Происхождение «либералов»

Настройка на исторический марафон.
По интернету разносится плач по внесистемной оппозиции: разгромлена, обезглавлена, маргинализирована…
Да: разгромлена, обезглавлена, маргинализирована.
Но я не плачу, хотя и сочувствую жертвам политических репрессий, обрушившихся на голову лидеров протеста.
Давно свое отплакал, слезы высохли.
Исход противостояния не успевшего окрепнуть в России гражданского общества и самовоспроизводящейся бюрократической машины был предсказуем еще тридцать лет назад, когда из различных моделей государственного устройства был выбран вариант сильной президентской власти. А уж после событий сентября-октября 1993 года все точки над i были окончательно расставлены.
Но я не стану злорадствовать по поводу близорукости либеральной общественности, радостно помогавшей пилить тонкий сук парламентаризма, на котором она и сидела.

Да и речь не об этом, в проблеме «кто виноват» пусть досконально разбираются историки.
Сейчас меня больше интересует другой вечный российской вопрос: что делать?

Ответ будет банальным: разобраться в причинах поражения.
Об этом сейчас много говорят и пишут, но скользят все больше по верхам: объединились, разъединились, ушли, остались, захватили, упустили…

Да, вопросы тактики тоже имеют немалое значение, но лишь тогда, когда определена стратегия.
А вот со стратегией у российских либералов дело обстоит хуже всего.
Построение демократического, правового государства в стране с тысячелетней авторитарной традицией понимается совершенно механистично: демократы должны взять власть, провести честные выборы, принять «хорошую конституцию». С этим все согласны. Спорят о последовательности — что сначала: взять власть или провести выборы, когда и каким составом принимать конституцию?

Некоторые пытаются заглянуть вперед и задаются вопросом: а как обеспечить необратимость демократических преобразований? Но здесь дальше обсуждения уместности и масштаба будущей иллюзорной люстрации чиновников и пропагандистов дело обычно не идет.

А, между тем, и взять власть — целое дело, и провести честные выборы в стране, привыкшей к фальсификациям, не так просто, и в вопросе новой конституции нет консенсуса, а уж с необратимостью демократических перемен дело обстоит совсем плохо.
Что помешает на честных и чистых выборах победить нечестному и нечистому политику, который за «все хорошее» и против «всего плохого»? А потом установить авторитарный режим?
Считается, что помешает ему система сдержек и противовесов в виде парламента и независимой судебной власти.
А если парламент будет состоять из сторонников этого нечестного и нечистого политика?
А с «независимой судебной властью» авторитарные лидеры всегда умели разговаривать: кого запугать, кого подкупить, а на некоторых достаточно бросить пристальный начальственный взор.

Но тут, по логике либералов, в дело вступит народ, который валом повалит защищать свои демократические завоевания.

А ежели наоборот, скажет: «Развелось тут болтунов и бездельников! В шею их гнать! В стране должен быть один хозяин!».
И ведь такие настроения довольно распространены в нашем обществе, особенно — в низах. Приходилось слышать.
Вопросы, вопросы...

В общем виде понятно, что демократические институты обладают устойчивостью только тогда, когда в их безотказной работе заинтересовано абсолютное большинство.
Там, где демократия вошла в плоть и кровь общества - с воспроизводством ее механизмов обычно нет проблем (хотя и там они иногда возникают) — волшебная сила традиции.

Но там, где этой традиции нет, должен работать насущный интерес. Демократия устойчива, когда она выгодна большинству, в том числе и в самом приземленном, меркантильном смысле. «При диктатуре жили плохо, при демократии — хорошо». Если в головах большинства нет такой связки на уровне условного рефлекса — никакие конституции не помогут.

У большинства наших сограждан, к сожалению, такой рефлекс не выработан.
Демократия ассоциируется не столько со свободой, сколько с хаосом, не столько с благополучием, сколько с неуверенностью в завтрашнем обеде.

Конечно, со временем память о неблагополучных 90-ых рассосется, вместе с пережившими это время поколениями.
И тогда, усилиями свободомыслящей интеллигенции можно будет сотворить новую легенду о грядущем «золотом веке», который наступит с приходом к власти либералов.
Со временем, но не сейчас.

Может случиться и так, что многолетняя стагнация российской экономики закончится полноценным и оглушительным кризисом, бедствия которого перекроют воспоминания о жалких «двух кусочеках колбаски» из давнего популярного шлягера 90-ых. И ответственность за за эти бедствия падет в сознании общества именно на авторитаризм. Особенно, если это будет сопровождаться очередной «рационализацией», вроде недавней пенсионной реформы.
Такое ход событий вполне реален. Но, как известно, не все потенциальное становится актуальным.

А пока оппозиция может работать только «на коротком плече», то есть использовать конкретные случаи массового недовольства властью (точечная фальсификация выборов, арест популярного и не очень политика, экология, цены и пр.).
Но педалирование частных проблем и результат дает частный и краткосрочный (Шиес, Хабаровск).
И даже если возмущение конкретным случаем произвола захватывает довольно значительную часть общества (2011 год), волнения носят сравнительно краткосрочный характер и имеют тенденцию к самозатуханию.

Непонимание этого факта, неумение (или нежелание) отличить обычные массовые выступления от революции (или революционной ситуации) — серьезный методологический дефект внесистемной оппозиции.
Постоянная «игра в революцию» выжигает энергию протеста, неизбежные в такой ситуации поражения порождают массовое разочарование, компрометирует лидеров движения.
И, одновременно, дают властям повод для дальнейшего закручивания гаек.
Лидеры оппозиции выдавливаются из страны, садятся, отходят от активной политики.
Получается нисходящая спираль протестной активности, не расшатывающая, а укрепляющая режим.

Как выскочить из этого порочного круга?
Понимаю, что это будет звучать разочаровывающе, но другого рецепта, думаю, нет — нужно научиться ждать.
А, значит, отказаться от форсированной революционной риторики, запрятать в дальний ящик все эти майданные технологии вместе с рецептами Джина Шарпа и пахать на будущее.

Это значит: с одной стороны, вести последовательную идеологическую работу: аргументированно критиковать режим, создавать и пропагандировать детально прописанный образ «прекрасной России будущего» (этим с успехом может заниматься эмиграция).

А внутри страны нужно действовать тоньше и деликатнее..
Во-первых, не брезговать ни одной из имеющихся в распоряжении форм легальной активности, особенно на низовом уровне: правозащита, экология, поисковики, реконструкторы, фанаты и пр. — все точки сбора активной молодежи.
Во-вторых ( и это гораздо сложнее) суметь выдвинуть из своей среды хотя бы двух-трех общепризнанных в оппозиции моральных авторитетов, раскрутить их, защитить от «внутривидовых нападок» и создать светский культ демократических героев (желательно не только усопших, но и живых).

Ну и последнее (по перечислению, но не по значению): сформулировать четкие, но выполнимые, нормы оппозиционной этики, включая правила корректной критики, позволяющие отличить «своих» (независимо от их идеологических предпочтений), от «чужих». Тех, с кем можно иметь дело (даже в случае их вынужденного сотрудничества с властью), от «слишком усердных учеников» режима. Которых следует обходить за версту.

И настроиться на исторический марафон. Вынужденный, навязанный. Но марафон — это тоже движение. Еще какое.
Согласен, не ново. Но проверено историей.
И оставляет надежду.