули в качестве мишени «Аджену». Но та на сей раз 16 марта 1966 года благополучно вышла на орбиту.
Старт «Джемини-8» тоже прошёл нормально. На четвёртом витке корабль сблизился с «Адженой», а затем и состыковался с ней. Однако Скотт, отмечая положение корабля по указателю горизонта, заметил, что с системой стабилизации творится неладное.
«Нейл, мы накреняемся», — сообщил он командиру.
Но это уж стало очевидно и без приборов — связка аппаратов потеряла устойчивость и стала быстро вращаться вокруг поперечной оси.
«У нас серьёзные проблемы. Мы кувыркаемся», — в свою очередь, передал Армстронг на Землю.
Специалисты в Центре управления заволновались. И тут «по закону подлости» астронавты вышли из зоны радиосвязи. Так что получить срочную консультацию им уже не удалось и пришлось рассчитывать только на свои знания.
Армстронг вручную включил двигатели системы ориентации и приостановил вращение. Однако оно возобновилось, как только он снова выключил их. Тогда астронавт решил, что виной всему «Аджена», и решил отстыковаться от неё.
Однако расстыковка привела к тому, что «Джемини» стал вращаться ещё быстрее. Ситуация обострилась. Вращение приводило к дрейфу «Джемини» в космосе, и, значит, возникала опасность его столкновения с «Адженой». Кроме того, от бесконечных кувырков астронавтов начало тошнить.
Стало быть, оставаться далее на орбите было уже нельзя, но и спуск на Землю во вращающемся корабле был затруднительным и даже опасным — в следующем году это было подтверждено на практике печальным опытом полёта «Союза-1» с Комаровым на борту.
Но Армстронг не потерял самообладания. Он методично опробовал различные варианты стабилизации аппарата и наконец добился желаемого результата, включив резервную систему стабилизации, предназначавшуюся для работы на участке спуска. Всего на это, как показал хронометраж, потребовалось около десяти минут, которые им показались бесконечными.
Кстати, хладнокровие Армстронга снискало ему хорошую службу. Видимо, памятуя об этом случае, именно его руководство НАСА назначило потом командиром той экспедиции «Аполлона», которая осуществила первую в истории человечества посадку на Луну.

НОВАЯ ЦЕПЬ НЕУДАЧ. Следующий полёт тоже представлял собой цепочку неудач. И опять-таки всё началось с «Аджены». Запущенная 18 мая 1966 года последняя ступень из-за неполадок в ракете-носителе «Атлас» не вышла на запланированную орбиту. Пришлось продублировать запуск. Новую «Аджену» удалось благополучно вывести в космос лишь 1 июня. А два дня спустя стартовал «Джемини-9» с астронавтами Томасом Стаффордом и Юджином Сернаном на борту.
На третьем витке «Джемини-9» вплотную подошёл к «мишени», можно было приступать к стыковке. Однако стыковочный механизм «Аджены» оказался неисправным. Пришлось ограничиться лишь фотографированием «Аджены» с близкого расстояния. Причём главным объектом съёмки стал злополучный узел, который астронавты обозвали «злым аллигатором» за некоторое внешнее сходство с челюстями рептилии.
Неудача постигла экипажи и при очередных испытаниях в космосе устройства для передвижения астронавтов. Когда Сернан вышел из корабля в открытый космос, оказалось, что ничего не видит — от перепада температур запотело стекло гермошлема. Так что от испытаний пришлось отказаться.
В итоге после 44 витков вокруг Земли, на четвёртые сутки полёта, астронавты приводнились в расчётном районе, практически не выполнив программы полёта. Поскольку по программе «Джемини» оставалось совершить всего три полёта, это означало, что на экипажи последующих кораблей ложились повышенные нагрузки.

И СНОВА «АДЖЕНА»… На 18 июля 1966 года был намечен старт корабля «Джемини-10» с астронавтами Джоном Янгом и Майклом Коллинзом на борту. Экипаж по программе был обязан не только сблизиться с заранее запущенной «Адженой-10», состыковаться с ней, но и затем с помощью её двигателей сблизиться со ступенью «Аджены-8», всё ещё находившейся на орбите после неудачного эксперимента с «Джемини-8».
После этого Майкл Коллинз должен был выйти в открытый космос, снять с «Аджены-8» образцы материалов, оставленные на корпусе с целью оценки частоты попадания в них микрометеоритов и вернуться в кабину.
Старт прошёл более-менее благополучно. Но вот манёвры на орбите дались астронавтам нелегко. Тут требовалась ювелирная точность, между тем всё шло далеко не столько гладко, как на тренировках на Земле. Корабль закрутило, но Янгу всё же удалось стабилизировать его, и стыковка наконец-таки состоялась.
Однако при этом в баках корабля осталось всего 36 процентов топлива вместо 60 запланированных. Все дальнейшие работы оказались под угрозой срыва.
Однако выход из положения всё же был найден. Дальнейшие манёвры решено было осуществить с помощью двигателей «Аджены-10», на борту которой ещё оставались запасы топлива. Правда, сам манёвр при этом ещё усложнялся, но экипаж решил идти на риск, несмотря на то что врачи указали астронавтам на дополнительную опасность — в погоне за «Адженой-8» предстояло подняться на высоту 760 км и получить дополнительную дозу радиации.
Тем не менее экипаж решил рискнуть. В 7 часов 38 минут по бортовому времени астронавты запустили двигатель «Аджены-10» и начали погоню за «Адженой-8».
Они очень устали во время предыдущих манёвров и, пока корабль постепенно менял орбиту, нагоняя цель, решили перекусить и немного отдохнуть.
Спали астронавты плохо — сказалось напряжение и пережитое волнение. Вдобавок Коллинз ударился обо что-то левым коленом, и теперь оно у него разболелось настолько, что пришлось принять болеутоляющее.
Наконец, приборы показали, что связка «Джемини—Аджена» вышла на нужную орбиту и оказалась в 20000 км позади «мишени». Оставалось лишь нагнать её и затем уравнять скорости для безопасного сближения.
Астронавты открыли люк кабины, готовясь к фотографированию и выходу в открытый космос. Однако при торможении фотокамера стукнулась о перегородку и у неё вышла из строя автоматика затвора. Пришлось экспозиции устанавливать вручную.
Но тут у Коллинза почему-то начали слезиться глаза. Вскоре и у Янга появились на глазах слёзы. Позднее выяснилось, для того чтобы стекло гермошлема не запотевало, как это было у Сернана на «Джемини-9», его покрыли изнутри специальным составом, и вот теперь от солнечного тепла он начал испаряться и разъедать глаза.
Причину выяснили только на Земле, а в тот момент астронавтам нужно было срочно решать, что делать, чтобы не ослепнуть. И они не растерялись. Вслепую закрыли люк, наполнили кабину кислородом и открыли забрала скафандров. Глаза постепенно перестали слезиться, астронавты вновь обрели возможность видеть.
Экипаж доложил о происшествии в центр управления, и все вместе, люди на Земле и в космосе, стали решать, что делать дальше. Пришли к заключению: новый выход в космос совершить на теневой стороне Земли, а саму программу выполнять по мере возможности.
Сближение прошло успешно — в баках осталось ещё 15 процентов топлива. В луче прожектора Коллинз вылез наружу и снял плату с микрометеоритным детектором. Оставалось проверить действие газового пистолета и возвращаться в кабину. И тут едва не произошла трагедия. Газовый пистолет питался от бака с азотом, расположенного в непосредственной близости от манёвровых двигателей, которые то и дело включал Янг, чтобы удержать «Джемини» на безопасном расстоянии от «Аджены-8». И хотя двигатели были маленькие, ракетной струи было вполне достаточно, чтобы прожечь скафандр. Что чуть и не произошло, когда Коллинз приблизился к баку. К счастью, струя не коснулась скафандра.
Подключив газовый пистолет, астронавт за несколько секунд достиг «Аджены-8», чтобы снять микрометеоритный детектор и с неё. Но это оказалось непростым делом, поскольку на поверхности ракеты не за что было зацепиться. Под действием инерции Коллинз оторвался от «Аджены» и улетел от неё. Его тело беспомощно вращалось, одновременно удаляясь всё дальше от «Аджены». Хорошо ещё, что Коллинз вовремя вспомнил о пистолете и с его помощью смог вернуться к своему кораблю.
Отдышавшись немного, Коллинз решил повторить попытку. На сей раз всё обошлось благополучно. Сняв детектор, он вернулся в кабину. Но при этом обнаружил, что где-то по дороге потерял фотоаппарат, ставший теперь спутником Земли.
Поблизости его обнаружить не удалось, так что вещь стоимостью в 10000 долларов так и осталась на орбите.
Кстати, сами астронавты за свой полёт получили всего 2400 долларов — из расчёта по 800 долларов за каждый день. Расценки сильно упали — раньше за полёты на «Меркурии» астронавту платили по семь центов за милю полёта.

ПОСЛЕДНИЕ ПОЛЁТЫ. Несмотря на потери, в целом миссия «Джемини-10» была признана успешной, а полученный опыт — весьма ценным. Закрепить успех должны были астронавты Чарлз Конрад и Ричард Гордон. Они стартовали 12 сентября 1966 года на борту «Джемини-11».
Им опять-таки предстояло охотиться за ракетной ступенью «Аджены». Причём на этот раз требовалось сблизиться с ней уже на первом витке. Затем Гордон должен был вылезти наружу и связать оба аппарата нейлоновым тросом.
Такая связка позволяла использовать для маневрирования так называемый гантельный эффект. Если два аппарата разной массы соединить тросом или стержнем, то тот из них, чья масса больше, будет сильнее притягиваться к Земле. Тогда вся связка без затрат топлива будет сориентирована определённым образом.
При этом два аппарата, движущиеся по орбитам разной высоты, имеют не одинаковую скорость: на низкой орбите она чуть больше, на высокой — чуть меньше. Связка заставляет всю систему двигаться с одинаковой скоростью, но стоит перерезать трос, как верхний аппарат поднимется выше, а нижний устремится вниз. Таким образом, они разойдутся по окончании эксперимента опять-таки без всяких затрат топлива на маневрирование.
Так всё это выглядело в теории. Ну а что получится на практике? На деле же вышел «пшик» — видимо, длина троса была слишком маленькой и эффект оказался практически неощутимым.
С таким докладом экипаж и отбыл на Землю.
Последний полёт по этой программе совершили 11 ноября 1966 года астронавты Джеймс Ловелл и Эдвин Олдрин. Опять-таки особое внимание уделялось работам в открытом космосе, стыковке с запущенной заранее ракетой «Аджена-12». В итоге Олдрин совершил три выхода в открытый космос и провёл там 5,5 часа, поставив мировой рекорд. После чего экипаж «Джемини-12» благополучно приводнился в океане.
Таким образом, за десять пилотируемых полётов американцы довели продолжительность полётов до 14 суток — вполне достаточной для полёта на Луну и обратно. Врачи получили ценную информацию о здоровье астронавтов, а инженеры проверили свои технические решения.
В итоге дорога на Луну оказалась открытой.

СТАРТ ПРОГРАММЫ «АПОЛЛОН». Корабль для высадки на естественный спутник нашей планеты, по идее, должен был состоять из двух частей — основного блока и лунной кабины. В собранном виде корабль планировалось вывести на околоземную орбиту ракетой «Сатурн-5». Затем производилась перестыковка его частей — именно поэтому экипажи столь долго возились с «Адженой», приобретая соответствующие навыки. После этого корабль включал собственные двигатели и совершал полёт к Луне, где переходил на селеноцентрическую орбиту.
Здесь от него отделялась лунная кабина, которая доставляла двух астронавтов на поверхность Луны. Третий в это время ожидал возвращения товарищей в основном блоке.
Лунная кабина, в свою очередь, включала два модуля — посадочный и взлётный. Посадочный модуль обеспечивал прилунение и нёс на себе взлётную ступень. Проведя программу исследований, экипаж затем стартовал с посадочной ступени, как со стартового стола, выходил на окололунную орбиту и стыковался с основным блоком. Прилетевшие астронавты переходили в него, а отработавший своё модуль отстреливался. После чего включались двигатели основного блока и начинался обратный путь к Земле. Сам блок тоже состоял из двух частей: двигательного отсека и кабины экипажа, в которой тот должен был и приводниться по возвращении.
Основной блок корабля был готов к началу 1966 года. Для проверки правильности конструктивных решений и надёжности конструкции, «Аполлон-1» опробовали в беспилотном полёте по баллистической траектории. Спустя пять месяцев «Аполлон-2» был выведен уже на орбиту. Наконец, через пятьдесят дней состоялся и запуск «Аполлона-3», опять-таки в беспилотном варианте.

ПОЖАР НА СТАРТОВОМ СТОЛЕ. Всё вроде бы шло хорошо. Американцы, постепенно наращивая успех, шли к намеченной цели. Они не особенно торопились, поскольку стало очевидно: русские в завоевании космоса уже начали отставать.
И тут произошло ЧП: 27 января 1967 года на пусковом комплексе в космическом Центре имени Дж. Кеннеди сгорели сразу три астронавта — весь экипаж корабля, который должен был совершить первый пилотируемый полёт по программе «Аполлон».
Вышло это так… В тот день на пусковом столе стояла ракета «Сатурн-1Б» с основным блоком «Аполлона-4». Три астронавта — Вирджил Гриссом, Эдвард Уайт и Роджер Чаффи — находились в кабине, где проводили занятия перед первым пилотируемым полётом по программе «Аполлон». Ракета-носитель и корабль не были заправлены, все пиротехнические устройства оказались были выключенными, либо их вообще ещё не установили. Ничто не предвещало беды. Но она всё-таки пришла. В 18 часов 31 минуту в кабине внезапно вспыхнул пожар. Он был быстро погашен, но все три члена экипажа сгорели, не успев, вероятно, даже толком понять, что произошло.
Специальная комиссия шаг за шагом восстановила подробности этого трагического события. Оказалось, что причиной возгорания стала временная электрическая проводка, на которой входным люком оказалась повреждена изоляция. Малейшей искры было достаточно, чтобы в чисто кислородной атмосфере моментально вспыхнуло практически всё…
Гибель трёх астронавтов потрясла не только Америку, но и весь мир. Программа «Аполлон» резко застопорилась. Стало очевидно, что от кислородной атмосферы надо отказываться. Придётся многое менять и в интерьере самого корабля, где оказалось немало горючих материалов.

Он был на своём месте, когда исполнял обязанности заместителя главного конструктора, решал в основном научно-технические вопросы. Когда же он стал главным, то ему пришлось столкнуться и с проблемами иного рода.

ПРОБЛЕМЫ «СОЮЗА». Следует отметить, что космический корабль «Союз» имел большое значение для пилотируемого облёта Луны. По существу, он был прототипом лунного корабля, который наши секретчики зашифровали под индексом Л-3.
Впрочем, шифров было много. Аппарат «Зонд» — беспилотный вариант Л-3, также являлся лишь модификацией «Союза», предназначенной для отработки полётов к Луне и обратно.
Ещё СССР с ноября 1966 года по апрель 1967 года запустил четыре беспилотных варианта «Союза», получивших официальные обозначения «Космос-14», «Космос-133», «Космос-146», «Космос-154».
При этом далеко не все из этих запусков прошли благополучно. Анализ полученных данных привёл зарубежных экспертов к выводу, что пилотируемый вариант «Союза» запускать было рано.
Говорят, об этом знал и сам В.М. Комаров. Но отказаться от полёта не мог, потому что знал: тогда вместо него полетит Ю.А. Гагарин. А подвергать товарища опасности вместо себя Комаров не мог.
Кроме того, наши специалисты в отличие от зарубежных экспертов полагали, что пробный пуск беспилотного «Союза» прошёл, в общем-то, удовлетворительно.
«При единственном беспилотном пуске никаких отказов не было, если не считать того, что в тепловой защите прогорела маленькая пробочка. Аппарат спустился на какое-то озеро, вода через образовавшееся отверстие его наполнила, и он утонул. Его достали и убедились, что всё было нормальным, а пробочки на штатном объекте (на „Союзе-1“) вообще не было», — сказал по этому поводу в одном из своих интервью В.П. Мишин. И добавил: «Все системы на „Союзе“, кроме систем сближения и стыковки, были такие же, как и на „Востоке“, „Восходе“, на некоторых специальных спутниках, и много раз испытывались в полёте. Кроме того, на „Союзе“ всё, что можно было зарезервировать, мы зарезервировали…»
Причину же катастрофы Мишин видит в неправильной укладке парашютной системы.
Есть, впрочем, и иная точка зрения. Учёный и космонавт К.П. Феоктистов полагал, что парашют был зажат образовавшимся в контейнере отрицательным давлением, то есть разрежением. И это похоже на правду. Дело в том, что парашютный отсек был встроен в герметичную кабину, атмосфера которой сжимала стенки контейнера. Правда, когда запускали беспилотный вариант корабля, то из-за прогара пробочки в кабине образовался вакуум и давление вне и внутри парашютного отсека оказалось равным. При полёте В.М. Комарова пробочки не было, в кабине было давление примерно в одну атмосферу, которое деформировало стенки парашютного отсека, и купол оказался зажатым.
К сожалению, в своё время ситуация не была смоделирована, не были проведены соответствующие испытания, которые однозначно выявили бы причину катастрофы.

ПСИХОЛОГИЧЕСКИЙ БАРЬЕР. Так или иначе, воспользоваться заминкой в программе «Аполлон» наши специалисты не смогли. У них самих оказалось проблем по горло кроме парашютного отсека.
Главное, после гибели В.М. Комарова у советских космонавтов возник психологический барьер — люди боялись лететь на «Союзе». Если корабль «Восток» на практике доказал свою высокую надёжность и за всё время эксплуатации не имел серьёзных отказов, то первый же пилотируемый полёт «Союза» закончился катастрофой. Кто-то должен был сломать этот психологический барьер.
Ю.А. Гагарин предлагал свою кандидатуру для следующего полёта на «Союзе». Однако «наверху» не хотели подвергать повышенному риску жизнь первого космонавта. И пока Гагарин пробивал эту бюрократическую стену, произошло второе несчастье — он погиб вместе с Серёгиным во время тренировочного полёта.
Прах обоих замуровали в Кремлёвской стене, а проблема осталась. В конце концов выбор Госкомиссии пал на Г.Т. Берегового. Он был старше своих товарищей по отряду космонавтов (тогда ему было 47 лет), опытнее их. В годы Великой Отечественной войны он совершил 186 боевых вылетов и за свои ратные дела был удостоен звания Героя Советского Союза. До вступления в отряд космонавтов работал лётчиком-испытателем, имел редкое в то время для космонавтов высшее образование. Словом, кандидатура во всех отношениях оказалась подходящей.
Г.Т. Береговой стартовал 26 октября 1968 года на «Союзе-3». Задача полёта состояла в том, чтобы сблизиться, а затем и состыковаться с ранее запущенным беспилотным кораблём «Союз-2». Сближение прошло успешно, а вот стыковка не удалась. Сколько Береговой ни пытался, ничего не вышло.
В итоге, израсходовав запасы топлива, космонавт 30 октября приземлился, так и не выполнив своего задания до конца. Тем не менее благополучное завершение полёта имело большое психологическое значение.

ГЛАВНОЕ — ВОВРЕМЯ ОСТАНОВИТЬСЯ… Успешно продолжались полёты и технологического аппарата Л-1 — прототипа будущего корабля для высадки на Луну. 10 ноября был запущен «Зонд-6», облетевший Луну и благополучно приземлившийся на территории СССР. Однако этот корабль был ещё недостаточно отработан, чтобы с его помощью осуществить пилотируемый облёт Луны.
Наши специалисты отчётливо ощущали, что догнать им ушедших вперёд американцев никак не удаётся. Они уже, решив все проблемы, прекратили эксперименты на аппаратах серии «Джемини», у нас аналогичные исследования по программе «Союз» только начались.
В узких кругах поговаривали о том, что, даже по самым оптимистическим прогнозам, полёт на Луну советских космонавтов может состояться лишь в 1970–1971 годах, т.е. уже после того, как американцы побывают там несколько раз.
Казалось бы, именно в этот момент и нужно было принять решение об отказе от лунных экспедиций. Но, увы, работы по-прежнему продолжались и требовали всё новых затрат.

КОГДА В ТОВАРИЩАХ СОГЛАСЬЯ НЕТ… Однако деньги эти тратились не очень уж толково. Дело в том, что ещё при Королёве среди главных конструкторов началось некое брожение, приведшее к тому, что вместо единой лунной программы у нас образовалось сразу несколько, конкурировавших друг с другом.
Кстати, нечто подобное произошло и у американцев, но там положение спас Вернер фон Браун, взявший на себе решение ключевой проблемы — создание сверхмощной ракеты-носителя «Сатурн». А что получилось у нас?
Главный конструктор В.Н. Челомей ратовал за свой 4-ступенчатый вариант ракеты-носителя «Протон», который, по его мнению, мог обеспечить пилотируемый облёт Луны на модификации «Союза» — аппарате Л-1. Он даже обещал совершить такой полёт в 1967 году, к 50-летию советской власти. Однако мощности этой ракеты не хватало, чтобы вывести к Луне спускаемый аппарат. Тут нужен был ещё более мощный носитель.
Королёв надеялся, что такой носитель или по крайней мере, двигатели для него создаст конструкторское бюро В.П. Глушко. Но тот стал в позу, по существу, требуя себе взамен пост генерального конструктора, и Королёву пришлось передать заказ на двигатели в КБ Н.Д. Кузнецова, который до этого занимался лишь самолётными двигателями. Заодно там же попытались построить и лунную ракету Н-1.
Параллельно, чтобы хоть в чём опередить американцев, Королёв затеял программу посылки на Луну беспилотных зондов, поручив их создание КБ Г.Н. Бабакина.
В общем, в итоге у нас вместо единой программы образовалось сразу несколько, и каждая требовала своего усиленного финансирования.

КОМУ ПОКАЗАЛИ «КУЗЬКИНУ МАТЬ»? В немалой степени тому способствовал, как ни странно, тогдашний руководитель советского государства. Н.С. Хрущёв был фигурой довольно колоритной, увлекающейся. Он свято верил в преимущества социалистического строя, но доказывал это весьма своеобразно. Начал он с того, что на XX съезде КПСС не побоялся осудить культ личности И.В. Сталина.
Однако и сам натворил ошибок немало.
Это он, взобравшись на трибуну ООН, стучал башмаком по трибуне и обещал показать всем «кузькину мать». Наша делегация была оштрафована за его неэтичное поведение, а весь мир вдоволь посмеялся над его эксцентричностью.
Тот же Никита Сергеевич, начав массовое строительство жилья в нашей стране и пообещав, что «нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме», одновременно начал освоение целинных земель и насаждение где можно и еде нельзя кукурузы. Вся эта аграрная революция кончилась тем, что наша страна была вынуждена закупить в Канаде большое количество импортного зерна.
Он также ополчился на партократию и попытался умерить её аппетиты, поделил крайкомы и обкомы на сельские и городские, провёл очередную денежную реформу…
Но все эти благие, по его мнению, начинания приводили лишь к дальнейшему ухудшению хозяйства огромной страны. Экономика СССР и так уж не выдерживала нагрузки, а тут ещё требовались огромные дополнительные расходы на завоевание Луны.
Первыми, как ни странно, взбунтовались военные, почувствовавшие, что Никита Сергеевич может бросить на Луну средства, предназначавшиеся на оборонные расходы. Их больше волновала позиция Китая, устраивавшего провокации в районе острова Даманский, нежели высадка на Луну.
Протестовал против лунной программы и Председатель Совета Министров СССР А.Н. Косыгин, отчётливо видевший все дыры в социалистической экономике.

НАЧАЛО СОВЕТСКОЙ ЛУННОЙ ПРОГРАММЫ. Тем не менее попытка опередить американцев хотя бы на каком-то этапе подготовки высадки на Луну была предпринята. Американские спутники-шпионы зафиксировали строительство пускового и монтажного комплексов на Байконуре, а также новой антенны в Центре управления полётами в Калининграде (под Москвой). Американцы знали даже, что в нашем отряде космонавтов тренируются 60 человек.
Далее, 2 марта 1968 года трёхступенчатая ракета-носитель «Протон» вывела в космос беспилотный вариант аппарата Л-1, известного как «Зонд-4». Испытания прошли нормально, что вселило в специалистов новые надежды.
Была даже предпринята попытка доказать возможность осуществления пилотируемого полёта на Луну по так называемой двухпусковой схеме. Попросту говоря, двумя ракетами «Протон» на околоземную орбиту нужно было вывести две части лунного комплекса. Состыковать их, а затем уже стартовать к Луне. Но технические сложности проекта оказались таковы, что Госкомиссия не приняла этого варианта к реализации.
Тогда 15 сентября был запущен «Зонд-5», который облетел Луну и вернулся на Землю. Он приводнился в Индийском океане, но при спуске обнаружились некоторые неполадки — перегрузка и температура оказались больше расчётных.
Параллельно продолжались работы по проектам Н-1 и Л-3.

СЕКРЕТЫ ПОЛИШИНЕЛЯ. Уже потом, когда наша попытка опередить американцев явно провалилась, когда весь мир смотрел прямую трансляцию высадки американцев, советская пропаганда сделала довольно неуклюжую попытку доказать прежде всего гражданами Страны Советов, что мы не полетели на Луну потому, что мёртвый спутник нашей планеты нас особо не интересовал. Поэтому, дескать, советские специалисты ограничились лишь посылкой туда автоматов и пары луноходов.
На самом деле всё это, мягко говоря, не соответствует действительности. На деле события разворачивались совсем по другому сценарию.
После гибели Ю.А. Гагарина командиром отряда космонавтов стал В.Ф. Быковский. А ещё спустя некоторое время его и других космонавтов — А. Леонова, Н. Рукавишникова, В. Кубасова, П. Поповича и В. Севастьянова — рекомендовали для участия в подготовке по программе Л-1. Или, говоря попросту, они начали готовиться к полёту на Луну. И, забегая вперёд, скажу, что космонавты свою часть задачи практически полностью выполнили. Но полёт так и не состоялся. Почему?
О том, как развивались события дальше, впервые я узнал от одного из непосредственных участников этой эпопеи В.Н. Пикуля. В описываемый период он был главным инженером производства, занимавшегося двигателями для лунной ракеты. Ему и слово.
«На проходившей, если мне не изменяет память, в 1975 году в Москве Международной книжной ярмарке произошла тихая сенсация, — рассказывал он. — Дело в том, что среди многих книг в американской экспозиции была выставлена энциклопедия К. Гэтланда „Космическая техника“. Этот богато иллюстрированный том и произвёл в некоторых научно-технических кругах нашей страны эффект разорвавшейся бомбы…»
А всё дело в том, что на страницах книги рядом с американским носителем «Сатурн-5», выводившим на лунную орбиту корабли типа «Аполлон», была помещена фотография советской лунной ракеты Н1. Той самой, разработка которой считалась одним из величайших секретов отечественной космической отрасли.
Жизнь, таким образом, в очередной раз доказала, что шила в мешке не утаишь. В 60–70-е годы гигантскую сигару Н1 несколько раз вывозили на стартовые позиции Байконура. Этого оказалось достаточно, чтобы ракету сфотографировали вездесущие спутники, а специалисты НАСА по снимкам определили возможное назначение носителя. Остаётся лишь загадкой, почему про эту ракету столько лет ничего не писали в советской печати. Впрочем, загадка ли? Нет, ещё со времён Сталина живуча у нас привычка к засекреченности, хотя сплошь и рядом всё это секреты Полишинеля.
Ракету Н1 можно назвать «последней любовью» С.П. Королёва. Главный конструктор мечтал не только о завоевании человеком околоземного пространства, но и о полётах к другим планетам.

УТВЕРЖДЕНИЕ ПРОЕКТА. Постановление о создании новой ракеты-носителя Н1, способной поднять в космос 40–50 тонн полезного груза, было принято в 1960 году. В дальнейшем проект не раз пересматривался. Наконец в ноябре 1966 года правительственная комиссия под руководством академика М.В. Келдыша дала «добро» на эскизный проект лунной экспедиции.
По плану, на Луну должен был высадиться один космонавт; второй поджидал бы товарища на окололунной орбите. Надо сказать, что этот проект находился на грани разумного риска.
В своё время, как уже говорилось, мне довелось побывать на фирме «Звезда». Так называются КБ и опытный завод, которым ныне руководит член-корреспондент РАН Г.И. Северин. Здесь занимаются системами жизнеобеспечения для космонавтов и лётчиков. Здесь же в своё время были сконструирован и лунный скафандр для наших космонавтов.
Так вот, как мне рассказали сотрудники КБ, в частности, ведущий конструктор лунного скафандра И.П. Абрамов, инженерам пришлось предусмотреть многие тонкости, о которых человек несведущий и не задумается. Например, пришлось разрабатывать специальную методику вставания космонавта, если вдруг он нечаянно упадёт на поверхности Луны. Ведь помочь ему было бы некому. Американцы-то не случайно отправляли на лунную поверхность сразу двоих. У нас на это мощности ракеты не хватало…

РАЗДОРЫ ПРОДОЛЖАЮТСЯ. Впрочем, вернёмся к рассказу В.Н. Пикуля. Что же произошло с нашей лунной программой? Почему её так и не довели до конца?
Американцы объявили во всеуслышание, что стартуют к Луне в 1969 году. Мы приступили к аналогичной работе в феврале 1967 года. Времени, как видите, оставалось не так уж много. Ведь перед конструкторами, как водится, была поставлена задача: догнать и перегнать Америку!
Заочная гонка, конечно, лихорадила и производство, и конструкторов. Да тут ещё — длинная цепь неудач и неурядиц. Пока в США вся национальная индустрия согласованно решала поставленную президентом задачу — высадить американских парней на Луну, у нас началось очередное выяснение отношений. «Хозяйство» Королёва чуть было не осталось без двигателей к лунной ракете.
Сделать такой двигатель, как уже говорилось выше, в ту пору могло только конструкторское бюро, которым руководил академик В.П. Глушко. Конечно, Валентин Петрович, как и Сергей Павлович, многое сделал для советской космонавтики. Но уж коли мы взялись заполнять «белые пятна» истории, надо говорить правду. В данном случае Глушко наотрез отказался выполнять работу.
Официальная причина отказа состояла в том, что два крупных авторитета не сошлись во мнении, какими должны быть эти двигатели. Было ясно, что керосин и сжиженный кислород исчерпали свои возможности. Королёв предлагал перейти на водород и кислород. Глушко же представлял, что лучшей альтернативой будут фтор и азотная кислота.
Логика в рассуждениях Глушко, безусловно, была — такое топливо занимает меньший объём, обладает высокими энергетическими возможностями. Однако надо ведь было думать и о том, какой урон будет нанесён окружающей среде. Ведь и фтор, и азотная кислота крайне ядовиты!..
Впоследствии, кстати, Глушко пересмотрел свой взгляд. Созданная в его КБ ракета-носитель «Энергия» работает именно на водороде. Но в то время…
Споры продолжались, время шло. В конце концов Королёв был вынужден передать заказ на лунные двигатели в КБ Н.Д. Кузнецова, базировавшееся в Куйбышеве. Надо отдать должное кузнецовцам, несмотря на то что специалисты КБ до этого подобной тематикой не занимались, не имели достаточного опыта, они с честью выполнили возложенную на них трудную задачу. Двигатели были выполнены по наиболее экономичной — замкнутой схеме, при которой отработанный в турбине газ ещё дожигается в небольшой камере высокого давления.
Ракета получилась выше знаменитой кремлёвской колокольни Ивана Великого. В основании «башни» находилась связка из 30 двигателей, которые не только создавали тягу, но и давали возможность управлять её полётом.
Много новшеств содержалось и в конструкции самой ракеты. Системы управления, измерительная техника, многие конструкторские решения были выполнены на высшем техническом уровне того времени. Так, в частности, удалось изготовить лёгкие, но прочные сферические топливные отсеки, а также отказаться от некоторых силовых элементов, переложив их обязанности «по совместительству» на другие, конструкционные.
«Словом, и спустя десятилетия нам не стыдно за выполненную работу», — сказал мне тогда В.Н. Пикуль. И его слова вскорости были подтверждены на практике. Старыми двигателями, так и не использованными, несколько лет тому назад заинтересовались американские производители, проводившие конкурс на создание новой ракеты-носителя. Куйбышевцы, ставшие к тому времени уже самарцами, заглянули на свои склады и обнаружили там несколько десятков сделанных в своё время двигателей. Они были поставлены на испытания сначала на родном заводе, потом за океаном и показали себя с самой лучшей стороны даже спустя тридцать лет после их изготовления. Вот как у нас, оказывается, умеют работать!

КОНЕЦ РАКЕТЕ Н1. Однако вернёмся к самой лунной гонке. Неприятности, начавшиеся с отказа Глушко, между тем продолжались. Умер С.П. Королёв. На его место был назначен В.П. Мишин, что опять-таки не понравилось В.П. Глушко. Мышиная возня продолжалась, несмотря на то что на одном из совещаний Д.Ф. Устинов, курировавший проблему, поставил вопрос прямо:
«Через два месяца праздники, в США снова полетят. Что сделали мы?!»
В спешке начались лётные испытания. Первый старт был назначен на 21 февраля 1969 года. Через 70 секунд после включения двигателей в хвостовом отсеке ракеты начался пожар… Примерно через пять месяцев — попытка второго запуска, и снова неудача. Из-за неисправности кислородного насоса произошёл сильный взрыв, разрушивший весь стартовый комплекс. На его восстановление, анализ причин аварии и строительство новой ракеты понадобилось немало времени. Поэтому очередной старт состоялся лишь 27 июля 1971 года. Ракета поднялась над землёй, но… Из-за потери управляемости дальнейший полёт был прерван.
С четвёртой попытки 23 ноября 1972 года запуск наконец состоялся. Но и он был неполноценным. Все двигатели первой ступени отработали нормально, полёт продолжался уже 107 секунд, как вдруг в ракете снова случилась неисправность. Полёт опять-таки пришлось прервать.
Конечно, цепь неудач действовала всем на нервы. Однако никто не паниковал. Четыре-пять неудачных запусков при испытаниях новой ракетной техники — обычное дело. Даже знаменитая «семёрка» — первая из ракет-носителей С.П. Королёва, которая продолжает эксплуатироваться и по сей день, полетела лишь после трёх неудачных попыток.
Ракета, которую готовили к генеральной репетиции, существенно отличалась от предшественниц. Двигательные установки теперь могли срабатывать многократно и были подвергнуты тщательным проверкам. Никаких замечаний по наземным испытаниям не было.
Пятый старт был назначен на август 1974 года, а на конец года — шестой и, как считали многие, последний перед принятием Н1 в серийную эксплуатацию. Но больше стартов не последовало.
Правительственным указом работы по лунной программе были сначала заморожены, а после смены в мае 1974 года главного конструктора (вместо В.П. Мишина назначили всё же добившегося своего В.П. Глушко) вообще прекращены. Новый руководитель предложил и новую концепцию, которая десять с лишним лет спустя привела к созданию системы «Энергия—Буран». А саму ракету отправили на свалку, откуда её фрагменты растащили по своим дачным участкам хозяйственные байконурцы.
Не берусь особо комментировать высокие решения. История Н1 ещё ждёт глубокого изучения, бесстрастных летописцев. Но, по-моему, свёртывание нашей лунной программы было продиктовано прежде всего тем соображением, что на Луну мы опоздали и там уже побывали американцы. И наше тогдашнее руководство — кстати, на смену Н.С. Хрущёву пришёл Л.И. Брежнев — предпочло сохранить хорошую мину при плохой игре: «Мы, дескать, туда не очень и стремились…»
Хотя на самом деле это и не так.

ИСТОРИЯ «ЛУНОХОДОВ». О том, что история официальная и неофициальная сильно разнятся, наглядно видно на примере хотя бы тех же «луноходов» и особенностей их конструкции.
Кстати, известно ли вам, что создание этого уникального агрегата — одна из самых славных страниц истории советской космонавтики. Хотя и тут не обошлось без некоторых эксцессов.
Начать хотя бы с того, что имена учёных и инженеров, сконструировавших и построивших «Луноход-1» и «Луноход-2», долгое время держались в секрете. Правда, теперь мы знаем — первое транспортное средство для Луны было создано в конце 60-х годов XX века в бывшем «почтовом ящике», что базируется в подмосковных Химках, под руководством Г.Н. Бабакина. А вот изобретено оно намного раньше, в середине 50-х. Как это произошло? Кто придумал первый вариант «лунохода»? Вот что об этом мне рассказал человек, лично знавшего изобретателя, кандидат физико-математических наук Виталий Александрович Бронштэн.
Звали его Юрий Сергеевич Хлебцевич. Он родился в 1916 году в городке Черемхово под Иркутском в семье преподавателей. В 1921 году всё семейство перебралось в Москву, где Юрий закончил семилетку, потом фабрично-заводское училище, рабфак и, наконец, Московский энергетический институт.
В 1941 году с началом войны молодого инженера призвали в армию. Но вскоре он был отозван в Москву для доработки изобретённого им взрывателя для мин. И с 1943 года десять лет проработал в засекреченном конструкторском бюро, защитил кандидатскую диссертацию. А когда перешёл на работу в Московский авиационный институт, появилось больше свободного времени, возможность заняться проектами не только сегодняшнего, но и завтрашнего дня.
В ту пору журнал «Знание — сила» попробовал заглянуть на два десятилетия вперёд, посмотреть на мир как бы из года 1974-го. Авторы журнала, среди которых был и Ю.С. Хлебцевич, постарались придать своим фантастическим очеркам максимум реальных деталей. В помещённом на страницах якобы правительственном сообщении о полёте и высадке на Луну первой советской экспедиции приводились фамилии космонавтов (конечно, вымышленные), подробности технического оснащения…
С датами и фамилиями, как известно, произошёл «прокол»: первая экспедиция на Луну высадилась в 1969 году, и на Луне оставили свои следы не четверо, а двое астронавтов (третий ожидал на окололунной орбите), и фамилии они носили американские… А вот что касается некоторых технических подробностей, тут авторы попали в самую точку. Последующие полёты показали, что на лунную поверхность можно опускаться, не боясь утонуть в пыли, что по Селене можно не только ходить, но и передвигаться на транспорте…
«Больше технических подробностей затем появилось в „Литературной газете“ (от 4 августа 1955 года) и в журнале „Наука и жизнь“ (№ 2 за 1955 год), — рассказывал Бронштэн. — Имя Хлебцевича, как автора проекта управляемой по радио танкетки-лаборатории, прочно вошло в лексикон лекторов, выступающих тогда на модную тему „Есть ли жизнь на других планетах?“. Я и сам отлично помню, читая лекции в Московском планетарии, не раз употреблял термин „танкетка Хлебцевича“…»
Чтобы нагляднее представить, насколько революционной была его идея, напомню, что до запуска первого спутника оставалось ещё два года, и обо всём, что касалось космических полётов, всерьёз говорилось лишь в очень узком кругу специалистов. А тут сразу — шум на всю страну и за её пределами. Идея, что называется, овладела массами. И кое-кому это не понравилось…
В начале 1959 года Юрий Сергеевич с тревогой в голосе сообщил директору Московского планетария, что все его статьи из редакций изъяты, а ему самому строго-настрого запретили впредь писать или рассказывать публично о своих разработках.
«Как, кто запретил?!»
«Соответствующие органы…»
Хотя прошло уже шесть лет со дня смерти И.В. Сталина, порядки в стране по-прежнему оставались жёсткие, так что решение «органов» никто особо и не пытался оспаривать. Правда, кое-кто из лекторов как бы подпольно продолжал рассказывать о танкетке Хлебцевича. Но эта «партизанщина», на счастье, не привлекла тогда внимания КГБ — аудитория у лекторов была не ахти какая массовая…
«Но почему последовал такой запрет?» — поинтересовался я у Виталия Александровича.
«Точно я этого не знаю, а спросить уже не у кого — Юрий Сергеевич Хлебцевич умер в 1966 году. Да и сам он, я уверен, многого не ведал…»
Остаётся ступить на зыбкую почву предположений.
Скорее всего, запрет последовал потому, что где-то в недрах «королёвского хозяйства» примерно в это время были начаты работы по созданию реальных «луноходов». И шум в прессе на эту тему прекратили во избежание случайных утечек информации. У нас в то время любили всяческие космические секреты.
Но если это так, почему не пригласили к сотрудничеству самого Юрия Сергеевича? Уж ему бы, казалось, и карты в руки! Объяснение этому может быть такое: Хлебцевич был не «из той системы». Возможно, С.П. Королёв даже хотел привлечь специалиста, но сделать этого без согласия «компетентных органов» он не мог. И поручил освоение Луны Георгию Николаевичу Бабакину.
Кстати, в музее Научно-производственного объединения, которое ныне носит имя Г.Н. Бабакина, вам могут показать уникальный в своём роде экспонат — «Луноход-3».
Два первых «лунохода», как известно, остались на Луне. А вот «Луноход-3» туда не долетел. Потому как был спроектирован совсем для другой цели. Если бы на Луну, как намечалось, ступили наши космонавты — Валерий Быковский или Алексей Леонов, — они бы не только ходили, но и катались на специализированном транспорте. Для этого на «Луноходе-3» предусматривалась площадка, на которую мог стать человек в скафандре подобно тому, как располагаются водители на электрокарах. К сожалению, прокатиться никому не пришлось: советская лунная программа была свёрнута, и «Луноход-3» отправился в музей.
Чекисты к ней, кстати, руку прикладывали ещё дважды. Нет, никто на самом деле не организовывал «лунодрома» в подвалах Лубянки. То чистой воды вымысел. Но вот одного из настоящих водителей «лунохода» Вячеслава Довганя чекисты на допрос действительно вызывали. Выпытывали у него, кому он разболтал о своём участии в лунной программе.
Дело в том, что, когда по телевидению показали первую передачу про «луноход» и его путешествия по Луне, на имя Довганя в Центр управления пришла телеграмма с поздравлениями от коллег. «Откуда, дескать, они узнали?» — допытывались чекисты, совершенно упустив из вида, что телеграмму-то прислали сами разработчики шасси и других агрегатов того же «лунохода», с которыми Довгань сотрудничал при отладке уникального агрегата, проводил совместные испытания на «лунодроме», устроенном в Крыму.
Ещё один испытательный «лунодром» был устроен на Камчатке. Место для него, весьма напоминавшее лунный ландшафт, подыскал вулканолог Генрих Штейнберг. «Но когда собрались доставить туда один из прототипов „лунохода“, — вспоминал он, — оказалось, что привезти его можно лишь на вертолёте. Причём по соображениям секретности я никому не мог сказать, зачем мне нужен этот вертолёт. А сроки поджимали…»
В общем, Штейнберг решил задачу обычным советским способом: он организовал «левый» рейс вертолёта, успешно и в срок провёл испытания. А потом чуть не сел в тюрьму; следователи у него долго выпытывали, какую личную корысть он преследовал при организации того вертолётного рейса…
Ну да ладно об этом. Задачу свою и «луноходы», и их создатели, и их испытатели, в конце концов, выполнили, продемонстрировали миру ещё одно техническое «чудо». И не их вина, что прокатиться на «луноходе» нашим космонавтам так и не пришлось…