Новости и события в культурной жизни.

К этому же периоду относится редкое издание сочинений Петра Колотова «Деяния Екатерины II» (СПб., 1811), где собраны рассказы и анекдоты эпохи царствования императрицы, причем некоторые из них весьма курьезны. Россика продолжена французским изданием Армана Убигана Moeurs et costumes des Russes («Обычаи и костюмы русских») (Париж, 1821). Этот альбом знаменит 50 литографиями, сделанными с рисунков Джона Огастеса Аткинсона и вручную раскрашенными акварелью.

Первое и единственное прижизненное издание стихотворений Василия Пушкина (СПб., 1822) содержит гравированный фронтиспис с портретом автора, который прилагался не ко всем экземплярам книги.

Организаторы аукциона отмечают также монументальный 19-томный труд «Земля и люди. Всеобщая география» (СПб., 1878–1896), который создавался французским географом, историком и социологом Элизе Реклю, посетившим почти все страны мира, включая самые отдаленные, в течение 20 лет. Столько же томов — 19 — содержит полный комплект одного из грандиозных издательских проектов Маврикия Вольфа — «Живописная Россия» (СПб., 1881–1901). Он считается одним из наиболее дорогих в истории российского книгопечатания (общая сумма капитала, затраченного на издание, составила 550 тыс. руб. золотом). Редакторами отдельных томов были выдающиеся ученые и деятели культуры, от Вениамина Семенова-Тян-Шанского до Владимира Немировича-Данченко.

Хронологически замыкает аукцион полное издание альбома в семи книгах «Индустрия социализма» Эль Лисицкого (М., 1935). Это подарочное издание, не предназначенное для продажи и выпущенное ограниченным тиражом. Альбом напечатан на различных сортах бумаги, в нем есть иллюстрации на кальке, цветные иллюстрации с тиснением и с использованием в оформлении ткани.

Подробнее на www.triveka-auction.com

Книга Николая Малинина органично выросла из двух проектов. Один — выставка «Русское деревянное» (2015) в Государственном музее архитектуры имени А.В.Щусева, для которой автор два года работал в архивах. Другой — премия АРХИWOOD, с 2006 года отслеживающая лучшее в этой сфере. Структура издания напоминает об этой двойственности истоков.

Первая его часть — «Русский деревянный дом: краткая история» — разворачивает сюжет модернизации отечественной жизни от Петра I до нынешних времен через историю трансформации избы — терема — усадьбы — дачи — барака — загородного дома. Главная интрига тут вертится вокруг ключевой «нестыковки» дерева как традиционного материала и того понимания современности, которое вроде бы подразумевает «езду в незнаемое», то есть в технологически непредсказуемое будущее. Кроме того, дерево в России нередко оказывалось чем-то большим, нежели стройматериал. Оно, по замечанию Малинина, представлялось одним из инструментов конструирования национальной идентичности.

Среди неожиданно увлекательных сюжетов этого раздела — этап «модернизации избы» после революции. Вообще-то русский авангард меньше всего ассоциируется с деревянным зодчеством — Малинин же показывает образцы типового жилья для рабочих поселков, которые должны были стать «городом-садом».

Автор честно доводит исторический рассказ до 1990-х, когда дерево в частном строительстве практически не использовалось. Будучи дешевым материалом, оно не вписывалось в образ роскошного замка-особняка. Зато к дереву обращаются «бумажные архитекторы»: Александр Бродский, Тотан Кузембаев, Михаил Лабазов… С их реальных построек автор книги отсчитывает «историю новейшей русской архитектуры».

Иначе говоря, «новейшая деревянная» у нас начинается на территории искусства — и начинается с иронии по отношению к той архитектуре, для которой, скорее, подходит слово «недвижимость». Эта территория имеет точное название — «Арт-Клязьма». Фестиваль начала 2000-х превратил старое советское место в модный новорусский курорт. Потом появился Никола-Ленивец с невиданным «Маяком» из вяза и прочими чудесами. В 2003-м большой поклонник деревянной архитектуры Николай Белоусов устраивает «Древолюцию» в Галиче, привезя туда своих студентов. В 2005-м Иван Овчинников и Андрей Асадов придумывают фестиваль «Города», который кочует не хуже Manifesta по городам и весям.

Второй раздел книги, названный «100 домов», ровно об этом: как возникает новая архитектура «под знаком искусства». Именно потому автор обращает внимание и на «временную архитектуру», благо «ограниченность временного существования объекта дает архитектору ту свободу, которая делает архитектуру искусством. Освобождает его от диктата заказчика, от жадности чиновников, от косности покупателя».

Фантастическим (и вполне реальным) примером такого освобождения может служить «Архприют», придуманный Иваном Овчинниковым и построенный на горнолыжном курорте 12 февраля 2011 года за сутки. На 30-градусном морозе. В кубе (каждая сторона — 6 м) уместилось 4 этажа, 18 жилых ячеек, а также душ, туалет, кухня. Всего 100 кв. м. Идею «Архприюта» Овчинников объяснил просто: «Если собраться и построить дом на 20 человек за 200 тыс. руб., а потом жить в нем две недели, то получится дешевле, чем снимать номер в гостинице». Идея Ле Корбюзье насчет того, что дом — это машина для жилья, тут, кажется, воплощена с предельной эффективностью и экономией.

И «Архприют», и «микродома», будь то популярный «Дубль-дом» Овчинникова, или «Ковчег» Владимира Юзбашева, или еще FirstHouse Егора Егорычева, апеллируют к ценностями новой эпохи. Дом будущего — прежде всего экологичный, открытый, недорогой, элегантный. Другой полюс — русская изба, на которую ориентируются основательный дом-мастерская Александра Ермолаева в Архангельской области, бревенчатый одноэтажный дом Николая Белоусова и Леонида Медянова или, например, дом Анны Щетининой в том же Никола-Ленивце. Интересно, что и эти проекты «заточены» под встречу с природой, под то, чтобы одноэтажный дом «стелился по ландшафту», не угнетал своей тяжестью, был «закрыт с улицы, открыт в природу».

Не все дома из представленной сотни аскетичны, но роскошь тут не в вещах, а в идеях. Они и отслежены в книге — за 20 лет нового века. Это путь от фантазийного дерзкого самостроя до «тихой архитектуры», ценящей радости слегка интровертного, не кричащего искусства.

На сайте главы российского государства официально опубликован перечень поручений, утвержденных по итогам заседания Совета при президенте по развитию гражданского общества и правам человека 10 декабря 2020 года. Под номером семь в нем фигурирует поручение Минкультуры РФ «рассмотреть совместно с Правительством Санкт-Петербурга и публичным акционерным обществом „Газпром“ вопрос о создании историко-археологического музея-заповедника на Охтинском мысе и представить соответствующие предложения». Определен срок выполнения поручения — 1 мая этого года.

Напомним, что история бурной дискуссии за и против строительства на Охтинском мысе насчитывает уже 15 лет — с момента, когда этот участок приобрело ОАО «Газпром нефть» для постройки общественно-делового «Охта-центра» со штаб-квартирой «Газпрома». Обсуждение, быстро превратившееся в международный скандал, началось в ноябре 2006 года, когда на конкурсе в Академии художеств были представлены проекты будущего «Охта-центра», предполагавшие высотную застройку. Трое из четырех архитекторов: Норман Фостер, Кисё Курокава и Рафаэль Виноли, заявив, что строительство небоскребов в этом месте разрушит сложившуюся историческую перспективу, демонстративно вышли из жюри. По итогам голосования победителем стало британское архитектурное бюро RMJM London.

Но уже в декабре 2006 года ЮНЕСКО заявило, что Россия не согласовала проект с Комитетом по всемирному наследию (исторический центр Санкт-Петербурга и связанные с ним группы памятников с 1990 года входят в список памятников всемирного наследия ЮНЕСКО). И по 2009 год включительно ЮНЕСКО на международном уровне противостояло идее строительства небоскреба на Охтинском мысе, а в самом Петербурге почти беспрерывно проходили митинги, марши и другие массовые акции противников «Охта-центра». После того как в 2010 году городские власти приняли решение приостановить проект, «Газпром» перенес небоскреб на Лахту, но и от застройки Охты не отказался.

Тогда на первый план общественной дискуссии вышла тема археологии. С 2006 по 2011 год на Охтинском мысе, в соответствии с российскими законами, велись масштабные археологические раскопки, заказанные и оплаченные «Газпромом». Почти шесть лет Петербургская археологическая экспедиция Института истории материальной культуры (ИИМК) РАН под руководством Петра Сорокина вела исследования. Было изучено более 40 тыс. кв. м территории, обнаружен ряд уникальных археологических памятников неолита, эпохи раннего металла, Средневековья, Нового времени. Многие исследователи сравнивали находки на Охте с открытием Трои.

Несмотря на выдающиеся результаты раскопок, «Газпром» планировал застроить всю территорию мыса. Началась череда судебных процессов, большинство из которых высказалось за сохранение Охтинского мыса как памятника истории и культуры. Теперь эту позицию подтвердило и решение президента РФ.

«Музей-заповедник — настоящее спасение для многострадального Охтинского мыса, — считает Михаил Мильчик, заместитель председателя Совета по сохранению культурного наследия при правительстве Санкт-Петербурга, председатель Ассоциации экспертов по проведению государственной историко-культурной экспертизы. — Мы сможем показать не только предметы, хранящиеся в музее, но и остатки построек и получим уникальное место, которым не может похвастать ни один мегаполис».

Как рассказал Александр Кононов, заместитель председателя Петербургского отделения Всероссийского общества охраны памятников истории и культуры (ВООПИиК), с тех пор как президент высказался в пользу заповедника, ведущие архитекторы Северной столицы стали работать над концепцией.

«На сегодняшний день такая концепция подготовлена и направлена в Минкультуры, — сообщил Кононов. — Ведомству совместно с администрацией Петербурга и „Газпромом“ поручено заниматься подготовкой проекта, а мы продолжим дискуссию в профессиональном сообществе».

Концепция археологического парка «Допетровский Петербург» была разработана архитектурным бюро «Студия-17» под руководством Святослава Гайковича и Михаила Ольдерогге. В нем планируется показывать не только фрагменты стоявших здесь крепостей, но и всю историю региона, которая, благодаря раскопкам, открылась до V тысячелетия до н.э. Но прежде всего, по мнению Святослава Гайковича, сейчас важно определить статус Охтинского мыса.

«Государство должно изыскать средства на выкуп этого места у „Газпрома“, и только тогда можно говорить о будущем, — считает Гайкович. — Мы при подготовке концепции ознакомились со всеми предыдущими проектами, учли результаты археологических раскопок и исторических изысканий. Будущий объект может стать дополнительным центром массового туризма, и все это место достойно международного конкурса, который, надеюсь, будет впоследствии организован».

Петербургское отделение ВООПиК уже обсудило вопросы создания музея-заповедника на Охтинском мысе в ходе совместного заседания с Петербургским отделением Международного совета по сохранению памятников и достопримечательных мест (ИКОМОС). В ближайшее время эксперты обеих организаций передадут свои предложения по концепции и составу рабочей группы в Министерство культуры.

Это забавная история, она связана с пандемией. Многие художники стали активно работать — потому что чем заниматься-то? И они все что-то там рисовали, выкладывали в Сеть. А я как-то наоборот. Я подумал, что надо взять паузу, и ничего не делал. За четыре месяца ни разу не взялся за кисточку; думал, анализировал, смотрел, что другие делают. Даже йогой стал заниматься, по Zoom. Накопил какие-то силы, ресурсы, мысли. И позвонил своим друзьям в «Пирогово». Здесь я и «Арт-Клязьму» проводил в 2000-е как куратор — большие фестивали, где участвовало много художников. И в 2014 году я тут делал проект в эллинге — ангаре для яхт. Я позвонил и спросил: «Можно я просто поработаю тут?» Место есть. Я знаю, что до осени все пустует, пока яхты не загонят. А потом Саша Ежков, один извладельцев, говорит: «Так много работ ты уже сделал. Давай все-таки устроим мини-выставку и мини-вернисаж».

Среди новых работ есть с розовыми фламинго, которых видно сквозь сердечко. Откуда этот мотив?

Эту серию — «Фламинго» — я начал еще до пандемии. В ней несколько составляющих: фламинго, сердечко — самый популярный смайлик... и в то же время это вид из деревенского туалета. Хотя я снимал эту фотографию в Эстонии — туалет с сердечком, прорезанным в двери, но по сути это очень российская тема — тема провинции. Когда человек живет в одном мире, а мечтает о чем-то более возвышенном. Сидит в этом туалете, а видит то, чего никогда и не видел. Короче, вот этот туалет, вот эти фламинго, и вот сердечко, через которое человек смотрит на мир. Это отчасти рифмуется с Ильей Кабаковым, с его Вшкафусидящим Примаковым. То есть это тема маленького человека, но сделана она наоборот. Потому что наш маленький человек очень хочет быть большим. Хочет видеть красоту и мечтает об этом. И еще я хотел показать красивую живопись. Более легкую, современную, чем я раньше делал. Не классическую, а вот такую импровизацию, что ли.

Кроме фламинго на картинах еще и Брежнев.

Во время пандемии — не знаю почему, — захотелось сделать Брежнева. Я даже себе объяснить-то это не могу. Пока сидел, собрал большой архив по Брежневу, того, что есть в интернете. Он оказался очень интересным. У Брежнева был личный фотограф, который его снимал в очень приватных местах и ситуациях. Эти фотографии тогда не публиковались, а сейчас они доступны и раскрывают Брежнева немножко с другой стороны.

Молодежь, нынешние 30-летние, не опознают его в лицо. Но мне это не очень важно, я хотел показать власть. Понятно, что Брежнев не был великим политиком. Я про него все понимаю: что он был партийный, номенклатурный карьерист. А как человек он был неплохой, душка такой. Дедушка, внуков любил, дочь. Любил охоту, любил друзей, целоваться… Любил погонять на машинах. Он был человек. И такой человек попадает во власть. СССР был тогда в два раза больше, чем наша страна сейчас. Плюс весь Восточный блок, плюс Куба, Монголия. То есть это был человек, который стоял у власти полумира.

Я никогда не любил кисель. Я даже в армии не пил кисель. Я его не могу пить физически, не нравится мне консистенция его. И вот я почувствовал, что это время, брежневское, какое-то кисельное. И поэтому в серии очень много розового цвета. Это не ностальгия. Современность тоже немножко идет к застою. Короче, некие параллели тут есть.