Голосование: конкурс Мистика&хоррор

Начинается голосование в конкурсе рассказов "Мистика&хоррор".
У нас шесть участников.

Голосование:
1. В голосовании принимают участие конкурсанты и приглашённые судьи.
2. Система оценки: четырёхбальная (2,3,4,5)
3. За себя голосовать нельзя (при голосовании ставите прочерк напротив своего номера).
Например:
№1 - 4 балла
№2 - 2 балла
№3 - 5 баллов
№4 - -
№5 - 4 балла
№6 - 3 балла
4. Тот из участников, кто не проголосовал получает штраф -5 баллов (если не голосуешь за других, то повышаешь свой шанс, а штраф уравняет).
Участникам конкурса запрещается говорить о том, какая работа принадлежит им до завершения конкурса.
И участники, и судьи присылают оценки мне в РМ.

Призы:
1 место - 100 сэксо (от форума) + 50 сэксо (от казны ГТЛ)
2 место - 100 сэксо (от казны ГТЛ)
3 место - 75 сэксо (от казны ГТЛ)

Голосование продлится до 13 мая включительно. Итоги подведу 14 мая.

Уважаемые участники и судьи, очень приветствуются отзывы о рассказах в этой теме! С меня - плюсик каждому, кто напишет отзывы. Участники, если будете писать отзывы, то на свой рассказ пишите тоже, чтобы не выдать авторство.

Отправила приглашения побыть судьёй 7-ми форумчанам.
Если кто-то не получал приглашение, но желает выступить в качестве судьи, пишите мне в РМ.

№1

Ведьмак

Незаметной для вечности вехой закончилась вторая неделя сентября. Утро было тихим, таким же как летящие шаги осени скользившей над лесом, подобно призраку, неуловимому, огненному и сжигавшему листву в кровяном пламени. Приникшее к земле пасмурное небо рисовало на тучах очертания приближающейся грозы и дышало северным ветром, вдыхая глубокие тени, а выдыхая блуждающие огни над болотом. Уже долгое время здесь ничего не менялось. Такой была жизнь на маленькой железнодорожной станции с романтическим названием «Полуночное».
На рассвете, когда край раненого солнца едва показался над лезвием горизонта, братья, шестнадцатилетний Коля и Толя которому недавно исполнилось четырнадцать лет, по привычке закинули за плечи пятнадцатилитровые берестяные пайвы и отправились на болото за клюквой.
Это было не удивительно, ведь основным источником дохода для жителей этого таежного местечка был сбор ягод и грибов. С уменьшением финансирования провинции, желающих заработать ягодным промыслом становилось все больше. За дарами природы в Полуночное приезжали люди из соседних районов с огромными коробами за спиной, и местным жителям приходилось собирать ягоды все в более отдаленных уголках своего края, но было место на которое ни местные жители, ни приезжие никогда не ходили. Тишина над тем трижды проклятым: людьми, небесами и преисподней, болотом всегда была мертвой. Называлось это место с холодным воздухом и никогда не исчезающим белым как саван туманом "ведьмакова топь".
Одна страшная история не пускала людей туда. Рассказывали, что много лет назад в Полуночном селе жил красивый и женственный черноволосый юноша с пронзительными зелеными глазами, казалось способными видеть иные миры, а людей пронзать насквозь взглядом более острым чем лезвие косы смерти. Говорили, что он был ведьмаком и оборотнем, что он владел черной магией и пользовался своими способностями для сведения счетов с врагами, что он был само зло во плоти. Никто так и не узнал правда ли это, но люди, жестокие в своем суеверном страхе, однажды всем селом решили убить ведьмака. Ведьмаку было всего шестнадцать лет, но это никого не волновало. Те крестьяне, что вышли вдесятером против одного, еще считали себя храбрецами, но погибли все на следующий день после того как юный ведьмак был сожжен на костре, а пепел развеян над болотом. У них не обнаружили никаких ран или болезней, только отражение в расширившихся от ужаса зрачках было перевернуто, как будто душа, зеркалом которой были глаза, оказалась вывернута наизнанку и вырвана из тел.
После смерти ведьмака в течение многих лет засухи резко сменялись нескончаемыми дождями, летом падал снег как вырванные перья ангелов, а по ночам в лесах кружили зеленые как блеск его глаз огни. Затем ведьмак казалось бы успокоился, и жизнь Полуночного медленно как будто пробираясь сквозь терновые ветви вернулась в привычное русло, но все равно кто бы ни ходил на то болото где развеяли его прах, обратно не возвращались.
Толя и Коля никогда бы не пошли на ведьмакову топь, но должно быть приезжие сделали свое дело и ягоды набранные на безопасных местах едва закрыли дно пайвы, после того как братья несколько часов бродили по лесу. И старший, Коля, предложил пойти на проклятое место.
"Ничего мы больше тут не найдем. Давай лучше на ведьмакову топь! Туда никто не ходит, ягод там наверняка много. Ты же не веришь этим детским сказкам про ведьмака?" – с вызовом обратился Коля к младшему брату, его глубокие синие глаза насмешливо блеснули как звездная россыпь.
"Ты что с ума сошел, на ведьмакову топь идти?" - Толя невольно поежился подумав о проклятии навсегда связанном с этим местом, но чтобы не показаться трусом быстро добавил – "В ведьмака я, конечно, не верю, но наверняка там сплошные трясины! Не зря же там столько народу пропало!"
Коля отчетливо фыркнул, должно быть почувствовав истинные причины беспокойства младшего брата, но все же не стал говорить об этом.
"Не будь трусом! Мы же не пойдем далеко, соберем немного клюквы на краю болота и уйдем. Ну не с пустыми же пайвами нам домой идти" – резонно сказал Коля и братья направились к ведьмаковой топи.
Коля решительно шел впереди высматривая ягоды, но Толе было не до клюквы. Он испуганно озирался вглядываясь в перемешанную с утренним полумраком тишину, где густой туман вцеплялся в пространство когтями, выбеленными временем.
Наверное в такие дни во всем чувствовалась ледяная улыбка, скользившая в полураскрытых тенях увядающих цветов, растворенная в болотных огнях и отражавшаяся в каждой капли росы. Так улыбалась смерть.
Толя оглядывался на каждый шорох, пока шорохов не осталось совсем как будто они были стерты пыльным рукавом низкого неба. Вот только эта тишина была еще более жуткой, так что даже шаги по вязкой болотистой почве звучали как неуместный среди почтительного молчания шепот. Это означало, что здесь начиналась ведьмакова топь.
Братья добрались до запретного болота, осторожно проверяя шестом вязкую землю перед каждым шагом. Темное, как объединенные воедино прошлое настоящее и будущее, пасмурное небо нависало над болотом как низкие своды языческого храма по холодным ступеням которого слишком часто струилась горячая кровь.
Толя боялся думать что это значило, что значил пепел горелой жизни шуршавший под ногами как ломкий шелк осенних листьев и что значили узоры тумана в которые складывался воздух. Здесь не кричали птицы, не зудели насекомые, как на других болотах, словно вся жизнь ушла отсюда, ненужная и чуждая этому месту. Все что осталось было лишь царапинами переплетенных бесконечностей на деревьях, оставленными похожими на волчьи когтями. Но обычные волки не жили на болотах.
Толя не успел даже испугаться этой мысли, когда реальность вонзилась в сознание пролетевшей мимо черной тенью, казалось вырвавшейся из ниоткуда. Толя вздрогнул и отчаянно вцепился в рукав куртки Коли, который лишь нервно рассмеялся в ответ:
"Это просто ворон, братик! А ты что думал, ведьмак прилетел?"
Ворон, небольшой, угольно черный как будто обгоревший в очищающем пламени, сел на раскидистую ветку, сложив крылья и внимательно наблюдая за мальчиками. Этот взгляд вскрывал душу как будто вены и кровавый страх протекал по коже ледяными змеями стремившимися к сердцу.
"У него зеленые глаза" – невольно понижая голос проговорил Толя не отводя взгляда от черной настороженно следившей за ними птицы – "Ты когда-нибудь видел у воронов зеленые глаза? Давай уйдем отсюда, мне страшно..."
"Брось трусить, братик. Нам что без ягод уходить?" – Коля даже не обернулся продолжая идти вперед осторожно ступая по болоту и вдруг остановился на краю обширной поляны в саамам центре ведьмаковой топи – "Толя, смотри сколько здесь клюквы!"
Толя медленно почти против воли словно что-то его удерживало, отвел взгляд от ворона, посмотрев в направлении указанном старшим братом.
Поляна, на которую они вышли, действительно была просто усыпана красной как свежие капли крови клюквой. Крупные спелые ягоды странно блестели словно от покрывавшей их влаги. Это было еще более явно заметно, когда еще недавно густой туман, как будто расступился, клубясь по краям поляны подобно кольцам дыма от костра.
Думая лишь о том, как им крупно повезло, если они не успели зайти на болото, а им тут же попалось ягодное, нетронутое другими сборщиками место, Коля, не дожидаясь замешкавшегося брата, бросился собирать клюкву. Но едва прикоснувшись к первой из них, он замер, глядя как на его пальцах отпечатались красные пятна, смазанные с черной, без сомнения волчьей, ягоды. Это была не клюква. Только наклонившись к поляне, Коля в ужасе понял что издали принятые им за клюкву, волчьи ягоды были покрыты кровью.
Здесь царил терпкий солоноватый запах смерти, проникающей близкой вечностью в глазницы и нащупывавшей теплящуюся жизнь незримыми когтями, чтобы вырвать ее из клетки тела, приникнуть к остывающим губам последним поцелуем ведьмака и утолить жажду мести которая никогда не обмелеет как это болото.
"Проклятье!" – голос еще недавно храбро шествовавшего по не принадлежавшему живым болоту Коли сорвался на истошный крик – "Толя, это кровь! Тут ягоды в крови! Бежим из этого чертова болота!"
Рванувшись было к Толе, Коля внезапно замер увидев что брат даже не двинулся с места, подобно ледяной статуе припорошенной снегом смертельной бледности разлившейся по его лицу.
"Толя?" – дрогнувшим голосом окликнул его старший брат, но ответом был лишь слабый жест дрогнувшей руки указывающий вглубь леса, туда где раньше был ворон. Болотная вода рябила, отражая размытый контур хрупкой тени скользящей за плечами Коли, но это без сомнения была не его тень.
Рывком Коля обернулся, первую секунду счастливо не различая ничего кроме туманного полумрака, который после пропустил сквозь себя полузабытый миф.
Неподалеку от дерева на котором сидел ворон, стоял непередаваемо красивый и женственный, одетый в полупрозрачное черное одеяние юноша с длинными темными волосами. Его босые ноги едва касались похожего на красно-зеленый ковер мха, как будто он парил над землей. Ведьмак загадочно улыбался кончиками тонких губ но его пронзительно-зеленые как болотная топь глаза оставались холодными и жестокими. Ведьмак вновь был здесь, став неотьемлемой частью проклятого леса, из искривленных деревьев и болотной воды которого должно быть так же как из проклятой поляны пошла бы кровь если лишить лес этой части.
"Да беги же ты, дурак!" – в отчаянии Коля потянул брата за безвольно ослабевшую руку, холодную как лед. Толя словно окаменел, не в силах даже пошевелиться, не то что бежать, лишь побелевшие губы разомкнулись пропуская поранившие их обреченные слова:
"Мы уже не уйдем. Разве ты не понял?"
"Разумеется не уйдете, отсюда еще никто не уходил. Как я ненавижу людей... они хуже всяких животных, готовы загрызть любого кто на них не похож, я ведь был не старше вас когда умер"- проговорил ведьмак, но этот тихий высокий голос исходил как будто не от него, а от смерти витавшей вокруг слабым излучением фосфора. Коля даже не сразу смог заметить что тонкие губы ведьмака действительно не двигались, лишь слова вырисовывались в воздухе незримым острым почерком как будто вырезанные острием меча
«Ведьмак, не трогай нас... ты такой красивый, стройный. И голос твой звучит как колокольчик» - дрожащим голосом проговорил Коля - «Неужели ты нас убьешь? Наша бедная мама не переживет! И, потом, мы ведь не виноваты в том что с тобой произошло столько лет назад...»
Ведьмак улыбнулся. За вуалью сгустившегося тумана не осталось ничего, только хрупкая фигурка ведьмака и пустота уходившая вдаль чтобы никогда не достичь горизонта. Мутные зеркала болотной воды дрожали и наощупь как слепые искали уже перевернутые отражения двух братьев. А после паузы негромкий голос ведьмака донесся со всех сторон, окутывая своим холодным звучанием само время:
"Ты действительно считаешь меня красивым? Мне никто этого не говорил..."
Холодный с привкусом крови болотный ветер развевал его тонкие полупрозрачные одежды и распущенные длинные до пояса волосы. Его голос отразился бликами от деревьев и тумана, а пепел кружился вокруг него эпитафиями на невнятном и настолько чуждом что было даже невозможно смотреть на эти иероглифы языке.
"Конечно, ты очень красивый!" – отчаянно уверил ведьмака Коля, чувствуя как холодеет рука брата в его ладони, как его собственная жизнь затягивается в трясину по капле и как на губах проступают пятна, красные как клюквенный сок.
"Ты тоже очень красивый, Коля..." – ведьмак плавно подошел ближе, мягкой грациозной походкой черного кота даже не оставив следов на вязкой болотной земле под его ногами, как прежде не касавшимися земли.– "И ты тоже как и я не такой как все..."
"Так ты нас отпустишь?" – с безумной надеждой прошептал Коля, чувствуя что ни его брат, ни он сам долго не выдержат находиться рядом с призраком одно присутствие которого вытягивало жизненные силы – "Клянусь, мы никому не расскажем и больше никогда не придем на твое болото!"
Ведьмак вновь слегка улыбнулся и взмахнул ресницами, его зловещая красота была такой же мертвой как проклятое болото, но все же завораживала своим утонченным ледяным совершенством:
"Ну почему никогда? Приходи если хочешь, но один. Твоему брату я сотру память об этой встрече, а тебе... позволь сделать подарок. И... возвращайся. Я всегда буду рад научить тебя пользоваться этим даром"
Холодная, легкая как смерть ладонь ведьмака нежно скользнула по щеке Коли странным ощущением одной секунды абсолютной ясности, когда исчезли и страх, и боль, и слабость... всё кроме холодного огня вонзившегося в кровь так быстро и мимолетно что Коля даже не успел осознать этого, непроизвольно зажмурившись. Когда он открыл глаза то осознал что они с братом стоят на опушке леса.
"Хорошо что мы не пошли на ведьмакову топь" – негромкий голос Толи сложился в слова которые Коля осознал медленно как будто пробуждаясь от долгого сна в котором он находился всю жизнь – "Это правда жуткое место"
Коля медленно обернулся к брату и встретился с ним взглядом, в эту секунду глаза Толи удивленно расширились и он отшатнулся, словно увидев что-то ужасное в его зрачках. Синие глаза Коли мерцали колдовским призрачным огнем...

№2

Дайна резко села на постели, мокрая от пота,с бьющимся сердцем от вновь пережитого кошмара.
Это повторяется каждую ночь с тех пор, как она переехала в эту квартиру. Каждую ночь её сон начинается, как эротический... она слышит зов привлекательного мужчины и стремится к нему, но потом её захлёстывает такой ужас, что она начинает убегать во сне, и тогда этот мужчина очень злится.... посылает за ней в погоню каких то непонятных, но очень агресивных существ...
Попыталась проанализировать. Не демоны, не вампиры, на кого же они похожи? скорее всего просто тёмные тени, бесформенные...

Она включила ночник и еле сдержала крик ужаса... На её руках отчётливо были видны синяки и царапины.
Как говорят, сон - в руку? печально усмехнулась.
Похоже, на макияж придётся тратить больше времени сегодня, чтоб замаскировать синяки под глазами и общий измождённый вид. И блузку с длинными рукавами обязательно.Но вот ужас в глазах.. его не спрячешь.

С трудом отсидев положенное время на работе, она решила пройтись пешком.
Днём , среди людей она чувствовала себя в безопасности, тёмные тени и ужас имели власть над ней только ночью.
Навстречу ей попалась пёстрая толпа цыганок, привычно окружили и начали галдеть, дёргая за одежду и предлагая погадать. Вдруг сама старая из них пристально взглянула ей в лицо и отшатнулась.
"Проклятая, она проклятая! "- резким гортанным голосом произнесла она и цыганки , взволнованно переговариваясь, растворились в толпе.
"Чудесно, " - подумала Дайна, -" Я и без вас знаю, что надо мной проклятье, только вот за что? и как его снять?"

Прийдя домой, обессиленно прислонилась к стене . Нажала кнопку автоответчика. Зашуршала лента, потом раздался голос Тома.
"Дайна, нам надо серьёзно поговорить. Я заеду за тобой в 7"
Как всегда, решительный и безаппеляционный, не даёт шанса ответить нет.

Она прекрасно понимала недовольство Тома. Они встречались уже почти год и до сих пор не спали вместе. Да, она была девственницей в свои 22 года, и это шокировало всех. Что только Том не перепробывал - и романтические ухаживания, и цветы и подарки, он даже знакомил её с родителями - она оставалась непреклонна. Где то глубоко внутри её было убеждение, что она должна хранить себя для Особенного мужчины... И вот неделю назад он стал являться ей во снах. Он был таким манящим и зовущим.... но одновременно с возбуждением она чувствовала смертельный ужас.

Взяла мартини из холодильника, глотнула прямо из бутылки. Да, её тётушки-ханжи сейчас бы заверещали от ужаса, увидев благовоспитанную Дайну с выпивкой в руках. Но алкоголь... он давал кратковременное забвение, он притуплял боль и страх.

До семи оставалось полчаса. Она пошла в душ. И там,расчёсывая мокрые волосы перед зеркалом, увидела позади себя чью то тень. Резко обернулась - в ванной не было никого, кроме неё. Опять глянула в зеркало... и увидела не своё отражение. На неё смотрел мужчина из снов.
Мало того, оцепенев, она услышала его голос.
"Иди ко мне, Дайна, не бойся, девочка моя , ты предназначена мне, не противься и не убегай..."
Наваждение прервала громкая трель дверного звонка.
Дайна вздрогнула и отвела взгляд от зеркала, и когда она снова глянула в него, то увидела только своё отражение.

Когда Том увидел её мокрую, взволнованную, завёрнутую только в большое полотенце, у него даже не возникло никаких сексуальных мыслей, и он проглотил приготовленные язвительные замечания о её непунктуальности..
Он просто молча смотрел на её волосы... в них появились седые пряди. Они виделись вчера и он мог поклясться, что вчера их не было!

Дайна непонимающе перехватила его взгляд, потом глянула в зеркало в прихожей.. Нет, это её не удивило, как и физические подтверждения ночных кошмаров на теле.
Она понимала, что ввязалась во что-то очень страшное, и более того, предчувствовала, что скоро всё это закончится, причём не в её пользу.
Она вспоминала мамину печаль и злость, когда она глядела на маленькую Дайну, её непонятные слова - "Опять девочка... седьмая в роду, именно на ней должно всё закончиться!"
Вспоминала амулеты, которые ей дарили на дни рождения и которые загадочным образом ломались или терялись через пару дней.
Как же она устала... Том... может, попросить его побыть с ней, пока она спит? может, в присутствии другого в комнате кошмары не будут материализовываться?

Том глянул на её лихорадочно блестящие глаза, на осунувшееся лицо , прижал её к себе и поообещал побыть с ней, пока она будет спать.
Он сел в кресло возле кровати, Дайна взяла его за руку и закрыла глаза. Какая то маленькая частичка её души отчаянно надеялась, что это поможет, но она знала, что всё бесполезно.
Очевидно, проклятие лежало на всех женщинах в их роду. Все они жили без мужей , у многих умирали дети и сами женщины не доживали даже до 40 лет.
Причём смерть их была страшной и мучительной. Переехав в другой город, порвав отношения со всеми родственниками Дайна наивно думала порвать с этим проклятием...

Том смотрел на спящую девушку. Тишину в комнате нарушало только тиканье часов. Внезапно Том вздогнул - было ощущение, что по комнате прошёл ледяной сквозняк. Дайна начала метаться по постели, из закрытых глаз выкатились слезинки. И тут Том с ужасом заметил, что её руки как будто кто-то привязал к спинке кровати, ноги развёл... и она начала двигаться, как будто занималась сексом. Кровать качалась, она кричала... но Том мог поклясться, что в комнате НИКОГО не было. Он хотел броситься к ней и прервать этот кошмар, но как будто невидимая сила прижала его к креслу, не давая двигаться.
Через минут 10 всё прекратилось. Том стал трясти её за плечи, умоляя проснуться. Дайна открыла глаза. " О, Том, мне снилось...." Она осеклась и глянула на свою позу и на капли крови на простыне.
"Это был не сон... " Она закуталась в простыню и стала бездумно раскачиваться на кровати. Том не знал, что делать и говорить. Он впервые стал свидетелем чего-то ужасного и необъяснимого и сейчас испытывал только желание побыстрее уйти отсюда и всё это забыть.

Прошло 2 недели, во время которых кошмары продолжались. Она взяла отпуск на работе, так как почти не спала и жутко выглядела.
Но самое ужасное ждало её впереди. На приёме у врача, куда она обратилась с просьбой выписать успокоительное, чтоб нормализовать сон, после обязательных анализов, ей сообщили, что она беременна!

Сидя дома, Дайна размышляла. Она не хотела быть безвольной игрушкой в руках тёмных сил. Почему никто не рассказал ей, в чём она виновата и как ей жить дальше? А стоит ли жить вообще? Ведь она проклята, её удел - ужас и терзания ночных кошмаров, которые вполне реальны для её физического тела. Проклятие это не снять никому.
Она задумалась. Каждый раз она просыпалась, и тогда ужас прекращался. А если дать возможность им довести дело до конца?
Она взяла полученное от врача лекарство, высыпала горсть на ладонь, не считая, запила мартини.
Легла в постель и приготовилась к финальной битве.
На этот раз во сне она не убегала, он пыталась дать отпор безмолвным тёмным теням и тому привлекательному на первый взгляд мужчине, который теперь показал своё истинное лицо - тёмный провал, откуда веяло могильным холодом.

Она не просыпалась уже - таблетки делали своё дело.
Вот она выгнулась на кровати, вскрикнула и тоненькая струйка крови вытекла из угла её рта. В этот момент за непокорность в кошмаре она была растерзана клубком тёмных сил.
Она была мертва и в реальном мире. и на её лице , как ни странно была улыбка... видимо, в последний момент она успела осознать, что проклятие закончится на ней.

№3

Наемный работник

1

Черт возьми – и что они смотрят на меня с этими едкими улыбками на настороженных лицах?
- Добро пожаловать в наш дружный коллектив!
Из-за шикарного стола из красного дерева, обильно инкрустированного серебром, навстречу мне встала не менее шикарная блондинка в самом расцвете, и, обворожительно улыбаясь представилась:
- Леся Александровна, я заведую этим отделом, наверное Николай Павлович вам уже сказал об этом? Можно просто Леся – у нас здесь дружеские отношения.
Она протянула мне руку, усеянную всевозможными кольцами, перстнями, браслетами, и впридачу замысловатым маникюром. Хотелось свалять дурака и склонив одно колено поцеловать персты прекрасной дамы, втягивая аромат дорогих духов во время сего занятия, но я, естественно, легонько пожал протянутую руку своего нового начальника. На какую-то долю секунды улыбка из обворожительной превратилась в надменную ухмылку, но еще через миг вновь снова стала прежней.
- Очень приятно.Чайкин Глеб Владимирович, - по каким-то причинам я не мог отвести взгляда от этих зеленых заколдовывающих глаз, чуть приоткрытых манящих алых губ и каскада обворожительных волос спадающих на ее тонкие плечи. Такое впечатление, что вокруг все замерли и пожирают глазами меня со всех сторон. Абсолютная тишина, только чувствуется тиканье моих наручных часов и еле заметное дыхание собеседницы. Чувства обострились, цвета стали ярче, само время замедлило свой ход, остался лишь ее пристальный взгляд, магнитом притягивающие к себе, и ее рука лежащая в моей, которую просто невозможно отпустить. Огромным усилием я стряхнул с себя гипнотическую паутину наваждения, и нехотя вернулся в мир привычных звуков и ощущений. Я осторожно освободил руку от ее легкого, но, одновременно, цепкого рукопожатия, и отвел взгляд от ее зеленых глаз. За окном снова зашумели машины, кондиционер как ни в чем ни бывало наполнял комнату спасительной прохладой, а на столе Леси Александровны тихо гудел печатающий принтер.
Обычный офис, каких тысячи, но эти взгляды… Я не хотел оборачиватся и выдать внутреннее напряжение, не хотел снова встретится с ее глазами, хоть все мое существо рвалось к ней, умоляло: «Ну скажи ей хоть что-то, не стой столбом!», но нет, всего лишь:
- И где мое рабочее место? – все это хриплым голосом, с потом стекающим по лбу и дрожащими руками спрятанными в карманы брюк.
- До вот за этим столом. Здесь остались некоторые вещи прежнего работника, но, надеюсь он их заберет к концу недели. Расслабтесь и осваивайтесь с обстановкой, сегодня ваш первый день в «Новом Мире», и, естественно, никакой серьезной работы на сегодня.

Да само название «Новый Мир» показалось мне каким - то странным, когда в 6-30 утра на мобильнике появилось сообщение : «Руководство компании «Новый Мир» рассмотрело присланное вами резюме (Глеб Владимирович Чайкин 1979 г.р., г. Киев), и приглашает вас пройти собеседование, которое состоится в центральном оффисе компании сегодня, __ __ 2007г. в 8-30 ». Они что там, не спят никогда, в этом «Новом Мире»?
После месяца бредовых собеседований, горы заполненных анкет, уймы потраченного впустую времени на вопросы типа «а почему вы хотите работать именно у нас, почему бы вам не поискать другое место, более подходящее вам?», я долго колебался, ехать ли в такую рань в очередную фирму с «перспективой и быстрым карьерным ростом». В конце -концов потягав минут пять гантели, приняв холодный душ(ухх!) и набив желудок овсянкой я поехал на очередное собеседование.
Собеседование заняло, к моему огромному удивлению, минут десять от силы. Начальник отдела кадров – пожилой человек с ореолом седых волос и страдающий ужасной одышкой, представился Николаем Павловичем, крепко пожал мне руку, спросил прописан ли я в Киеве, заполнил несколько бумажек,дал мне подписать пару бланков, забрал мою трудовую книжку, и, заверив меня, что я лучший кандидат из всех приходивших ранее на вакантную должность, направил прямохонько на мое новое место работы – в отдел обработки информации, заведующим которго является Леся Александровна.
Идя по длинному темному коридору с мигающими через раз неоновыми лампами (тоже мне «Новый Мир», что заменить денег нет что-ли?), я думал, что никогда еще не сталкивался с таким быстрым трудоустройством, и, если учесть, что зарплата более чем нормальная, все это начинало напоминать бесплатный сыр в мышеловке, хотя быть может бывают исключения из правил, хоть это и большая редкость.

И вот я здесь и атмосфера какая-то гнетущая. Вроде и начальница – то, что в снах не снилось, и все вокруг вежливые и улыбчивые, вот уже как пол-часа каждый старается разговорить меня, улыбаются все как накуренные да наперебой предлагают то чайку то кофейку. Я вежливо отказываюсь, включил компьютер на своем рабочем столе, пытаюсь погрузится в исследование имеющихся программ, но что-то не так, что-то давит. Украдкой поглядываю на Лесю, и каждый раз она поднимает глаза до того, как я успеваю вновь уткнутся в монитор, и каждый раз, когда наши взгляды пересекаются, словно электричество пробегает вдоль хребта, как будто что-то сдавливает горло, сердце вырывается из груди. Я не понимаю, что со мной, уж точно это не любовь с первого взгляда, хотя внутри все горит огнем желания к этой белокурой сирене, ее хочется, как никого до нее, и в тоже время она вызывает внутри панический страх вновь очутится под ее гипнотическим взглядом.
Проходит час и я вырываюсь на перекур. Сигарета выкурена за каких-то пять – шесть затяжек. Подкуриваю вторую. Слышу скрип открывающейся двери, поворачиваюсь. Ко мне подходит одна из сотрудниц.
- Огонек есть?
На солнце блестит маленькое золотое колечко с крохотным зеленым камушком на безимянном пальце левой руки. Разведена. Так, привычка – не хотелось бы встревать в чужие семейные дела, уж такой я правильный.
Я протягиваю зажигалку к ее тонкой сигарете, и, не выдав дрожащих рук позволяю себе впервые облегченно вздохнуть.
Брюнетка, невысокого роста с карими глазами решает представится:
- Лена. А ты Глеб, как я понимаю?
- Точно – Глеб.
Мнусь, не знаю о чем говорить, прям как подросток какой. Выпуская тонкую струйку дыма сквозь плотно сжатые губы Лена задает неожиданный вопрос, как вроде мы знакомы не первый десяток лет
- Я смотрю, ты на Лесю засмотрелся? Заворожила?
- Да что ты – просто привлекательная девушка, впрочем это относится ко всем девушкам отдела.
- Да? Спасибо за комплимент.
Стоим дальше, молча курим. Она изредка поглядывает на меня. Такое впечатление, что хочет что-то сказать, но не решается. Наконец произносит:
- Я тут тоже недавно, всего несколько дней, и … , - замолчала, брови сдвинуты, не знает стоит ли продолжать.
Выбрасываю сигарету, и, уже, почувствовав родственную душу предлагаю ей сходить в кафе, за знакомство коллег так сказать.
- Послушай, не хочешь вечерком кофе попить – я тут неплохое кафе приметил, когда шел сюда утром?
Оттаяла:
- Договорились!


Леся Александровна куда-то исчезла, и работники оказались всего-лишь работниками, разом как-то посеревшими и очень занятыми своими делами. Я полез рытся в документах моего предшественника, и нашел в заметках текстовый файл с мутным заглавием – «Тебе – следующему»

«Тебе – следующему»

Привет тебе, тому, кто займет мое место на этом празднике жизни. Я проработал неделю и это достаточно неплохо, учитывая сложившиеся обстоятельства. Вали отсюда, если не хочешь остатся навсегда в «Новом Мире». Не веришь – загляни в офисы в темном коридоре. Надеюсь, что я уволюсь по собственному желанию.

Подпись – Иван Анатолиевич Хичко.
Дата – три дня назад.
Ну и что за хреновина это все?
Впрочем выбрасываю до завтра все вопросы из головы и, покопавшись в всевозможных отчетах, иду в «Фристайл», на свидание с Леной.
По дороге окидываю подозрительным взглядом запертые двери офисов в темном коридоре с мигающими неоновыми лампами. Прям чистилище какое (что-то улыбка жалкая получилась).Спертый, сладковатый запах, как кошка где-то сдохла.

Кафе «Фристайл». Мы разгорячились вином, и уже рассказываем друг-другу анекдоты, но я лишь жду момента. И вот, после очередного возлияния «за друзей наших друзей», я спрашиваю ее:
- Послушай, а кто сидел за моим компом до меня?
- А, Ваня…
Куда-то делись все анекдоты, флирт и желание разговаривать. Сколько же тоски в этой короткой фразе.
- Понимаешь, тут все как-то странно, я имею в виду нашу работу. Кстати, ты подписывал бумаги о неразглашении коммерческой тайны? Знай, что даже обсуждая, вот здесь, со мной деятельность нашей компании мы уже нарушаем договоренности, и рискуем быть уволенными.
Лицо ее бледнеет, и снова замок закрыт, снова я лишился возможности доступа. Молча курим и посадив ее на такси я возвращаюсь с недобрыми предчуствованиями домой.

2

Утро. Набитая маршрутка, толкучка метро, двери «Нового Мира». Темный коридор с испорченным неоновым светом. Запертые офисы. А заперты ли? Но лучше от греха подальше, да и какое мне дело до них? Где взялся этот Иван со своим дурацким предостережением?
Здороваюсь со всеми, сразу замечаю, что Лена в слезах, а наш начальник Леся Александровна зорко смотрит за работающим коллективом. Кто-то удалил документы Ивана.Снова чувство электризации, предгрозовой погоды. Но на этот раз вместо животной паники я испытываю лишь растущее чувство отвращения.
Четыре часа в потоках информации, анализ информации, море информации. Только теперь я замечаю, что все эти гигабайты не имеют к нашей конторе никакого отношения.
Ну, например задача, поставленная утром моим ненаглядным начальством – провести статистику пропавших детей со всех экскурсий в Парке села Кандыбаевка. 15 документов Exell, таблицы и графики, а во время обеденного перерыва все мои расчеты средних, показателей, рядов динамики и прочей дребедени благополучно удалены, и с улыбкой, способной одурманить любого самца homo sapience, Леся Александровна вручает мне диск с требованием уточнить среднее время начала запуска ракетоносителей с платформы «Морской Старт», и скоррелировать с их себестоимостью. Этим я занимаюсь еще 4 часа, а в конце рабочего дня она просит распечатать меня одну страницу, выбранную явно наобум, и со словами «Ну что же, остальное нам явно ни к чему» удаляет всю мою работу.
Улыбка, легкий аромат духов, глаза змеи или кошки.
- Да, чуть не забыла – завтра корпоративная вечеринка, оденься получше.
Легко сжала мою руку и пошла как ни в чем не бывало. Ее хочется с новой силой. Но где же Лена? Ее нет. Что ж пойду домой.
Темный коридор с гудением мерцающих ламп. Толкаю первую дверь – заперто. Ну и слава Богу! Неон щелкает позади. Конец рабочего дня.

(окончание следует)

№3, окончание


3

Лены нигде не видно.
- Уволилась, - Леся Александровна виляет бедрами на каждом шагу, одета шикарно, шпильки туфель оставляют маленькие вмятины в мягком покрытии пола. Все чего-то ожидают, ах да – корпоративная вечеринка.
После обеда работа прекращается, и все идут в зал с высоченными потолками, к резному столу метров двадцати длиной. Свечи, звуки фортепиано, блеск драгоценностей в серьгах присутствующих дам. Все поздравляют меня с вливанием в их дружный славный коллектив, хлопают по спине, очаровывают томными взглядами, шепчут и смеются. Я пьянею с каждым бокалом, свет причудливо отражается в его гранях, внутри спокойно и легко. Замечаю на себе взгляд Леси. Она манит меня к себе пальцем, и вот уже в ее обьятьях, мы целуемся, я ощущаю вкус ее языка. Он странно раздвоен, но меня это только забавляет. Краем глаза вижу, что все мои коллеги занимаются примерно тем же. Оргия – корпоративная вечеринка. Голова моя покоится на Лесиных коленях, и она кормит меня всевозможными явствами, льет потоки золотого вина, ласкает и гипнотизирует. Мой разум отключен, больше, красочней, сильнее! Совокупляющиеся тела, раскрепощенность, стоны и крики наслаждения. Свет тускнеет, тускнеет и мое сознание. Я чувствую запах разложения, стол покрыт кровью, а вокруг него извиваются обнаженные тела, на глазах меняющие очертания, сливающиеся друг с другом, растворяющиеся в красном.
- А теперь попробуй вот это, мое любимое блюдо - тебе понравится! Сама готовила, старалась для тебя.
С улыбкой идиота я смотрю на то, что раньше было… чем?
Мысли пустились в пляс, я понимаю, что больше не могу думать. Может быть в вино добавили кислоты? Да какая разница! Сквозь Лесю просвечивают звезды, хищный оскал пасти, и рука, протягивающая нечто, что-то знакомое, но что? Это из разряда мяса, из лучших его разновидностей, из деликатесов. Кровь капает на мой подбородок, животное во мне проснулось и жаждет обладать материей во всех ее разновидностях и проявлениях. Первобытное желание самки и крови, инстинкт.
Но что-то не сходится, что-то назойливо пытается вырвать меня из этого темного рая. Воспоминание. В тусклом свете багровых языков пламени блестит маленькое золотое колечко с крохотным зеленым камушком на безимянном пальце левой руки.
Электрический разряд в сотни тысяч мегавольт.
Звук бьющихся стекол.
Крики полные агонии, и нечеловеческой злобы.
Я выбиваю Дар, предлагаемый мне Хозяйкой вечеринки из ее тонких рук. Мистерия пропадает, рассыпается на части, ноги подкашиваются, мозг тонет в дребезжании адской боли. Я падаю плашмя на каменный пол, сетчатка запечетлевает лица тех, кто смотрит на еще одного наемного работника, на будущее коронное блюдо. Я не прошел испытательный срок, не оправдал доверия, не захотел влится в дружный коллектив. Закрываю глаза, и уже не хочу их снова открывать, ибо из угощаемого, я знаю, что превратился в будущее угощение.
Последнее что я слышу:
- Понимаешь, Глеб, любое блюдо требует предварительной подготовки. Что-бы мясо достигло определенного вкуса и действия, нужно над ним хорошенько поработать. Ну взять тебя хотя-бы: без обилия адреналина, несдобренный галлюциногеном ты бы не подошел к столу. А главное – выбор то был за тобой. Ты мог стать быком-производителем, а станешь лишь телячьей отбивной. Хотя для разнообразия мы попробуем тебя и мертвым и еще живым.
Гнусный смех.
Коллапс.
Исчезаю.

4

Нет не все. Я лежу, истекающий кровью сочный бифштекс на полу в одном из оффисов, тех, что в темном коридоре. Жгучая боль начинает пробиватся сквозь пелену наркотического опьянения. Я не хочу думать о том, что от меня уже успели отсоединить, и о том, что черной кучей выляется в метре от меня, привлекая к себе внимание всевозможных насекомых. Это тоже наемные работники, согласные на сладкие посулы и быстрый карьерный рост, не думающие ниочем, кроме обещанных денег и места под солнцем в этом жестоком мире. Но у меня еще есть шанс разорвать контракт с «Новым Миром», я еще не совсем отбивная. В углу стоит старенькая газовая плита, видно здесь снимают первую пробу с нового товара. От газовой трубы к ней тянется шланг газопровода, и мне всего лишь нужно достать зажигалку из кармана брюк. Рука, стянутая бечевкой во избежание кровотечения, на которой уже недостает кисти явно не подходит для таких сложных манипуляций. Я принимаюсь, стиснув зубы, кататся по полу в попытке вытряхнуть мой «BIC», и наконец, после пяти минут помутнения рассудка и слез безпомощности, зажигалка вываливается на пол. Пол дела сделано, остается шланг. На четвереньках подбираюсь к нему и рву его зубами. В лицо ударил поток безцветного газа. Задерживаю дыхание, ползу назад. Культей подгребаю к себе зажигалку и хватаю ее зубами. Последние сомнения, жажда жизни, я ведь еще слышу шум машин, там, в другом, парралельном мире, где вечером можешь обнять любимую, выкурить косяк сладкой конопли, залезть в интернет, гнать на полном газу по Харьковкому шоссе, видеть лица близких и слышать простые шутки своих друзей. Но все –Рагнарек пришел. Искра. Вспышка. Свет.

№4

Ким.

- Стало быть?
- Стало быть, так…
Моё начало разговора с Иваном Ивановичем было по обыкновению скучным.
- Позавтракали?
- Да.
- На утреннюю пробежку?
- Стало быть, да.
Иван Иванович – мой сосед. В нашем странном общении мы находили что-то крайне важное для себя. Он, пожилой уже человек, профессор, был вынужден отказаться от должности декана в университете по состоянию здоровья. Инфаркт.
- Не утомляетесь часто?
- Что вы, что вы. Боже упаси. Я теперь мало чем всерьёз занимаюсь…
- Но бегаете?
- Куда без этого? Бег – святое.
К слову сказать, под бегом Иван Иванович понимал не совсем обычный бег, к которому привыкли миллионы людей. Бег в его понимании – не истощение организма, а, прежде всего, насыщение воздухом, а воздух приходил от обычной ходьбы.
- Куда направляетесь?
- К морю пробегусь. Посмотрю людей. Одиноко одному… А вы, собственно, куда?
- Я? Я, пожалуй, с вами.
- Очень приятно, – Иван Иванович улыбнулся, – Спасибо.
Мы пошли по аллее. Было жарко. Мне хотелось скинуть футболку (и я всенепременно так бы и поступил), но, уважая старого профессора, делать это не стал, только спросил:
- Может, мороженое?
- Нет, что вы, куда мне мороженое? Это вам, молодым, всё хочется потратиться. – Сказал он тихо и как-то грустно.
- Я вас угощу.
Иван Иванович глупо улыбнулся:
- Не надо.
Мы пошли к киоску.
- С орехами одно и одно клубничное, - я сделал заказ и отсчитал деньги.
- Возьмите, - услужливо, как бы предлагая ещё что-то запретное, сказала молодая девушка. На мой взгляд, устроилась она на сезонную работу.
- Спасибо, - я лукаво подмигнул ей.
Она приподняла глаза.
- Знаете, Сергей, - Иван Иванович поднял глаза на меня. Роста он был невысокого, полноватый, и при ходьбе забавно выкидывал левую ногу вбок.
- Знаете, Сергей, я раньше тоже был молод.
Моё удивление, если не сказать восторг, отразилось на лице. Я всегда знал, что все люди это говорят, но некоторые смущаются юношеского опыта жизни.
- Да, да, Серёженька, вы вот пишите… А скажите, вас печатают?
- Нет, рано ещё.
Я часто выходил во двор и, будя бабушек, задремавших на скамейке у дома, начинал читать стихи. О природе, о непостижимости бытия, о любви. Наивный.
- Иван Иванович, что ж вам совсем нечего рассказать? И приключений не было в юношеские годы?
- Почему же? Были.
Жили мы на окраине города. Я, семья моя четырёх человек, мой друг – Ким, его отец. Я – тогда ещё Ванька – озарял своим басом девушек, играя на гитаре, мне часто вторил Ким. А они, бесстыдно хихикая, проходили по парку и о чём-то перешептывались. Тогда-то Киму и понравилась Настя. Хорошенькая, милая девушка. Было у Кима нечто притягательное в его серых, восточных глазах. Поговаривали, что мать Кима была то ли Китая, то ли из Кореи, но сам Ким ни разу в жизни не видел её и с отцом они никогда не затрагивали эту тему. Творцом был Ким, таким же, как и ты – взъерошенные волосы, мысли о гранях вселенной и человеческой души. Я никогда его не понимал, - старик, казалось, говорил сейчас о вещах, которые никогда не открывались его математическому сознанию.
Настя часто садилась к нему на колени, они уже почти мне не подпевали – часто были заняты губами друг друга, а я пел всё громче и громче, чтоб заглушить в своей душе печаль. Знаете, я пел тогда несравненно красиво.
Спустя полгода Настя уехала в Киев. Образовываться по – столичному. И мы снова остались вдвоём. (Я, как ты заметил, живу один, за родителями присматривал, пока…, в общем, даже пса не завёл.)
Профессор отвернулся. Мне показалось, вот-вот и он заплачет.
- А что такое любовь? – спросил он меня.
- Это, - начал, было, я, - когда двое соединяются из половинок в одно целое…
- Целое, говоришь? А как понять целое оно или нет, ежели ты сам цельный?
Я подумал, что это риторический вопрос и позволил себе не перебивать Ивана Ивановича.
Так Ким после отъезда Настёны стал сам не свой. Вроде Ким, а и не Ким вовсе. Я никогда не спрашивал его – грустно ли ему, болит ли у него душа (старик поморщился), нет. А он никогда и не открывался мне. Вроде и не дружба, скажешь. А мы так не думали, мы могли говорить о чём угодно и как угодно, пусть пошло могло показаться со стороны, но вполне естественно, что мы обсуждали проходящих мимо девушек и их фигуры, полёт Гагарина в космос, алкоголичку Машу – женщину лет сорока и её сожителя, имени которого никто из нас не знал. Тот пил молча и всегда молчал. Только однажды он произнёс фразу, от которой у меня до сих пор трясутся колени. Увидев нас во дворе, он, уже находясь в состоянии опьянения, прокричал:
- А ты, - он указал дрожащей рукой, - умрёшь от часов, - и расхохотался. Передние зубы ему выбили в драке, и от этого я ещё больше испугался. А Киму, казалось, было наплевать.
- От времени, - и он захохотал в ответ, - удивил. Ким захохотал пуще прежнего.
Внезапно, профессор покачнулся.
- Плохо? – я и без того знал ответ. – Пройдём на лавочку, присядем.
Профессор огляделся.
- Пожалуй, сюда, - он кивнул на пустую скамейку.
Ким завёл себе хобби. Увлечением его стали часы: большие, маленькие, настенные и наручные, на цепочке, в виде медальонов и книг, разных цветов и оттенков. Как бы наперекор судьбе, Ким готовился к битве с часами, скупая практически всё за бесценок. А в один из весенних дней двое рабочих внесли к нему в комнату громаднейшие, как шкаф часы.
- Ты только посмотри, какой у них маятник! – Ким смотрел и не мог нарадоваться на приобретенный хлам.
- Они не работают, - сказал я.
- И что? Это большая удача, большая удача.
Я не понял, в чём именно заключалась эта удача.
Скоро его маленькая комнатка, наполняясь временем в виде часов, напоминала храм. Оставалось только дождаться божества…
- Настю? – перебил я.
- Естественно.
- Может, пойдём дальше к спуску? Давайте, я помогу вам подняться, - я подержал старика за руку, пока тот, кряхтя, не встал.
- Спасибо, Серёженька. А летом приехала Настя. Как Ким радовался не передать. Ни до, ни после памятной встречи на вокзале, таким счастливым я его не видел. Любовь? Откуда ж мне знать? После первых дней со встречи, они совсем растворились друг в друге, позабыв обо мне – болтали, ходили в кино, на пляж, купались и загорали, а я, если и ходил с ними, оставался всегда в стороне. Августовским днём Ким пришёл ко мне:
- Знаешь, как ЭТО делается? – Его лицо напоминало знак вопроса в тетради первоклассницы, которая одета в беленькую блузочку и синюю юбочку. Он положил рядом со мной презерватив.
- Всё должно получиться само, - я часто занимался сексом, и Ким это знал. Он посчитал меня за большого эксперта в вопросах любви, - Волнуешься? Сегодня?
- Да, - Ким покраснел.
Мы с профессором почти спустились к морю, к загорелым отдыхающим, к ленивым туристам, к продавцам, снующим между раскалённого песка и тел. Я прислушался к звуку моря. Его не было слышно за визгом наступающей армии мальчишек и девчонок, облачённых в плавки. Летний лагерь шёл на приступ моря.
- Пройдём по берегу,- предложил я.
И мы пошли. Иван Иванович замолчал, а и не хотел говорить первым. Я вспоминал о своём первом сексе.
- Увы, - вдруг шевельнулись губы профессора, - я в точности не могу сказать, что было дальше, не могу описать эмоции и чувства главных героев той злополучной ночи.
- Почему злополучной? – я забыл, о чем совсем недавно шел рассказ.
- У Кима случился инфаркт.
“Прямо как у вас”, - чуть не слезли с языка эти слова, но я вовремя закрыл рот.
- Часы – шкаф виноваты. Маятник. Невыносимое пекло ночи. Может быть ещё что-то, - старик начал разлядывать мои загорелые ноги, - представь как Настёна испугалась.
Я закивал головой.
- После этого она начала заикаться и уехала в Киев.
- Так значит Ким в ту ночь умер, часы его погубили?
- Часы его погубили, но не тогда. Тогда ему удалось выкарабкаться. Молодой организм справился. Врачи говорили, что это врождённое, и что оно могло проявиться в любую минуту.
Мы опять надолго замолчали. Я поймал птицу в хрусталик глаза и представил её полёт вне пределов горизонта.
- Умер Кирилл Мефодиевич всё - таки от часов. Кимом его редко кто называл. Со мной он виделся редко, в большинстве своём проводил время в компании алкоголички Маши. Безымянный человек куда-то пропал. Спустя двадцать лет он рыбачил на мосту в компании собутыльников и внезапно с руки у него сорвались его часы. Подарок Насти. Тело нашли неподалёку, в ста метрах прибило к камышу, но часов никто так больше и не увидел. Не выловил прошлую жизнь.
- Печально, - сказал я. И бросил камешек в воду.

№5

Родственный долг

Все в мире растет, цветет и возвращается к своему корню. Возвращение к своему корню означает успокоение, согласное с природой. Согласное с природой означает вечное; поэтому разрушение тела не заключает в себе никакой опасности. (Лао-Цзы)

* * *

Мой дом остался далеко позади, а я держал путь туда, где я отдам свой последний родственный долг, хотя я, честно говоря, не совсем понимаю, что это такое, да и должен ли я кому-нибудь? Ну зачем мне ехать за тридевять земель, чтобы проводить в последний путь свою бабку, которую я видел, от силы раза три за всю жизнь? Да, как написали в телеграмме, это была ее последняя просьба перед смертью. Но я же не виноват, что я ее единственный внук, и что там во всей округе, у нее не осталось ни одного родственника. Я даже не помню названия поселка, в котором она провела всю свою жизнь, и в котором я был лишь однажды, лет пятнадцать назад. Как сейчас помню, население тысяч в десять, двухэтажные дома, практически нулевая инфраструктура. Сомневаюсь, что по прошествии пятнадцати лет, там что-нибудь сильно изменилось. Такие маленькие городки у нас в России, вообще не меняются. Как построили его, годах например, в двадцатых-тридцатых, на заре индустриализации, так ничего и не изменилось.
Мне совершенно не хотелось туда ехать. Не хотелось ощущать эту тягостную атмосферу полумертвого города, видеть обреченные взгляды людей его населяющих, и доживающих свою жизнь, являясь невольниками своего возраста, своей лени, или еще чего-либо. Ведь сейчас, большинство дееспособного населения, таких вот маленьких островков прошлого, подались в большие города, или в свои районные центры.
Мне совершенно не хотелось туда ехать еще и потому, что я ненавижу похороны и все эти траурные церемонии. Ненавижу смотреть на восковые и расплывшиеся лица покойников. На их заостренные носы, на впалые глазницы, на сжатые губы, смотря на которые, кажется, будто умерший сейчас чем-то сильно не доволен. Скорее всего, этим столпотворением возле его окоченевшего тела. И уж естественно, меня выворачивает наизнанку, когда я представляю, что по всем правилам похорон, мне придется коснуться губами, желтого старческого лба человека, которого я почти не знал, и к которому не испытываю никаких чувств. Да, на лбу будет лежать так называемая «подорожная», и касаться губами самого лба не придется, но все равно, от этого легче не становилось. Я прекрасно помнил похороны отца, который умер несколько лет назад. Я прекрасно помнил эти перманентно горящие дома свечи, этот специфический запах, эти тряпки на зеркалах. Я бы не хотел снова ощутить все это.
Колеса поезда монотонно стучали, и кого-то может быть, и убаюкивали, но вот я никогда не мог уснуть в поезде. Хотя сейчас, мне мешает уснуть, не столько постоянный стук колес, сколько эти гнетущие меня мысли. Хотя вот, рядом спит моя Дашка, спит и ни о чем не думает. Ни о предстоящих, не самых приятных хлопотах, ни о мешающем уснуть шуме. Моя Дашка, благодаря которой, я все-таки решился исполнить последнюю волю умершей. Один бы я ни за что не поехал. Попросил бы начальника загрузить меня работой, или наоборот ушел бы в запой, но не поехал бы туда. Туда, где мне придется сутки сидеть в одной комнате с мертвым телом. Туда, где мне придется ощущать на себе сверлящие взгляды ее соседей. Туда, где мне снова придется столкнуться с проводами в так называемое царство Танатоса…
Она настояла на поездке и вызвалась поддержать меня в этом не легком деле. За что я ей был безмерно благодарен. Благодарен ей за то, что она несколько лет назад появилась в моей жизни, и перевернула ее с головы на ноги. За то, что мне не придется несколько дней провести одному, в незнакомом и чужом мне месте.
Время летело быстро. Утомленный раздумьями о предстоящих не самых приятных делах, я все-таки попал под чары Морфея и на несколько часов забылся сном. Меня разбудила Даша, сказав, что мы уже подъезжаем к нашей станции. Я протер глаза и, посмотрев в окно, увидел, что уже рассветало, и над полями, мимо которых мы проезжали, и которыми усеяна вся наша страна, стелется утренняя дымка. Присмотревшись, я увидел, что за окном моросит мелкий дождь, обычно портящий мне настроение и давящий на мою измотанную городской суетой, психику. Но сейчас, отойдя ото сна, я прибывал в довольно бодром состоянии духа и такая мелочь, как дождь, не повлияла на мое настроение. Я сходил умыться, а потом мы с Дашкой попили чаю из классических граненых стаканов с металлическими подстаканниками. Кажется, им уже лет пятьдесят, и я уверен, что еще лет через пятьдесят, на наших железных дорогах ничего не изменится. Хотелось бы добавить, что постоянство – это признак мастерства, но я все же радею за технический прогресс, тем более, что звон ложек в стаканах, иной раз стоит по всему вагону и это доставляет мне ощутимый дискомфорт.
Через двадцать минут мы подъехали к нашей станции. Выйдя из поезда, свежий утренний воздух наполнил мои легкие кислородом такой концентрации, о которой в задымленном и загазованном городе приходилось только мечтать. Шел мелкий дождик, и Дашка, только выйдя на платформу, тут же достала зонтик. Я смеялся над ней, что она не сахарная и не растает, а она, в ответ тыкала меня зонтиком в бок.
Я осмотрелся, и меня обуяло жуткое и не привычное для городского человека ощущение того, что вокруг нас абсолютно никого не было. Когда поезд уехал дальше, увозя остальных пассажиров и оставляя нас в этом Богом забытом месте, когда стук его колес умчался вдаль, когда нас окружила практически полная тишина, мне стало не по себе. «Разве это нормально?», спросил я у своей спутницы, «разве это нормально, что мы так отвыкли от тишины, что она кажется нам чем-то диким?» Даша была девушкой умной и поняла, что вопрос этот риторический и лучше его оставить без ответа, дабы снова не заводить старую песню о том, что цивилизация губит индивидуальность и отбирает от нас нашу связь с природой.
Немного привыкнув к новой для нас окружающей обстановке, мы пошли по тропинке, которая вела от платформы, и скрывалась в дубовой аллее, метрах в ста от нас. Дашка раскрыла зонт, а я, патологически не приемлющий зонтов, и относящийся к ним, как к бесполезным и громоздким приспособлениям, надел на голову капюшон. Преодолев тропинку и дубовую аллею, мы вышли к пустой автобусной остановке. Правда, остановкой это можно было назвать с большой натяжкой. Одинокая деревянная скамейка под ржавым навесом и покосившийся столб с прицепленной к нему при помощи «русского гвоздя», а проще говоря, куска проволоки, табличкой с расписанием автобусов, представляли из себя жалкое зрелище. Я подошел к табличке, и, достав из кармана листок бумаги, с написанным на нем названием населенного пункта и адресом, посмотрел, когда должен подойти автобус. Время прихода обнадежило, ждать нам нужно было, всего минут пятнадцать. Эти пятнадцать минут мы провели с пользой. Я сидел на скамейке, под ржавым навесом и кормил воробьев, оставшимся хлебом, а Дашка сидела рядом и играла на своем, оказавшемся бесполезным здесь, по причине отсутствия сети, мобильнике. Время тянулось не просто медленно. Эти пятнадцать минут показались мне если не вечностью, то, как минимум часом. Мы сидели под ржавой крышей, через дыры в которой, было видно свинцовое небо. Окружающая нас местность, напоминала приснопамятную Зону, из «Пикника на обочине», братьев Стругацких. Даже не своим видом, а давящей атмосферой всеобщего упадка. Погода же, придавала всему этому особый депрессивный колорит. Или быть может это мое сознание, озабоченное предстоящими не самыми приятными хлопотами, настраивало меня на такую волну?
Автобус подошел с десятиминутным опозданием, чего и следовало ожидать. Сам автобус не мог не поражать воображение. Это была видавшая виды «буханка», со следами такой жуткой ржавчины по бокам, что было удивительно, как она еще может ехать. За рулем сидел пожилой водитель с похмельным лицом и видимо плохим настроением. Еще бы, у кого оно будет хорошим, если он каждый день будет видеть такие унылые пейзажи. Уплатив за проезд символические двадцать рублей, мы заняли свои места и автобус тронулся.
Автобус был практически пустой, хотя в такой ранний час, в не очень людной местности, это не слишком удивляло. Нас трясло так, что мы подпрыгивали на своих не слишком мягких сиденьях, а сидящий в соседнем ряду мужик, беззлобно матерился и крепко прижимал к груди свою сумку, в которой что-то подозрительно позвякивало.
Через двадцать минут экзекуции, мы были на месте. Встретившая нас автобусная остановка, не сильно отличалась от той, что осталась теперь за пару десятков километров. Скамейка только была похуже, с вырезанным на одной из досок, непечатным, и характеризующим окружающую ее местность, словом.
Мы вышли из автобуса, и я вспоминал свое детство, доставая из подсознания пыльные картины прошлого. Я вспомнил, что когда приезжал сюда пятнадцать лет назад, шел по этой же дороге, и видел все-то же самое. Вот по правую руку стоит двухэтажный деревянный дом, непонятного цвета. Видно его несколько раз перекрашивали, но краска все равно слезла, и теперь не представлялось возможным узнать, каким он был в начале, так все смешалось и превратилось в простое темно-серое пятно, которое кое-как оживляли глазницы окон, со стоящими на подоконниках, классическими красными геранями. Казалось, что время в этом месте остановилось. Слева, плотной стеной, росли кусты акации, тоже темно-серого цвета. Вообще, все здесь было либо темно-серое, либо коричневое, с оттенком ржавчины. Мы шли по старой, покрытой трещинами, асфальтовой дороге, и Дашка сказала, что все примерно так себе и представляла. Дорога до дома заняла минут пятнадцать и включила себя блуждание по дворам абсолютно одинаковых домишек. Наконец мы нашли искомый дом, по виду больше напоминающий барак. На деле же, это было не слишком далеко от истины, так как это была старая коммунальная квартира, на окраине поселка. Да и сам поселок представлял собой одну сплошную окраину. Однотипные дома, лишь кое-где попадались кирпичные или сделанные из белого камня, небольшие здания.
Поплутав немного по дворам, мы все-таки отыскали нужный нам дом. Во дворе, на лавке, не смотря на раннее утро, сидели несколько старушек. Увидев нас, одна, по виду самая главная из них, схватилась за щеки и запричитала.
- Ой, Митенька приехал! Бабушку свою, бедную Зинаиду Андреевну, помянуть приехал. Горе-то, какое случилось, Митенька…
Дальше пошло какое-то бессвязное бормотание, в суть которого я вникать не стал, а без церемоний спросил.
- Когда похороны? Гроб-то приготовили, или мне самому надо?
Старушки тут же замолчали и переглянулись.
- Ой. Вдруг сказала одна, у которой на левом глазу было жуткое бельмо.
- Как же это, Митенька, мы ж ее уже схоронили. Ждали тебя, а ты не приехал.
- Как?! Я же только вчера телеграмму получил.
- Как только вчера? Вроде ж Прокофий ее три дня назад отослал. Видать почта у нас такая. Ну, это ничего, Митенька, ничего, мы уж ее уважили, проводили по всем правилам.
Сначала мне сделалось дурно. Сутки тряслись в поезде и ради чего? Мог бы не ехать вообще и ничего бы не случилось. Но, с другой стороны, все эти похоронные хлопоты обошли меня стороной, не этому ли нужно было радоваться? Правда волю покойной я не исполнил, но моя ли это была вина? Тем более что суеверным я никогда не был. Все мы когда-нибудь умрем. Но все же было немного стыдно. Вроде как ждали, а я не приехал.
- Ты Митенька не горюй, что не проводил ее в последний путь. Ничего, сегодня на могилку сходим, посидим, помянем. А ты поживи тут маленько, все не зря деньги-то на билет потратишь.
Жить мне там не хотелось, а хотелось на радостях бежать скорее на остановку и уехать оттуда. Но, неудобно было как-то. Все-таки решили мы с Дашкой остаться на пару дней, тем более что поезда здесь проходили только раз в двое суток.
Получив наше согласие, представившаяся Ольгой Петровной, старушка, повела нас в дом. Она шла впереди, а мы отставали от нее шагов на пять. Переступив порог дома, я словно оказался в прошлом. Длинный коридор, с множеством дверей. Давно не крашеные стены, тускло подсвеченные подслеповатой лампочкой. Обшарпанные двери с облезающей краской. Скорее всего, за ними, в комнатах, скрывается запах старушатничества, пыль и фигурки балерины с отколотыми ногами на трюмо, а вдоль стены стоят огромные неповоротливые трёхстворчатые шкафы полные вещей которые очень давно пора выкинуть, но почему-то жалко. И повсюду этот запах. Запах прошлого, моли и нафталина, чуть-чуть плесени, старости, полузабытья.
Под ногами скрипел старый дощатый пол, который, судя по виду, давно не подметали. Весь потолок, на протяжении всего коридора, а нам пришлось преодолеть его, практически до самого конца, покрывали желтые пятна, и темно-коричневые разводы, перемежаемые довольно глубокими трещинами, напоминающими молнии. Сама атмосфера этого дома оставляла довольно гнетущее впечатление. Как здесь жила Зинаида Андреевна? Как здесь до сих пор живут люди? Вопросы без ответов.
В конце коридора располагалась общая кухня, с несколькими старыми, электрическими плитами, на которых стояли кастрюли и сковородки, такие же черные и закопченные, как и потолок на этой общей кухне. Вообще же кухня производила впечатление еще более тягостное, нежели коридор. Она была довольно плохо освещенной, так как экономные жильцы не зажигали лампу, по причине раннего утра, а сквозь годами не мытое окно, солнечный свет поступал сюда в недостаточном количестве. В кастрюлях что-то варилось, а из самой крайней, валил пар, и доносилось громкое бульканье. Сопровождавший эту картину запах, наводил на мысли, что продукты, использованные для приготовления, были не первой свежести. Смотря на все это, мной завладело чувство жуткой брезгливости. Хорошо, что Ольга Петровна, достав из кармана ключ, открыла последнюю дверь, и мы вошли в комнату бабушки.

(продолжение следует)

№5, продолжение

Единственное окно, было плотно занавешено, и пока Ольга Петровна не нащупала на стене выключатель, и не включила свет, мы стояли практически в темноте. За эти несколько секунд, я живо представил себе обстановку комнаты, со стоящим посередине гробом, в котором лежит моя бабка. Но, когда электрический свет разогнал по углам тьму, передо мной предстала совсем другая картина, нежели я рисовал ее в своем сознании.
Естественно никакого гроба посредине не стояло. Стояло несколько табуреток, на которых еще вчера этот самый гроб стоял, но общее впечатление не было таким печальным, каким оно казалось мне, пока не зажегся свет. Окно было занавешено плотными, темно-зелеными шторами. На полу, у нас под ногами, лежал полосатый половичок, такой, какой очень часто можно увидеть в любой старческой обители. У левой стены стояло большое трюмо, с закрытым черной тканью, зеркалом. Не знаю зачем, правда, но такие уж ритуалы у нас. На трюмо не было семи классических слоников, которых я представлял себе, когда ехал в поезде. На трюмо вообще ничего не было, кроме фотографии бабушки, в старой рамке, и старого же фотоальбома, в вытертой, бархатной оранжевой обложке, из которого, скорее всего, она и была взята. Возле окна стоял круглый стол, на четырех массивных деревянных ножках, покрытый, пожелтевшей от времени, скатертью. В дальнем правом углу стояла старая кровать, с металлическими ножками и шариками по углам спинки. Кровать была застелена темно-коричневым, в крупную клетку, пледом. В ближнем же к нам правом углу, стоял большой, судя по всему дубовый, трехстворчатый шкаф. Скромная по размерам комнатка, скромная и обстановка.
- Ну, располагайтесь пока. Вещи свои оставьте, а потом выходите на улицу, мы вас подождем и все вместе на кладбище пойдем, помянем рабу божию, Зинаиду Андреевну. Сказала старушка и перекрестилась.
Дашка покачала головой, как бы соглашаясь с Ольгой Петровной, и поставив на стол сумку, принялась извлекать из нее вещи первой необходимости. Я же просто поставил свою сумку в угол и, подойдя к окну, хотел было раздвинуть шторы, как старушка, схватила меня за руку и строго сказала, - «Не любила Зинаида Андреевна яркого света, пускай хоть девять дней будет так, как она любила». Я пожал плечами и отошел от окна.
Даша достала из сумки наши, взятые из дома, чашки, зубные щетки, мыло и прочие предметы быта и личной гигиены.
- А где тут у вас ванная? Спросила она у Ольги Петровны.
- Пойдем деточка, я тебе покажу. Сказала старушка и, взяв ее под руку, повела в коридор. Дашка оглянулась, и я увидел ее снисходительную к старческим причудам и поступкам, улыбку. Показав Дашке, что здесь и как, Ольга Петровна сказа, что пора идти на кладбище. Мы согласились
Старушка шла впереди нас, а мы шли позади и Дашка, взяв меня под руку, шепнула на ухо.
- Давай уедем уже завтра.
- Почему? Так же тихо спросил я.
- Я не могу здесь жить. Ты видел, какая здесь ванная? Как я буду умываться?
- Что, совсем так плохо? Спросил я.
- Не то слово. Ответила Дашка, и картинно закатила глаза.
- Как мы уедем? Поезд ведь только послезавтра будет проходить.
- Ну… Может придумаем что-нибудь?
- Хорошо бы. Я бы уже сегодня отсюда ноги унес.
Сказав это, я услышал позади нас, какое-то тихое шуршание. Обернувшись, я увидел, как кто-то смотрит на нас, через щель в чуть приоткрытой двери. Тут же эта дверь закрылась, а я усмехнулся. Старики, все им интересно, ведь не выносимо это, по-моему, быть закупоренным в одной комнате, в своем маленьком мирке, в котором уже не один десяток лет, ничего не меняется.
Мы вышли на улицу, где нас уже ждала не большая группка людей, по всей видимости, соседей Зинаиды Андреевны, по совместительству, приходившимися ей, самыми близкими людьми. Это были те две старушки, сидевшие на лавочке вместе с Ольгой Петровной, высокий худощавый пожилой мужчина и женщина, на вид лет сорока, но уже почему-то с пепельно-седыми волосами. Так же вместе с ними стоял еще один мужчина, не большого роста, коренастый, которому я бы дал лет шестьдесят.
Увидев нас, они пошли вперед по асфальтированной дорожке, которая скрывалась за домом. Мы с Дашкой пошли за ними. Шли преимущественно молча. Почти все двигались с понурыми головами и довольно скорбными лицами. Мы с Дашкой тоже старались не показывать улыбок, тем более что улыбаться было не из-за чего. Дорога заняла минут пятнадцать. В таких поселках кладбища всегда обычно под боком. Пройдя несколько дворов, мы вышли к зданию местной больницы, вид которой навивал тоску и доставал из глубин подсознания все детские страхи, связанные с людьми в белых халатах, коих у меня имелось великое множество.
Само здание больницы было двухэтажным, с когда-то белыми стенами. Ныне краска во многих местах осыпалась, обнажая старую кирпичную кладку. Кое-где эти изъяны пытались замазать, но цвет там все равно не совпадал, и из-за этого все выглядело еще тоскливее. На первом этаже больницы, окна на половину были закрашены белой краской, являясь своеобразной заменой занавескам. Рамы этих окон уже практически почернели от старости, и это создавало особый контраст со светлыми тонами стен. Честно говоря, стать, когда-либо пациентом этого заведения, я бы не хотел, да и не никому бы не пожелал.
Через несколько минут мы миновали больницу, пройдя по узкой тропинке, совсем рядом с ее старым покосившимся забором. Дальше мы шли через не большую сосновую рощу, и запах хвои несколько взбодрил меня.
Через некоторое время, минут примерно через пять, мы подошли к кладбищу. Ворота были открыты, и мы вошли на его территорию. Старые покосившиеся надгробия смотрели на нас выцветшими фотографиями. Давно не крашеные ограды перемежались с довольно ухоженными могилками, создавая эффект хаотичности, присущей всем не большим русским кладбищам. Идя по известным только старожилам тропинкам, наша процессия погружалась вглубь кладбища. Дашка, всю жизнь, относившаяся к кладбищам с суеверным ужасом, взяла меня за руку. Я хотел было ее подбодрить, но почему-то не нашел слов, которые мог бы произнести в этой ситуации. Я смотрел по сторонам, разглядывая лица людей на фотографиях, иногда причудливые узоры оград, и стоявший впереди нас памятник. Разглядеть, что это за памятник, мне не удавалось, но постепенно приближаясь к нему, он приобретал все более явственные очертания. Когда мы подошли ближе, я увидел, что памятник этот изображает мужчину в строгом костюме, а у его ног расположилась большая могильная плита с мемориальной табличкой. Там что-то было написано, но половина ее обросла мхом, и я не смог ничего прочитать. Пройдя несколько рядов могил, наши проводники остановились. Я увидел свежую могилку, окруженную множеством еловых веток. Так же стоял деревянный крест, а к нему была прикреплена фотография бабушки, такая же, какая стояла у нее в комнате, на трюмо.
- Ну, вот Митенька, и пришел ты к бабушке. Нарушила долгое общее молчание, Ольга Петровна.
Я перекрестился для проформы, высокий мужчина, достав церковную свечку, зажег ее, и поставил возле фотографии. Все начали креститься и вспоминать Зинаиду Андреевну. Воспоминания впрочем, длились не долго, и через несколько минут из чьей-то сумки была извлечена бутылка водки. Ах уж эта русская традиция, пить на кладбище. Но что поделаешь, очень уж не хотелось обижать окружающих меня пожилых людей, у которых уже давно сформировались свои, может быть ошибочные, но понятия. Тем более что похороны организовали, на свои деньги. Деньги я, правда, хотел им потом вернуть, но сейчас решил их все же уважить. После не очень продолжительного пребывания на кладбище и не большого экскурса в последние дни жизни умершей, мы пошли обратно.
Вернувшись в комнату бабушки, мы наконец-то смогли отдохнуть. Правда перед этим, я отдал Ольге Петровне деньги за похороны, которые она категорически отказывалась брать, а так же дал еще денег на повторные поминки, которые должны были состояться сегодня вечером. Приготовлением поминок должна была заняться Анна, та седая женщина, являвшаяся женой Прокофия, высокого пожилого мужчины. Я познакомился с ними на кладбище, во время совместного распития, с целью поминания, почившей рабы божьей, Зинаиды Андреевны.
Вообще, практически все из той компании, что сопровождала нас на кладбище, были не разговорчивыми, и только две старушки, имена которых я так и не запомнил, все обратную дорогу трещали без умолка.
Мы отдыхали где-то до вечера. За это время Дашка, такая же брезгливая, как и я, заменила постельное белье, на то, что мы привезли с собой. Открыв шкаф, чтобы сложить туда белье, снятое с постели умершей, Дашка чрезвычайно удивилась тому, что шкаф был совершенно пустым, если не считать нескольких длинных резиновых трубок, которые валялись на одной из полок. Что это за трубки, и что они там делают, я, честно говоря, не понял, хотя Дашка сказала, что они вроде связаны с медициной. Ну да не удивительно. Может она болела, или если принять во внимание привычку русского человека, тащить в дом все, что плохо лежит на работе, а работала бабушка в больнице, то тогда тем более, удивляться было нечему. Но почему в шкафу ничего не было? Где это свойственное всем пожилым людям накопительство? Или это предприимчивые соседи, не успев похоронить Зинаиду Андреевну, уже обчистили ее шкаф? Можно было конечно поинтересоваться, но мне совершенно не хотелось затевать какие-либо склоки, тем более что там, скорее всего все равно не было ничего ценного.
Так же, во время нашего отдыха, я понял, почему Дашка хотела уехать как можно раньше. Зайдя в ванную, я оценил всю степень того ужаса, который ей довелось испытать. В заросшем паутиной углу, горела чрезвычайно тусклая лампочка. Сама ванная комната, была скорее даже тесной, нежели маленькой. Представляю, какой шок, находясь там, испытала Дашка, страдающая клаустрофобией, хоть и в довольно легкой форме. Даже я, довольно спокойно относящийся к замкнутому пространству, стал невольно задыхаться. От горячих водопроводных труб, тянувшихся вдоль стены, веяло прелостью, и было жутко душно. У стены стояла ванна, занавешенная каким-то старым куском полиэтилена. Когда я отдернул его, предо мной предстала та самая картина, которая произвела такое впечатление на мою Дашку. Эмали на стенках и дне ванны почти не было, а была практически сплошная ржавчина. Такое ощущение, что если в нее ткнуть пальцем, там тут же образуется дырка. Как эти люди могли в ней мыться, я так и не понял. Да если честно, и не хотел понимать. Раковина выглядела несколько лучше, но все равно оставляла довольно жутковатое впечатление. Над раковиной висело не большое и чрезвычайно мутное, видимо по причине того, что его давно не мыли, зеркало. Свое лицо я в нем смог разглядеть с трудом. Хотя вполне возможно, просто сказывалось плохое освещение.
Ближе к вечеру, мы с Дашкой сели рассматривать старый бабушкин фотоальбом. Он был обшит темно-оранжевым бархатом, но от старости почти весь его ворс вытерся. На обложке была нарисована какая-то эмблема, изображавшая змею, обвившуюся вокруг чаши. Она была похожа на стилизованный медицинский герб, но рядом с чашей были изображены какие-то символы, которые мне, ни о чем не говорили, тем более, что некоторые из них уже стерлись.
- Такая же эмблема изображена над входом в больницу. Сказала Дашка.
Действительно, я вспомнил, что точно такой же герб видел над больничными дверьми, и еще где-то. Но где?
- Слушай, я его еще где-то видел. Не только над входом в больницу.
- Какой же ты не внимательный. Сам так долго разглядывал памятник на кладбище, и не заметил, что на мемориальной доске был изображен это самый герб?
- Точно, там я его и видел. А что это за эмблема такая?
- Не знаю, медицинская, наверное. Ведь бабушка твоя в больнице работала.
Она открыла альбом, и мы увидели, что на титульном листе, каллиграфическим подчерком было выведено, что этот альбом подарен Зинаиде Андреевне, в день ее сорокалетия, от коллектива поселковой больницы.
- Вот и ответ на твой вопрос. Улыбнувшись, сказала Дашка.
- То есть это герб их больницы? Не у многих больниц есть свои гербы, особенно в таких местах.
- Ну, видно у этой есть. Сказала Дашка, и перевернула страницу.
- А кому же памятник на кладбище? Не унимался я. Как-то заинтересовала меня эта эмблема. Было в ней что-то такое, притягательное.
- Ну, Митя, откуда я знаю. Я здесь вообще впервые. Наверное, тот человек связан был с больницей, вот и герб этот на мемориальной доске. Там что-то было написано, но так все заросло мхом.

(продолжение следует)

№5, продолжение

Где-то в восемь вечера, Ольга Петровна зашла к нам и сказала, чтобы все уже собрались в комнате Прокофия и Анны и ждут только нас. После этого, состоялись повторные поминки, описывать которые не имеет смысла, так как все было довольно обыденно и стандартно. Скажу только, что присутствовали на них те же самые люди, которые сопровождали нас на кладбище, хотя атмосфера была несколько более приветливой, если конечно такой эпитет можно подобрать к поминкам. Посиделки продолжались несколько часов, и где-то к десяти, люди стали расходиться. Дашка предложила Анне помочь ей убрать со стола, но та отказалась и мы ушли в свою комнату, дабы не докучать хозяевам своим присутствием.
День был очень насыщенным, и мы просто валились с ног. Дашка переоделась в свою домашнюю пижаму и уже легла в постель, а я же решил сходить покурить на ночь. Вернувшись, я обнаружил, что Дашка уже спит, тихонько посапывая. Я лег рядом и попытался уснуть, но засыпать так быстро как она, никогда не умел. Я ворочался с боку на бок, пытался считать прыгающих через забор овечек, но все равно Морфей не спешил поражать меня своей стрелой. Мои мытарства продолжались около часа, но потом, в конец, утомив сам себя, я все же задремал. Не знаю, сколько прошло времени, может быть, час, а может и больше, но меня что-то разбудило и мешало снова погрузится в сон. Я находился где-то между сном и явью, но, ни как не мог понять, что, же держит меня по эту сторону реальности. Вроде бы это какие-то навязчивые звуки, или шум. Я пытался напрячь слух, чтобы понять, что это, но параллельно с этим, в моем подсознании проплывали какие-то образы, похожие на обрывки сновидений, которые мешали мне сосредоточится. В конце концов, мне удалось выйти из этого утомляющего состояния полудрема, и я окончательно проснулся.
Я лежал на спине, а рядом, уткнувшись носом мне в плечо, лежала Дашка. В комнате было темно, так как шторы были занавешены и свет сквозь них совсем не проникал. Вдруг я понял, что разбудило меня и мешало снова уснуть. Сначала мне показалось, я слышу голоса. Женские голоса. Они звучали очень глухо, и я естественно ничего не мог разобрать, а просто понимал, что слышу голоса, и они принадлежать женщинам. Потом они резко затихли, и мне показалось, что это были вовсе не голоса. Я начал перебирать варианты, что же это может быть. Телевизор у соседей за стенкой? Да нет никого за стенкой, как мне сказали хозяин соседней комнаты уехал, и она уже несколько недель пустует. Телевизоры же были на этаже, только у нескольких человек. В одной из комнат, в начале коридора, так как, когда мы приехали, я слышал, как по нему передавали прогноз погоды, и у одного старика, с другой стороны коридора. То есть не рядом с нашей комнатой. Так же телевизор был у Прокофия, но он не работал, так как ему уже сам Бог велел сломаться, такой он был старый. Все. Хотя, быть может это радио? Прокофий слушал радио, я сам слышал сегодня вечером, когда проходил мимо его комнаты. Тогда как раз звучал оркестр Гленна Миллера. Вполне возможно. Хотя быть может, это просто кто-то разговаривает в коридоре. Но кто может разговаривать в такой час? Тут живут в основном пожилые люди и ложатся они рано. Я достал из под подушки телефон, и посмотрел, который сейчас час. Было начало первого ночи. Нет, вряд ли кто-то может разговаривать в такое время. Какие еще есть варианты?
Но мои размышления прервали. Я снова услышал эти глухие тихие звуки. Только теперь они напоминали мне не голоса, а какие-то всхлипывания и даже, тихий и протяжный вой. Мне стало страшно. «Может это собака скулит?» - начал успокаивать себя, я. Скорее всего. Я лежал и с замиранием сердца, вслушивался в эти жуткие звуки. Потом тембр сменился и это был уже не вой, а какое-то утробное гудение. Мои нервы были на пределе и через мгновение лопнули, словно туго натянутая струна.
Я тихонько встал с кровати, дабы не разбудить Дашку, и на цыпочках, подошел к столу. Правда, перед этим, пробираясь в кромешной темноте, я натолкнулся на одну из табуреток, на которых несколько дней назад, стоял гроб с телом моей покойной бабки. Внутри у меня все сжалось, но Дашка даже ухом не повела. Только этот загадочный звук снова затих. Я нащупал на столе свою сумку, и стал в ней рыться. Впрочем, долго это не продлилось, и вскоре оттуда был извлечен маленький фонарик. Хорошо, что я взял его с собой, на всякий случай, так как знал, что в таких старых поселках, довольно часто бывают перебои с электричеством. И хотя никаких перебоев сейчас не было, но он все равно был кстати. Я нажал на кнопку и тоненький лучик света, вырвавшись из заточения, начал обшаривать комнату. Я направил его себе под ноги, чтобы снова не споткнуться о какую-либо преграду, хотя прекрасно знал, что никаких преград в комнате больше нет. Я подсвечивал себе путь, скорее всего потому, что темнота, как своеобразный эквивалент неизвестности, внушала мне некоторые опасения. Это конечно не суеверные детские страхи, но находясь в таком неизвестном, и достаточно гнетущем месте, мне хотелось иметь хоть какую-то моральную поддержку, и лучик света, в том момент, был для меня этой самой поддержкой. Тем более что суеверные страхи все-таки присутствовали, ведь нахожусь я в комнате умершего человека, да и сплю на его постели. Все это не могло не наложить отпечаток на мое восприятие действительности.
Я подошел к двери, повернул ключ в замке, и тот, тихонько щелкнув, открылся. Потянув за ручку, я высунулся в приоткрытую дверь, и осмотрелся. Было темно, и лишь в самом конце длинного коридора, над лестницей, горела тусклая лампочка. Но свет ее до нашей комнаты не доходил, и мне пришлось подсветить фонариком. Вроде бы все было тихо. Никаких странных звуков больше ни откуда не доносилось, но я все же решил на всякий случай проверить. Выйдя из комнаты, я, светя себе под ноги, пошел вдоль по коридору, вслушиваясь в тишину, но ничего, кроме скрипа старых досок у себя под ногами, не услышал. Дойдя до самого конца, я разочарованно развернулся, и пошел обратно, как вдруг снова услышал тот самый звук. Какое-то тихое всхлипывание. Только на много тише, нежели я слышал его у себя в комнате. Значит, будучи в комнате, я находился ближе к источнику звука, чем сейчас. И я пошел на звук. В одном я был уверен точно, звук доносился с нашей, правой стороны. Сердце бешено колотилось, хотя я понимал, что ничего страшного и неординарного не происходит. Ну подумаешь, какой-то звук. Может быть это кому-то плохо, или кто-нибудь плачет. Оплакивает бабушку…
А что, это мысль. Но кто? Анна? Вряд ли. Сегодня, будучи на кладбище, да и на поминках тоже, я не увидел, чтобы хоть кто-нибудь проронил слезу. Значит, плачут по другой причине? Да и плачут ли вообще?
Я прошел уже половину коридора, как всхлипывания снова прекратились. Так и не поняв, откуда шел звук, я решил вернуться в постель, чтобы утром спросить у других жильцов, не слышали ли они того же, что слышал я. Дойдя до нашей комнаты, я открыл дверь и посветив фонариком в темноту, оцепенел от страха. Черная вуаль, все это время покрывавшая зеркало, валялась на полу. Я замер, светя фонариком на открытое зеркало, а то в свою очередь, выпускало из себя отражение моего луча, еще чуть-чуть освещая комнату. Мелкими шажками, не отводя взгляда от своего отражения, я прошел вдоль стены, судорожно нащупывая на ней выключатель. Через мгновение он был найден и старая люстра под потолком, зажегшись всеми тремя лампочками, разогнала темноту по углам. От этого проснулась Дашка, и оторвал голову от подушки, вопросительно посмотрела на меня. Я выключил фонарик и сел на кровать.
- Что случилось? Спросила Дашка.
- Хрен его знает, чертовщина какая-то.
- В смысле? Посмотри на себя, ты же белый как мел.
- Смотри. Сказал я, и указал на кусок черной ткани, валяющейся на полу, возле трюмо.
Дашка сглотнула и спросила.
- Она что, сама упала? Может сквозняком сдуло?
- Какой сквозняк? Тут окно зашторено наглухо. Тем более, если б она сама упала, то она бы на трюмо лежала, а не возле него.
- Тогда что это? Митя, мне страшно.
- Мне самому страшно. Я выходил, хотел понять, откуда идет звук, возвращаюсь, а тут такое.
- Какой звук? Спросила Даша, еще больше пугаясь.
И я рассказал ей обо всем. О том, как половину ночи ворочался, о том, как меня разбудили это непонятные звуки, похожие одновременно на голоса, вой и всхлипывания, и о кульминации, в виде загадочного падения с зеркала вуали, закрывающей его. Дашка смотрела на меня широко раскрытыми глазами, и страх у нее внутри разрастался в геометрической прогрессии.
Несколько часов мы просидели при включенном свете, прикрывшись одеялом и держась за руки. В голову лезли мысли о том, что это бабушка, недовольная моим отсутствием на похоронах, дает о себе знать. Я их, конечно, гнал, по мере возможности, но они все равно, время от времени, завладевали моим сознанием.
Видно сильно мы с Дашкой умаялись за ночь, так как я, открыв глаза, обнаружил, что мы лежим в постели, а в комнате уже светло, да еще к тому же, горит свет. Да, где-то часа в три, мы легли в кровать, и видимо, утомленные ночными страхами, все же уснули. Я достал телефон и увидел, что уже начало восьмого утра. Встав с постели и одевшись, так как ночью расхаживал в пижаме, я вышел из комнаты. Кое-как умывшись в «практически антисанитарных условиях», как выразилась Дашка, я вышел на общую кухню, дабы попить кофе. На кухне было еще несколько человек, которые видимо, собирались на работу. В этом поселке еще есть работа? Следом за мной, в кухне появился Прокофий. Мы поздаровались, и я тут же спросил его, не слышал ли он каких-либо звуков ночью. Он ответил, что спит крепко, и ничего не слышал. Впрочем, его ответ не только не успокоил меня, а только раззадорил, ведь у меня было твердое намерение узнать, а не зря ли сегодня ночью, я извел огромное количество своих и Дашкиных, нервных клеток.
После Прокофия, я расспросил еще нескольких человек, которые были в то время на кухне, но ни один из них, ничего странного ночью не слышал.
Часов в девять, я встретил в коридоре Ольгу Петровну, и сразу, в лоб, задал вопрос:
- Ольга Петровна, какая-то чертовщина у вас тут творится. Вы знаете?
Она удивленно посмотрела на меня и сказала:
- Митенька, какая чертовщина? Ты о чем это?
- Да мы сегодня всю ночь глаз не сомкнули. Кто-то скулил тут, а потом…
- Кто скулил? Собака?
- Да какая к черту собака. Голоса какие-то, женские. А потом тряпка с зеркала сама на пол упала.
- Нет, ничего такого не было. Сказала старушка и перекрестилась.
- А звуки, звуки то вы эти слышали?
- Нет, Митенька, не слышала. Глуховата я на одно ухо-то.
- Ну, е.… Хотел было выругаться я, от чувства собственного бессилия, но вовремя остановился.
- Ты Митенька, не бери в голову, мало ли чего бывает. Все-таки, еще и девять дней не прошло.
- Да, вам-то хорошо говорить. Скажите, а поезда действительно только раз в двое суток ходят? Сегодня уехать никак нельзя?
- Нет, только раз в двое суток. А ты что же, Митенька, уже сегодня уехать хочешь?
- Да хотелось бы сегодня.
- Как же так? С комнатой бабушкиной не разобрался. Сходи уж, что ли в контору тогда.
- Ничего, мне эта комната даром не нужна. Сами уж как-нибудь поделите, как барахло из ее шкафа.
В глазах Ольги Петровны вспыхнули две какие-то не добрые искорки и она, молча развернувшись, пошла вдоль по коридору, в сторону выхода. Я стоял, глядя ей вслед, и мне сделалось неимоверно стыдно, ведь не хотел же никаких склок затевать, тем более по таким мелочам. Но нервная система моя, за сегодняшнюю ночь, была расшатана до основания, и я все же не выдержал. Ну да ладно. Завтра уеду и не вспомню больше эту проклятую коммуналку. Но тут ближайшая ко мне дверь приоткрылась, и из нее высунулась не бритая и довольно помятая физиономия в круглых очках с толстыми линзами.
- Ты, мил человек, зашел бы на минутку.
- Зачем? Спросил я, все больше погружающийся в пучину своей разрастающейся подозрительности.
- Да я вот слышал сейчас, ты о чертовщине какой-то говорил?
У меня внутри тут же вспыхнул пока еще маленький огонек надежды, что он сможет пролить свет на случившееся, и я без промедления вошел в его комнату.
Войдя, я словно переместился в другой мир и та окружающая меня действительность, с обилием напоминаний о не самом счастливом советском прошлом, осталась далеко позади. Остались позади все эти старые и закопченные кастрюли на общей кухне, грязные полы, осыпавшаяся штукатурка и внешняя электропроводка, семидесятилетней давности, которая, словно паутина, опутала все стены в этом доме. Остались позади и люди, с их понурыми лицами, по которым было видно, что никакого полета мысли и внутренней глубины, там не то что, больше нет, а не было вовсе.
Комната была такого же размера, как и бабушкина, но выглядела совсем по-иному. Вдоль стен стояли книжные полки, а на них книги, книги, книги. Большие, в шикарных переплетах, и маленькие, сложенные аккуратными стопками. Окно было занавешено темно-красными шторами, с охряной вышивкой и такими же кисточками. Посреди комнаты стояло большое кресло на причудливых резных ножках, и ореховый журнальный столик, на котором лежала раскрытая книга. В углу расположилась маленькая кровать, застеленная покрывалом, под цвет штор.
- Прошу, присаживайся. Сказал пригласивший меня, человек, пододвигая мне стул великолепной работы, с темно-красной обивкой.
- Благодарю. Ответил я, и уселся, на не побоюсь этого слова, настоящее произведение искусства.
- Ты, мил человек, я слышал, сегодня всю ночь тут колобродил.
- Да, было дело.
- И что же ты искал, позволь осведомиться?
- Простите, хотелось бы знать, с кем имею честь разговаривать? Вежливо спросил я, так как мне казалось, что в такой обстановке, я просто не имею права, вести себя по-другому.
- Федор Михайлович я, а ты, насколько мне известно, Митя.
- Да, правильно, Федор Михайлович. А ходил я сегодня ночью потому, что здесь черти что творилось.
- А поподробнее если можно?
И я рассказал ему все так подробно, не упустив ни малейшей детали.
Выслушав мой рассказ, Федор Михалыч, покачал головой и сказал:
- Поберечься тебе надо. Смотри Митя, послушай старика.
- От чего поберечься?
- От всего. Как то отвлеченно сказал он, меняя тон разговора. – Жизнь нынче пошла такая.
- Стоп, стоп, вы тему-то не меняйте.
- А я и не меняю. У нас Митя, в жизни только одна тема и есть, только делим мы ее почему-то на много маленьких частей. От этого и страдаем, что в собственном бардаке разобраться не можем.
- Ну, так скажите, чего мне нужно беречься? Не отставал я, чувствуя, что еще чуть-чуть, и я поймаю разгадку за хвост. Только бы не выскользнула.
- Я Митя, сам не знаю. Звуки я эти уже третий день слышу, как бабку твою схоронили, так и слышу. И раньше слышал. Года два назад. Приезжал тогда тоже один городской. Пропал. Да Митя, пропал, так и не нашли. Тогда тоже что-то странное творилось. Так что я и думаю, поберечься тебе надобно.

(продолжение следует)

№5, продолжение

Конфуций говорил – «Раньше я слушал слова людей и верил в их дела. Теперь же я слушаю слова людей и смотрю на их дела». Больше я тебе ничего не скажу, так как сам ничего не знаю. Иди, не оставляй свою спутницу одну. Сказал он и закрыл глаза.
Я, недоумевая, встал и вышел из комнаты, снова вернувшись в царство разрухи, старости и полузабытья. И зачем я только приехал в это проклятое место? Все тут будто с катушек слетели. Загадки, намеки какие-то…
Я вернулся в комнату, чтобы предложить Дашке прогуляться на свежем воздухе, тем более что мне просто хотелось уйти подальше от этой квартиры и проводить в ней, как можно меньше времени, но она отказалась, сославшись на то, что сейчас день и ничего плохо с ней не случится.
И я пошел на прогулку один. Спустившись на первый этаж, я встретился с Ольгой Петровной, которая молча, прошла мимо меня, будто мы не были знакомы. Обидчивая старушка. Выйдя во двор, я встретил там Анну, развешивающую, на натянутые между двух столбов веревки, свежевыстиранное белье.
Прогулка моя длилась несколько часов. Я проходил через чужие, точно такие же, как наш, дворы, шел по узким улочкам, и наведался в местный магазин, купив там пару бутылок пива. Утомленный прогулкой, я, оказавшийся в парке, отыскал скамейку и присел отдохнуть. Посреди парка был старый фонтан, правда воды в нем не было, и, судя по всему, уже давно. Я сидел, допивал вторую бутылку, и все думал о том, что мне делать. Как провести сегодняшнюю ночь. Снова до утра сидеть с включенным светом, а как только рассветет, нестись сломя голову на остановку? Возможно. Решив еще раз посмотреть, во сколько отсюда идут автобусы, я полез в карман и вытащил оттуда много лежалых бумаг, одна из которых являлась нужным мне расписанием междугороднего транспорта. Начав перебирать бумажки, в поиске нужной, я наткнулся на телеграмму, которая пришла мне и известила о последней воле умершей. Снова перечитав послание, я хотел, было, его скомкать и выбросить, но тут мой взгляд привлекла дата отправления и доставки. Отправлено утром, девятнадцатого сентября, а доставлено вечером, того же дня. Как так? То есть, телеграмму послали вовремя, и она шла не три дня, как мне сказали, а менее суток! Но зачем они мне соврали? Специально отправили телеграмму позже, чтобы я не успел на похороны? Но какой в этом смысл?
Я почувствовал, что приближался к разгадке. То есть, эти люди мне сознательно врали. Значит, быть может они, тоже слышали эти странные звуки, просто не признаются в этом. Ведь Федор Михалыч слышал. Значит, мне это не померещилось и здесь действительно что-то не так.
Я вскочил со скамейки и побежал к дому, на бегу размышляя, какие действия мне предпринять, для начала. Ничего, кроме того, чтобы в лоб спросить у Прокофия, почему они мне соврали о реальной дате отправки телеграммы, мне в голову не пришло. Значит, так и поступим.
Вбежав во двор, я перепрыгнул старую песочницу и забежал в дом. Старые доски, под тяжелыми шагами моих ног, затрещали. Я поднялся на второй этаж и уверенным шагом последовал в нашу комнату, чтобы прихватить на допрос Дашку, так как мне хотелось иметь хоть какую-нибудь поддержку. Распахнув дверь и увидев, что в комнате никого нет, я развернулся и побежал на кухню, в надежде найти Дашку там. Но и на кухне ее не было, поэтому я заглянул еще и в ванную. И там пусто. Сердце, от бега, колотившееся в два раза сильнее нормы, застучало еще быстрее, и уже было готово вырваться из груди. Меня охватил панический страх, и мне тут же вспомнились слова Федор Михалыча, о том, чтобы я не оставлял свою спутницу одну. Выбежав из ванной, я подбежал к двери старика и забарабанил по ней кулаками. Через несколько секунд, замок по ту сторону двери щелкнул, и из приоткрытой двери высунулась голова Федора Михайловича.
- Федор Михалыч, вы мою Дашку не видели?
- Нет. Спокойно ответил он.
- Она пропала. Скажите, что вы знаете об этом. Почему вы предупреждали меня, чтобы я не оставлял ее одну. Вы знали об этом?!
- Я ничего не знаю, так же как и ты. Как сказал Конфуций - Знать, что нужно сделать, и не делать этого - худшая трусость.
Сказав это, он захлопнул дверь, и я услышал, как стали закрываться ее многочисленные замки.
Выругавшись, я развернулся, подошел к комнате Прокофия и Анны и без стука распахнул дверь. Картина, представшая пред моим взором, была следующей: за столом, возле окна, сидели Прокофий, Анна и… Дашка. Они пили чай и о чем-то разговаривали. Мой внезапный визит их напугал, и Дашка даже выронила из руки сушку.
- Митька, ты что? Спросила она, приходя в себя от такой неожиданности.
- Я думал, ты пропала. Искал, но тебя нигде не было. Хоть бы записку оставила.
- Совсем ты уже на своих тайнах и загадках помешался. Сказала же я, день сейчас, нечего боятся.
- Да? Закричал я – А вот это ты видела? И подойдя к столу, бросил перед ней телеграмму.
- Как прикажете это понимать, Прокофий Петрович? Обратился я к сидевшему рядом Прокофию, указывая пальцем на телеграмму. В его глазах блеснули две не добрые искорки.
- Ты о чем это, Митя? Спросила недоумевающая Дашка.
- Посмотри на дату отправления. А они нам что сказали?
Дашка взяла телеграмму и посмотрела на дату. По мере осмысливания полученной информации, выражение ее лица менялось.
Но тут заговорила Анна.
- Прокофий вам не обязан ничего объяснять. Мы Зинаиду Петровну похоронили без вашей помощи.
Прокофий же встал, вышел из-за стола и, указав кривым старческим пальцем на дверь, вымолвил, - «Пошли вон!»
Дашка вскочила из-за стола и пулей вылетела из комнаты. Я же хотел допрос продолжить, но моя испугавшаяся спутница, потянула меня за рукав. Когда я вышел в коридор, Прокофий с такой силой захлопнул дверь, что с потолка посыпалась штукатурка.
- Сволочи! Закричал я. – Вы мне еще за все ответите! Я вам…
Но Дашка не дала мне договорить и потащила в нашу комнату.
- Ты что, совсем ополоумел? Закричала она.
- А чего такого?
- И дураку понятно, что здесь дело не чисто. Но мы же тут совсем одни. В незнакомом месте. Переждем здесь до утра и уедем отсюда, навсегда.
В принципе идея ее была здравой, но маячившая у меня перед носом разгадка тайны, очень соблазняла продолжить расследование. Но я послушался Дашку и практически целый день мы провели в комнате, лишь изредка выходя покурить или сходить в туалет. Часам к восьми, когда уже начало темнеть, мы успокоились и занимались своими делами. Дашка дочитывала свой, прихваченный из дому, журнал, а я просто лежал на кровати и смотрел в потолок. Почти весь день мы занимались только тем, что строили догадки, почему наши соседи ведут себя, таким образом, моментально замыкаясь и обижаясь, как только им задавались не удобные вопросы. Впрочем, внятных ответов на это мы так и не нашли. Время шло и нам оставалось только переждать ночь, тем более что никаких намеков на повторение вчерашней истории не было. Не было до поры до времени.
Я лежал на кровати, когда снова раздался тот самый звук. Снова этот тихий вой, переходящий в утробное гудение. Дашка тихонько вскрикнула и сделалась белее мела. Я же, чуть не скатился с кровати, но совладал со своими нервами и попытался напрячь слух. Дашка хотела было что-то сказать, но я приставил палец к губам и зашипел, а это означало, что ей лучше помолчать. Гудение это продолжалось около минуты, а потом переросло в тихие всхлипывания. Я тихонько слез с кровати и на цыпочках прошелся по комнате, чтобы понять, откуда все-таки идет звук, но Дашка схватила меня за рукав и указала пальцем на стену, возле которой стояла кровать. Я посмотрел на нее, а она прошептала:
- Это там… Оттуда звук идет. Точно.
Я тихонько подошел к стене и приложил к ней ухо. Точно. Звук сделался более отчетливым. Как я раньше не понимал, что звуки раздаются у нас за стенкой. Отгадка была уже почти у меня в руках. Я подбежал к столу, схватил сумку достал оттуда фонарик, который один раз мне уже пригодился, и вылетел из комнаты. В коридоре было темно и снова лишь тусклая лампочка в конце коридора, немного освещала путь. Но путь был близким. Подойдя к двери соседней комнаты, я дернул за ручку, но она оказалась закрытой. Недолго думая, я отошел и, разбежавшись, ударил ее плечом. Дверь затрещала, но не поддалась. Через секунду я услышал, как во всех комнатах на этаже, защелкали замки и засовы. Трусливые соседи закрывались от греха подальше в своих конурах. Так же, на этот звук выбежала Дашка, но я крикнул ей, чтобы она закрылась и не выходила из комнаты. Старая дверь не смогла выдержать второго удара, и распахнулась. В нос ударил какой-то сладковатый запах, и лучик света стал обшаривать комнату, которая на поверку оказалась практически пустой, так как в ней стоял лишь большой, дубовый шкаф. Я не поверил глазам, ведь минуту назад, слышал, что именно отсюда идет этот странный звук. Прислушавшись, сомнения отпали сами собой. Звук доносился из… шкафа.

(окончание следует)

№5, окончание

В одной руке я покрепче сжал фонарик, а другой распахнул дверцы шкафа, сначала одну, затем вторую. От открывшейся моему взору картины, меня чуть было не вывернуло наизнанку. В шкафу, в окружении десятка шлангов и трубок разного калибра, сидел человек. Он был абсолютно голым, и я сразу понял, что это женщина. Да не просто женщина, а очень пожилая женщина. Через ее обвисшую грудь был пропущен тонкий гофрированный шланг и уходил, куда-то за спину. В животе зияла большая дыра, через которую было видно то, что раньше являлась ее внутренностями. Только теперь с ними приключились какие-то странные метаморфозы и выглядели они теперь очень неестественно. Тем более что так же из живота торчало несколько прозрачных трубочек, по которым сочилась темная жидкость, стекавшая в ржавый таз, под ее ногами. В обе ее руки было воткнуто по большой игле, которые соответственно, вели к стоящим рядом капельницам, на которых был изображен герб местной больницы. Так же несколько шлангов тянулось из ее горла и в одном из них что-то довольно громко булькало. В верхнем углу шкафа, было прицеплено какое-то странное устройство, похожее на аппарат искусственного дыхания. Это был прозрачный цилиндр, и внутри у него что-то двигалось, то вверх, то вниз, издавая при этом тихое шипение. От устройства отходили несколько трубок, которые были вставлены в отверстия, между ребрами, сидящей в шкафу, старухи. Глаза ее были открыты, но зрачки отсутствовали, и остались лишь белки, испещренные прожилками красных глазных сосудов. На лице была надета дыхательная маска, шланг от которой тянулся книзу и терялся в огромном клубке точно таких же, похожих на клубок змей, только не шевелящийся, а статичный. Все это сопровождалось утробным гудением, и не было понятно, откуда идет звук. Изо рта, что скрывала полупрозрачная маска, или из дыры в животе, где что-то постоянно пульсировало.
Я потерял дар речи и словно завороженный смотрел на сидящую в шкафу, старуху. Вдруг голова ее слегка дернулась, а потом еще, и еще, но уже сильнее. Спустя несколько секунд, старуха уже билась в конвульсиях, словно в эпилептическом припадке. Из дыры в животе в таз потекла какая-то темная жидкость, с примесями слизи и сладковатый запах, ударивший мне в нос, когда я вошел в комнату, настолько усилился, я зажал нос рукой. Старуху трясло как на электрическом стуле и от нее отлетали подключенные к ней шланги и трубки. Сначала из руки вылетела игла и из оставшейся после нее раны, начала сочиться тонкой струйкой, кровь. Потом вылетели шланги из горла, и старуха так захрипела, что из зияющих отверстий в шее запузырилась какая-то слизь, с сопровождавшими все это, жуткими хлюпающими звуками. Через мгновение, с ее лица слетела маска, обнажив открытый беззубый рот старухи, из которого, шел такой смрад, что я не выдержал и мне под ноги полетел мой сегодняшний обед…
Отойдя от шкафа, но до сих пор не смея оторвать взгляд от жуткого зрелища, я вдруг узнал черты лица, все это время скрывающиеся под дыхательной маской и искаженные жуткой гримасой. Я узнал это лицо, так как еще вчера просмотрел сотни фотографий, изображавших его. Это была Зинаида Петровна – моя бабка! Но как, же это?!
Но старуха не дала моей мысли развиться. Трясти ее не переставало, и она, качаясь из стороны в сторону, словно маятник, в конце концов, вывалилась из шкафа, а следом за ней полетели, прицепленные к ее телу, капельницы, странные устройства и разнокалиберные шланги и трубки. Она упала мне под ноги, в лужу моей рвотной массы, но, ни на секунду не прекращала биться в конвульсиях. Я, стоявший все это время, словно загипнотизированный, от такого поворота событий, очнулся и побежал прочь из комнаты. Но путь мне преградил, взявшийся невесть откуда, Прокофий.
- Ну что, догадался-таки, проклятый. Говорили же тебе, не лезь, куда не просят.
В его руке что-то блеснуло, и я понял, что это большой, столовый нож. Прокофий стал медленно приближаться ко мне, в его глазах блеснули две не добрые искорки, а я стал судорожно соображать, что же мне делать. Орать во все горло? Кто придет на помощь? Только если, чтобы предупредить Дашку.
Я набрал побольше воздуха в легкие и закричал что есть сил – «Дашка, беги!!!»
После этого, я подбежал к окну, сорвал закрывающие его шторы и попытался открыть его. Но оно было закрыто и я начал нащупывать шпингалет, чтобы иметь хоть какой-то шанс на спасение. Выбежать через дверной проем, в котором стоял Прокофий, да еще и не нарваться на его нож, а скорее даже, тесак, не представлялось возможным. Через мгновение задвижка была найдена, и путь на свободу был открыт. Но какие последствия будут у этого прыжка? Времени на раздумья не оставил Прокофий. Он вошел в комнату и направился ко мне. Я стал одной ногой на подоконник, оттолкнулся что есть силы и с криком, полетел. Лететь впрочем, долго не пришлось и через пару секунд, достигнув земли, свет у меня в голове, погас…
Я очнулся и обнаружил себя лежащим на холодном кафельном полу. Повернув голову, я увидел, что лежу в помещении, напоминающем больничный процедурный кабинет. Рядом стояла старая койка, застеленная пожелтевшей старой простынею, и маленький столик на металлических ножках, на который обычно складывают хирургические инструменты. Кое-как поднявшись на ноги, я подошел к двери и толкнул ее. Оказалось, что было не заперто. Выйдя из процедурной, я окончательно утвердился в том, что нахожусь в местной больнице. Я стоял в больничном коридоре с множеством дверей, которые соответственно вели в палаты. Гудели старее ртутные лампы, освещая путь и обнажая кошмарную нищету заведения. Грязный пол, ржавые трубы вдоль стен, протекший во многих местах потолок и прочие атрибуты тотальной бедноты и разрухи. В конце коридора виднелся холл, в котором было включено основное освещение, а не лампы дополнительного, как в коридоре. И я пошел в холл, надеясь, что если Дашка все же не смогла убежать, то находится здесь же, живой и здоровой. Ведь я жив, а они могли спокойно перерезать мне горло, нежели тащить меня сюда. Резвые старики, однако, раз смогли дотащить мое бессознательное тело до больницы, а это минут десять ходу от дома.
В холле никого не было и не было ничего примечательного, кроме огромной эмблемы больницы, нарисованной на полу, правда, уже на половину стертой. Так же, в холле была еще одна дверь, оставленная слегка приоткрытой, из которой доносились какие-то звуки, похожие на металлическое клацанье. Я начал озираться в поисках хоть чего-нибудь, что могло бы послужить оружием, но, ничего не найдя, двинулся в эту комнату с голыми руками. Открыв дверь, я увидел такую картину:
Комната на деле была палатой, с несколькими койками, на одной из которых лежало тело Федора Михайловича, правда уже основательно выпотрошенное Прокофием, так как он стоял рядом и вытирал о полотенце, окровавленные руки. На соседней койке, без движения, лежала моя бабка. К ней снова были подключены все те шланги, трубки и устройства, которые были с ней, когда она находилась в шкафу. Зловонный запах из ее живота больше не расползался по помещению, как это было в квартире, хотя, может быть, это я его не почувствовал.
На третьей, самой дальней койке, лежала Дашка. Она была без сознания, или спала, так как, из ее руки торчала большая игла капельницы, которая стояла рядом. Лицо ее было очень умиротворенным, хотя на щеке у нее отчетливо виднелась свежая ссадина. Я хотел было подбежать к ней, но резвые старушки, Ольга Петровна, и та, с бельмом на глазу, схватили меня под руки и поволокли к койке, на которой лежал Федор Михалыч. Прокофий, вытерев руки, подхватил Федора с боку, и скинул его с койки. Тело упало на живот, и под ним тут же образовалась внушительная лужа крови. Я отбивался, как мог, но старухи вцепились в меня мертвой хваткой и с жутким гоготом, тащили меня к окровавленной койке. Прокофий, схватил меня за ноги и помог им водрузить меня на койку. Я и опомниться не успел, как мои руки и ноги сковали кожаные ремни, которые обычно усмиряют буйных больных, в психиатрических лечебницах. Через мгновение, в комнату вошла Анна, в белом халате, катя перед собой ржавую капельницу. Я заорал что есть мочи, но никто и бровью не повел. Старуха с бельмом смотрела на меня, и жутко скалясь гнилыми зубами, хохотала. Прокофий же, подошел к стоявшей в углу, белой ширме и подкатил ее к Дашкиной койке, загораживая мне обзор. После этого он взял со столика несколько хирургических инструментов, и скрылся за ширмой. Анна же, оставив на время, судя по всему, предназначавшуюся мне, капельницу и подошла к странному устройству, стоящему у стены, от которого отходило множество проводов и трубок. Она взяла его за металлическую ручку и покатила его за ширму, к Дашкиной койке. Старухи же, стоявшие возле меня, выглядели совсем невменяемыми.
Через несколько секунд, Анна вышла из-за ширмы, и, подойдя ко мне, взяла иглу от капельницы, вогнав ее мне в руку, не разбирая, попала ли она в вену, или просто воткнулась в мясо. До самого плеча, мою руку пронзила дикая боль. Потом я почувствовал, как в меня входит какой-то дикий холод, затуманивая мой разум и постепенно уводя меня из объективной реальности. Я взирал на все, словно сквозь пелену густого тумана.
Прокофий, начавший что-то делать за ширмой, издавал клацающие металлические звуки, которые в моей голове отдавались гулким эхом. Я увидел, как с той стороны, на ширму брызнула кровь, ярко выделившись на фоне белой материи. Я понял, что это кровь моей Дашки, но не мог пошевелиться, или даже закричать. Постепенно поглощающий меня холод, сковал мои движения, и уже проникал в мой разум, притупляя все ощущения. Я просто лежал и смотрел, как он орудует своими инструментами, и по силуэтам тени, что была видна на ширме, понимал, что в данный момент, в то ли еще живое, а может быть уже мертвее тело Дашки, вставляются трубки и подключаются провода, странной машины. Потом Анна подошла к машине, взяла несколько прозрачных трубок, вставила их в живот старухи, по совместительству являвшейся моей бабкой, и включила этот адский аппарат. Он загудел, и старуха снова забилась в конвульсиях. Так же, в конвульсиях забились и за ширмой, и через несколько секунд, вся ширма с той стороны, была окачена кровавым фонтаном. Ольга Петровна хохотала, и ее дикий хохот разрывал мои барабанные перепонки. Холод, поглощающий меня, уже проник в мой разум и я без каких либо эмоций лицезрел, как из-за ширмы вышел Прокофий, в измазанном кровью, переднике. Как он отключил аппарат и начал зашивать суровыми нитками, дыру в животе старухи. Я смотрел на это совершенно спокойно, понимая, что все кончено. Я поймал разгадку за хвост. Он не учел того, что истина сильнее меня и может утащить за собой…
Через некоторое время, старуха, все это время казавшаяся уже трупом, ну или как минимум потенциальным трупом, самостоятельно встала с кровати, и, подойдя ко мне, сказала:
- Ну, здравствуй внучек. Вот и отдаешь ты мне свой последний родственный долг. Сейчас я заберу последнее.
Она нагнулась ко мне, и поцеловала меня в лоб, своими старческими мертвенными губами. Но я уже ничего не чувствовал, а через пару секунд, свет окончательно погас. И на этот раз навсегда…

№6

Бессмертие

«Бессмертие…»-Шелестела листва деревьев, и ей вторили скрипом подгнившие колеса повозки. Майрик привык к ровным дорогам, и каждый ухаб возвращал лорда к действительности, мешая наслаждаться приятным шёпотом деревьев.
-Что за страна! Вонь, гниль, застарь, болота, люди- полузвери, - подумал Квентин. Но именно здесь, в этом захолустье, я обрету то, о чем грезят правители мира.
Майрик всегда знал - он особенный, и именно ему уготовано судьбой получить то единственное, что нужно всем без исключения. Еще будучи ребенком Майрик верил в то, что другим казалось абсурдным. Он знал: человек, венец творения, не должен гнить в земле, поедаемый червями. Смерть, по его мнению, была чем-то неестественным, нелепым, не нужным ни ему, не другим людям. И он её отверг. Майрик просто не верил в то, что его может не стать. Лорд Квентин Майрик будет жить вечно! - так он думал, направляясь к Мельнице Душ, единственному месту в мире, где его ждали.
Майрик знал, что тот, кого он ищет, имеет слуг, и надеялся, что он - один из них. Этим бы объяснилось странное поведение человека, правящего лошадьми. Когда Майрик в корчме пытался найти проводника, в дверях возник этот горбун и, указав пальцем на лорда, сказал, что доставит его к могиле. Квентин привык не удивляться странностям в поведении людей, выйдя вслед за горбатым, спросил:
- Сколько возьмешь за поездку- то? Горбун улыбнулся, и Майрик почувствовал вонь гниющих зубов.
- Все, что имеешь, отдашь,- говорила эта улыбка. Но ответ был иной.
- Любой монеты хватит.
- А ты, часом, не Харон? – поинтересовался Квентин, протягивая первую попавшуюся в кармане монету.
- Ты не из бедных! - прошипел через плечо сгорбленный, низкорослый возница на чистейшем английском и сунул серебреную монету в рукав поношенного сюртука, нелепо выглядящего на этом человечке.
- Вези к тому, кто тебя говорить на чужих языках учил, – приказал Майрик, садясь в повозку.
- А я по книжкам! – осклабился горбун, но лошадей вожжами стегнул.
- Что за могила! – Майрик со скучающим видом смотрел, как медленно проплывают по небу тучи, закрывая звезды и другие, далекие для смертных миры.
- На неё многие посмотреть издалека едут… На погосте кто-то мертвецов в свои игры втягивает, могилу раскопал, труп забальзамировал, что ли, и тот уж третий месяц в одной позе сидит. Перезахоронят, а с утра опять она место своё занимает.
-Она? - Квентин с интересом подался вперед.
-Да, жена колдуна местного ребенка ждала, а тут некстати, барин какой- то в нашу глушь заехал, больной был тяжко, ну колдунец наш помочь вызвался. Да так помог, что барина того сутки кровью рвало: стонал - мертвые в гробах просыпались. Ну его слуга жизни из милости и лишил. Наутро в город укатил, а через недельку солдат понаехало, и колдуна велели к ним привести, но он сам явился да говорит: « Вы, видать, из-за барина здесь. Я знахарь и лечил его, а слуга за кошель тугой хозяина к смерти в гости отправил, вот его и вешайте,- сказал так и растаял, как туман к полудню, - колдун ведь. Но не конец это был. Жена его за мужем вослед прибежала, думала, его убивать будут, но солдаты с ней потешились да людишкам на расправу отдали. А людишки у нас - народ лютый, всегда семейку их не любили: мол, могилы разрывают да упокойников на зелья пускают. Ну и зарыли ведьму заживо в одну из могил раскопанных, земле- то всё едино, кого принимать: живых или мертвых!» - кучер внезапно замолчал, и на Майрика понесло дымком из раскуренной трубки.
- А с колдуном что! – Квентин не выдержал затянувшейся паузы.
- А мне почём знать, я людей из одного места в другое катаю, от них эту сказку и услыхал.
- Вези к могиле ! – лорд не мог поверить в слова горбуна, но всё сходилось.
Хоровод сосенок растянувшийся на нескольких миль рассыпался внезапно, распался на отдельные пары, кружившие в каком-то странном ритме… Не сразу разгадал Майрик их танец. Не понял, что за холмики жмутся к ногам деревьев. А когда понял невольно поёжился и запахнул плащ поплотнее. Старые покосившиеся кресты, казалось, в немой мольбе тянули к нему руки. Одиноко хозяевам сырых палат, зовут они в гости каждого путника. Заходи гость дорогой, места всем хватит. Ну а что до срока… Годом раньше, годом позже, а домишко-то твой всё равно пустым не останется… И кажется не доски это крестов, а сухие пожелтевшие кости поднимаются встретить соседа.
«Э, нет! - зло ощерился Майрик,- рано мне тут ещё задерживаться. А если всё обернётся могут меня здесь и вовсе заждаться»
-Тпру-у-у! Всё, барин, приехали. Вона… сидит.
Да…это была та самая могила, о которой говорилось в легенде, в ней был захоронена женщина и ее нерожденный ребенок. Дитятке стало тесно в чреве, и оно решило всё-таки родиться или его вырезали из утробы.
Запах тления был настолько тошнотворен, что даже старик, следивший за погостом и помогавший зарывать почти все «жильцов», стал серого цвета и отвернулся. Могила, у которой стоял Майрик, была раскопана, а полуразложившийся труп сидел на её краю, и его оскал походил, как это не было странно, на улыбку новорожденного. «Если это бессмертный, то выглядит он каким-то сдохшим », - невесело пошутил лорд на родном языке. Но старик, стоявший с ним рядом, видимо, принял слова Квентина за вопрос и беспомощно развел руками. Майрик дал ему золотой, развернулся и быстро зашагал прочь. Загадка была разгадана, он знал, где ему искать алхимика.Лорд улыбнулся и быстро направился к мельнице, стоящей на холме у реки.
*
Ермолай, так звали мельника, продолжал пересыпать муку в мешки и делал это с особо осторожностью.
- Ты что, не слышал? Я спросил, где хозяин. – Квентин уже более получаса искал в этой огромной мельнице хоть кого-нибудь живого, и это ему порядком надоело. Он выплеснул весь накопившийся гнев на первого попавшегося ему на глаза парня, который был занят работой.
- Если молчать продолжишь, пес безродный, к чертям мукомолку твою сожгу, а тебя заживо зарою!, Где хозяин твой, шавка, ответь лучше!- Майрик сорок лет ждал мгновения, когда он увидит алхимика и заберет эликсир, а вместо гения наук он видит сопляка, сыплющего муку.! А того, кого он искал сорок лет, здесь и в помине нет. Лорд готов был наброситься на мельника, но тот внезапно прекратил своё занятие и, повернувшись лицом к Майрику, расхохотался. Потом упал на колени и, ударившись лбом об пол, произнес, подвывая, как собака.
– Нет у меня хозяина, сам по себе я, хлеб пеку, людям жить помогаю, а ты зачем здесь? Чем тебе мельница моя не угодила? Сжечь для чего хочешь? – голос у него срывался, но был звучным и обволакивающим.
Майрик внезапно осознал, насколько нелепо всё происходящее. Он, лорд Квентин Майрик, обладающий богатством королей, познавший всю прелесть жизни, пытается заставить полоумного рассказать, где укрывается алхимик, великий маг, который, если верить легенде, должен жить в мельнице, среди болот, возле погоста, ожидая, когда заживо зарытая местными его умершая жена родит ребенка, и он сможет, вопреки смерти, зажечь новую жизнь и передать тайные знания по наследству. Квентин хотел выкупить эликсир до того, как алхимик отдаст его какой-то потаскухе в надежде увидеть своё дитятко живым. Искусство оживлять не должно быть известно одному, это достояние всех- всех живущих и усопших, всего человечества. Майрик стоял и широко улыбался - это он, тот, кого называли алхимиком, о ком говорила легенда. Ермолай улыбнулся в ответ и встал с колен: «Здравствуй, Кветин, долгое время я тебя ждал, ты разбогател», – Ермолай смотрел на Майрика, и в его взгляде читалась тоска. - Надеешься за золото подкупить смерть? - Не выйдет, Квентин, здесь ты с ней встретишься и узнаешь, что она честна и любит своё дело.
-Да, Квентин, я алхимик, но смерть со мной не считается,- мельник повернулся и взял горсть муки. – Квентин, это – он высыпал муку на пол – Бессмертие, перемолотые кости моего ребёнка, но ты трус, Майрик, и потому жернова смерти перемелют тебя, как и всех, как и всех.
- Откуда ты меня знаешь? – Майрик видел этого человека впервые.
- А ты меня? Мы оба, Квентин,- часть легенды, и сегодня нас, безбожников, поглотит очищающий огонь, смерть заберёт долг у всех, кто с ней шутил, и легенда закончится. Прощай! - Мельник, запрокинув голову, выкрикнул слова заклятия и заполыхал, как факел.
- Нет, ты не можешь, формула!.. - завопил Майрик, бросившись к нему, но языки пламени облизывали кожу алхимика так истово, что превращали её в огонь. Лорд метнулся к мешку с мукой и, схватив его, бросился прочь от живого факела в темноту ночи.
В родовом гнезде Майриков, в зале, где в высоком кресле сидел лорд, не было слышно ни звука, кроме крика младенца. Квентин ждал, что будет с новорожденным, но странного ничего не происходило, мука, растворенная в молоке, не произвела никакого побочного действия: ребёнок был жив. Майрик встал и подошел к малышу. В детских глазках играли лучики веселья. Квентин наклонился над ребенком: «Удивительно- он так прекрасен, а мать- уродливая проститутка, прогнившая как изнутри, так и снаружи». Майрик купил этого мертвого ребенка в грязном районе Лондона. Он надеялся с помощью экспериментов восстановить формулу, но не смог. И вот сегодня он решил испытать силу эликсира. Она была поистине чудесна, ребёнок шевелил ручками и плакал, он ожил! Квентин хотел взять ребёнка на руки, но вдруг за спиной услышал шорох. Майрик быстро обернулся и замер от ужаса: перед ним стоял труп женщины, который он видел на кладбище у разрытой могилы, она что-то шипела и тянула руки к малышу. Майрик расхохотался, он понял всё: эта женщина будет всегда приходить к своему малышу, кого бы он ни оживил.

Уже можно что-то написать?)) Длинные рассказы, особенно один, поэтому если буду читать, то медленно. Прочел только первый.
Сразу понятно кто автор Называть я его конечно не буду.. Просто огромнейшее нагромождение сравнительных оборотов. Ну в общем-то я не первый раз уже пишу об этом автору.. Я понимаю, когда в предложении есть одно сравнение, но когда через предложение по 2-3 оборота, читать это нереально. Попалось бы в руки просто так - наполовине бы бросил чтение.
Ну вот к примеру
Темное, как объединенные воедино прошлое настоящее и будущее, пасмурное небо нависало над болотом как низкие своды языческого храма по холодным ступеням которого слишком часто струилась горячая кровь.
Темное небо, пасмурное небо, да ещё к нему и оборот приделан. Болото можно сравнить с "низкими сводами язческого храма", но зачем горячую кровь? Чтобы предать большей зловещности храму, который в свою очередь придаёт большую зловещность болоту. Не слишком ли? И главное смысловая нагрузка данного предложения - пасмурное небо нависало над страшным болотом.

Здесь царил терпкий солоноватый запах смерти, проникающей близкой вечностью в глазницы и нащупывавшей теплящуюся жизнь незримыми когтями, чтобы вырвать ее из клетки тела, приникнуть к остывающим губам последним поцелуем ведьмака и утолить жажду мести которая никогда не обмелеет как это болото.
Это я перечитал несколько раз, чтобы всё точно понять)) ЧТо такое близкая вечность и как вечность может проникать в глазницы? Какой смысл этой фразы? Красота слов? Ну может быть..но зачем так много?
Вчитайся в предложение и сделай вывод:
Описывается запах смерти. Потом запах почему-то забывается и описывается смерть (которая проникает и нащупывает). Не запах смерти описывается, а именно смерть (собсна зачем я не понял). Далее описывается зачем смерть приникает и нащупывает (чтобы вырвать и проникнуть). Потом описывается месть (которая не обмелеет). Заметьте, что предложение начиналось о запахе на болоте и непонятно, как там оказалась смерть и месть Ну а о нагромождении оборотов я не говорю, это предложение само по себе сплошной оборот.

Взял лишь пару предложений, разобрать можно много каких ещё, но эти два на мой взгляд самые-самые. Снег, кстати, как перья ангелов уже было в одном из конкурсов. Мы в нём тогда именно это и обсуждали с автором текста.. Забавно было и тут это прочесть.
Запятых не хватает по всему тексту, но в конце особенно много, даже парочки точек нет. Видимо автор очень торопился)

Ну это стиль, теперь у сюжете.

Некую зловещность сюжету придают ворон с зелёными глазами, туман и волчьи ягоды с кровью (но не эти обороты!). Придумано неплохо. Но рассказ испортила концовка, когда ладонь, женственного черноволосого юношы-ведьмака, нежно скользнула по щеке Коли. Конечно вырвано из контекста, но именно "женственный", "нежно" и "Приходи если хочешь, но один" даёт гомосексуалную направленность рассказу и в конце представляется не зловещая картина, а как Коля с ведьмаком...эмм..ну да ладно, это уже педофилия

Вообщем я бы приятно провёл время за чтением с тем же сюжетом, но большей смысловой нагрузкой, а не нагромождением красивых бессмысленных фраз.

Скорее всего вызвал у автора обиду, за что заранее извиняюсь Критиковал не автора, а рассказ, а все недовольства к Виртушке, которая пригласила меня побыть судьёй

СырК, ты о моём увлечении поспорить видимо помнишь, поэтому не удивишься... ну. обиду ты вызвал, наверное, не только у автора, но и у его ярых поклонников, но оставим это за скобками и перейдём к рассказу.
все оценки я пока не выставила, потому что вдумчиво всё не прочитала, но
первый рассказ безусловно один из лучших, если не лучщий. Почему?
Во- первых, оригинальная идея, во- вторых, красота языка. Это два бриллианта которые делают достойным любое произведение. А уж в нашем жанре и подавно. Взять настоящих мастеров ужаса. Не Стивена Кинга, Маккамона или Дина Кунца. Нет! Гофмана. Лавкравта, Майринка, По... вы найдёте там изобилующий действиями сюжет? Да ничего подобного ибо страх в нас самих а не вокружающей реальности. Автор показал именно это. Страшно не болото, а то каким мы его видим. Конец великим Ёрмунгандом (змейка такая из скандинавской мифологии) сплетается с началом(это кстати наблюдается только в первом и последнем рассказах). Изысканая речь уводит от реальности именно в эти болота. Мы чувствуем то же что чувствовали мальчики. Именно чувствуем, а не понимаем. Потому что разум в таких вещах подспорье слабое.
Здесь царил терпкий солоноватый запах смерти, проникающей близкой вечностью в глазницы и нащупывавшей теплящуюся жизнь незримыми когтями, чтобы вырвать ее из клетки тела, приникнуть к остывающим губам последним поцелуем ведьмака и утолить жажду мести которая никогда не обмелеет как это болото. Это не описание запаха, который по сути всегда вещественен, это наша интерпретация,наше представление о смерти, о тёмных, древних глубинах в нашем сознани... Именно по ним иногда пробегает рябь и мы чувствуем ЧТО- ТО! Это ЧТО-ТО и есть СТРАХ. Он персонифицируется, но далеко не всегда нужны ходячие разложившиеся трупы стремящиеся сожрать твои мозги... Нет. хватает зелени глаз.. ворона...
А что касается окончания именно оно и привело меня в восторг! Не было насилия, смерти, фактически, хэпи энд, но страшно... А зло и должно быть таким. Оно притягательно. А страх, если не парализует, то возбуждает. Автор всё это показал. И что плохого если дальше начнётся другая и быть может не страшная, а волшебная история... Со страхом может боротся лишь надежда...
P.S. А по поводу "бессмысленных фраз"...СырК, так по сути все фразы бессмысленны. Элочка-Людоедка всего несколькими обходилась. Негоже нам ей уподоблятся... Да и спартанцы с мировой историей договорится не смогли. Лаконизм не есть добро, по крайней мере в речи у писателя. Это моё глубокое убеждение. Сводки о пропавших без вести мы и по телевизору услышать можем

(СырК @ 06.05.2007 - время: 01:42)Уже можно что-то написать?)) Длинные рассказы, особенно один, поэтому если буду читать, то медленно. Прочел только первый.
...................
Воть, получите и распишитесь.
Ответ автора рассказа №1
Сырк, вы можете думать что угодно о имажинизме вобще и о моем имажинизме в часности, на вкус и цвет как известно товарищей нет. Но педофилии в рассказе не было! Если вы не заметили ведьмак и Коля были одного возраста и это неоднократно упоминалось в тексте.

Дальше... Ничего, если я по мере прочтения высказываться буду?
Итак рассказ №2... Вот здесь если можно я приведу цитату СырКа
Вообщем я бы приятно провёл время за чтением с тем же сюжетом, но большей смысловой нагрузкой
Мне рассказ показался коротеньким и, извините. не страшным. Мистическим-да! Безусловно, хотя представленная картинка (есть у меня такая слабость. при прочтении всегда возникают образы) так вот картинка, чисто внешне, если бы стали кино снимать, напомнила и незабываемого Фредди из нашего детства и пару-тройку других, менее известных фильмов. Всё бы спас сюжет если бы он был глубже. Я понимаю, что это форма сна короткие абзацы, фрагменты воспоминаний создают это впечатление, но даже безупречная форма должна быть наполнена содержанием.... Может я невнимательно читала, но не проследила какое значение имело то что Дайна хранила девственность до 22-х лет... Вернее так: чего ОН тянул так долго? По-моему этот возраст надо было обыграть, придумать какую-нибудь тайну... Я понимаю, что он наиболее подходящий для деторождения, но тем не менее. Хотя бы на этом надо было упор сделать.. Но это всё мелочи, можно сказать придирки... Самое главное, что меня разочароввывае, я об этом уже говорила, это когда писатель меня обманывает. Что за проклятие? Кто его наложил? Что за тайна в семье Дайны? Нет ответа... я расстроилась, извините...

№ 3... Мне понравилось, читала с удовольствием, но сбивают порой странные фразы как то-"руки усеянные маникюром"
"Иван Анатольевич Хичко" подпись ещё более странная нежели сам документ. Иван Анатольевич был видимо человек весьма хладнокровный педантичный и честолюбивый. я бы так ни за что не подписалась. Я бы вообще подписываться не стала... В общем не согласуется она с содержанием письма.
"глаза змеи или кошки" конечно понятно что хотел сказать автор. Но всё-таки глазёнки у этих тварей разные. Если бы мне сказали что у меня кошачьи глаза я бы отреагировала иначе чем на сомнительный комплимент насчёт змеиных глазок...
"Где взялся" звучит тоже несколько коряво. Более привычно было бы "откуда"
и т.д.
Ну, а теперь о приятном, фильм бы был замечательным! Попади это в качестве сценария к хорошему режиссёру вроде Верховена, да подберите актрису типа Шерон Стоун и "Основной инстинкт-3" был бы готов... я именно так и читала. Леся Александровна произвела сильное впечатление, не скрою. Автору- спасибо! Вот концовочка чуть смазана, как будто времени не хватило... В целом- хорошо, чем-то Хичкока напоминает, но просится это всё же на экран, а не на пергамент в кожанном переплёте...

№ 4...Простите, конечно, не мне судить но всёже почти не по теме. Ну никак это не "Мистика.Ужасы" простите ещё раз. История хорошая, правдивая... На старый добрый соцреализм похожа, я же более к романтизму склонна, ничего уж тут не поделаешь. Написано хорошо, если позволите всё же к паре моментов придерусь. Основной- нет рассказа в рассказе. Всё речь автора и это тем более удивительно, что диалоги отменные у персонажей свой стиль речи... тем сильнее бросается в глаза несоответствие. Может такая задумка? Значит я просто не поняла. Из совсем уж мелких недочётов Знаете, Сергей, я раньше тоже был молод слово "раньше" придаёт фразе комическую окраску, а она здесь явно лишняя. Ещё несколько слов выбиваются из контекста, например"всенепременно" или "ежели"(всё таки просторечие в устах профессора как-то странно звучит)
P.S. Извините, об оставшихся двух я завтра напишу... Слишком уж объёмно пятое произведение... Буду надеяться, что настолько же интересно! Спасибо за внимание и не злитесь на меня- плохого ничего не хотела, честное слово!

Это снова я... Решила изменить порядок чтения... Большой десерт оставила на сладкое, а пока - №6

Ну что сказать, меня как ярую литературную "непатриотку" порадовало появление на нашей земле иноземца. Заинтриговало сразу как и во втором рассказе. Ну а дальше и того краше, даже русский мельник Ермолай и то затаившийся западный алхимик.... Перебор даже для меня... Хотя я, конечно, ёрничаю. Автор молодец. Страна не обозначена, так лёгкие намёки, чтоб не ущемлять ничьего достоинтва. Ну ладно, а теперь серьёзно...
Рассказ хорош, хотя бы потому, что это рассказ. Сюжет, интрига... Если бы дать снимать Бартону может и фильм бы не плохой вышел, вроде "Сонной Лощины".
Что мне особо понравилось здесь нет рассказчика. Он сливается с главным героем, что очень сложно сделать, когда пишешь от третьего лица. Цинизм охотника за бессмертием... яркость второстепенных персонажей. Может даже излишняя, потому что от горбуна-возницы я ждала какой-то пакости. а он оказался не причем. Обидно... хотя это обстоятельство добовляет и элемент детектива. Так что беру свои слова назад. Оригинальная концовка...Только я бы сделала акцент на том, что из-за неё-то Ермолай и покончил с жизнью и легенде внимания побольше бы уделила... ну изнаки препинания по другому бы расставила, акценты бы чуть сместла...
А в целом-получила удовольствие. Хорошая страшилка.

Kiss-ka, ты вот мне приводишь в пример имажинизм и неких авторов. Можно мне пару тройку предложений оттуда, которые похожи на твои? Или ссылку на один из рассказов данных авторов? И моя основная мысль была не о бессмысленности фраз и неприятии имажинизму, нет. Фразы красивые, обороты я тоже использую. В основном в стихах, но и в прозе тоже. Я говорил о кол-ве данных оборотов! Всего должно быть в меру. В рассказе №1 меры нет.

Ну и ответ на ответ автора рассказа один) Во-первых я не говорил, что в рассказе есть педофилия, её там нет. Я говорил о том, что у меня вызывает концовка педофилические мысли. А во вторых педофилией можно назвать и описание детского секса. Даже если они одного возраста, а секс этот описываете ВЫ, то это будет педофилией, что на форуме запрещено.
Ну а про моё отношение к имажинизму я написал Kiss-kе выше.

Отзывы на остальные рассказы читать не буду, пока не прочел рассказы сам)