Обман народа большевиками!

Каждый день над рабочей слободкой, в дымном, масляном воздухе, дрожал и
ревел фабричный гудок, и, послушные зову, из маленьких серых домов выбегали
на улицу, точно испуганные тараканы, угрюмые люди, не успевшие освежить сном
свои мускулы. В холодном сумраке они шли по немощеной улице к высоким
каменным клеткам фабрики; она с равнодушной уверенностью ждала их, освещая
грязную дорогу десятками жирных квадратных глаз. Грязь чмокала под ногами.
Раздавались хриплые восклицания сонных голосов, грубая ругань зло рвала
воздух, а встречу людям плыли иные звуки - тяжелая возня машин, ворчание
пара. Угрюмо и строго маячили высокие черные трубы, поднимаясь над
слободкой, как толстые палки.
Вечером, когда садилось солнце, и на стеклах домов устало блестели его
красные лучи, - фабрика выкидывала людей из своих каменных недр, словно
отработанный шлак, и они снова шли по улицам, закопченные, с черными лицами,
распространяя в воздухе липкий запах машинного масла, блестя голодными
зубами. Теперь в их голосах звучало оживление, и даже радость, - на сегодня
кончилась каторга труда, дома ждал ужин и отдых.
День проглочен фабрикой, машины высосали из мускулов людей столько
силы, сколько им было нужно. День бесследно вычеркнут из жизни, человек
сделал еще шаг к своей могиле, но он видел близко перед собой наслаждение
отдыха, радости дымного кабака и - был доволен.
По праздникам спали часов до десяти, потом люди солидные и женатые
одевались в свое лучшее платье и шли слушать обедню, попутно ругая молодежь
за ее равнодушие к церкви. Из церкви возвращались домой, ели пироги и снова
ложились спать - до вечера.
Усталость, накопленная годами, лишала людей аппетита, и для того, чтобы
есть, много пили, раздражая желудок острыми ожогами водки. Вечером лениво
гуляли по улицам, и тот, кто имел галоши, надевал их, если даже было сухо, а
имея дождевой зонтик, носил его с собой, хотя бы светило солнце.
Встречаясь друг с другом, говорили о фабрике, о машинах, ругали
мастеров, - говорили и думали только о том, что связано с работой. Одинокие
искры неумелой, бессильной мысли едва мерцали в скучном однообразии дней.
Возвращаясь домой, ссорились с женами и часто били их, не щадя кулаков.
Молодежь сидела в трактирах или устраивала вечеринки друг у друга, играла на
гармониках, пела похабные, некрасивые песни, танцевала, сквернословила и
пила. Истомленные трудом люди пьянели быстро, во всех грудях пробуждалось
непонятное, болезненное раздражение. Оно требовало выхода. И, цепко хватаясь
за каждую возможность разрядить это тревожное чувство, люди из-за пустяков
бросались друг на друга с озлоблением зверей. Возникали кровавые драки.
Порою они кончались тяжкими увечьями, изредка - убийством.
В отношениях людей всего больше было чувства подстерегающей злобы, оно
было такое же застарелое, как и неизлечимая усталость мускулов. Люди
рождались с этою болезнью души, наследуя ее от отцов, и она черною тенью
сопровождала их до могилы, побуждая в течение жизни к ряду поступков,
отвратительных своей бесцельной жестокостью.
По праздникам молодежь являлась домой поздно ночью в разорванной
одежде, в грязи и пыли, с разбитыми лицами, злорадно хвастаясь нанесенными
товарищам ударами, или оскорбленная, в гневе или слезах обиды, пьяная и
жалкая, несчастная и противная. Иногда парней приводили домой матери, отцы.
Они отыскивали их где-нибудь под забором на улице или в кабаках
бесчувственно пьяными, скверно ругали, били кулаками мягкие, разжиженные
водкой тела детей, потом более или менее заботливо укладывали их спать,
чтобы рано утром, когда в воздухе темным ручьем потечет сердитый рев гудка,
разбудить их для работы.
Ругали и били детей тяжело, но пьянство и драки молодежи казались
старикам вполне законным явлением, - когда отцы были молоды, они тоже пили и
дрались, их тоже били матери и отцы. Жизнь всегда была такова, - она ровно и
медленно текла куда-то мутным потоком годы и годы и вся была связана
крепкими, давними привычками думать и делать одно и то же, изо дня в день. И
никто не имел желания попытаться изменить ее.
Люди привыкли, чтобы жизнь
давила их всегда с одинаковой силой, и, не ожидая никаких изменений к
лучшему, считали все изменения способными только увеличить гнет.
Пожив такой жизнью лет пятьдесят, - человек умирал.(с)