Акционизм

Арт-движение «Синий всадник» громко заявило о себе в конце прошлого года. Накануне Рождества его участники прохаживались неподалеку от Казанского собора с бензопилой, предлагая бесплатно оскопить всех желающих в честь философа Оригена. Тогда на «Синего всадника» едва не завели дело об оскорблении чувств верующих. Но это далеко не самая дерзкая акция активистов. Как-то раз они усадили в поезд метро фигуры, с ног до головы укутанные в чёрные балахоны, с верёвками на шеях.

На коленях «люди в чёрном» держали траурные портреты советских генсеков и российских президентов (акция «Склеп»). Ну а пару недель назад один из участников «Синего всадника» пришёл к зданию ФСБ, положил на землю флаг Украины, встал над флагом на колени и умылся кровью. Корреспондент «Нашей Версии на Неве» узнал у «Синего всадника», ради чего всё это делается и не боятся ли активисты кары политических «небес».

«На наш взгляд, главной проблемой является тенденциозность в современном искусстве, – рассказали «всадники» нашему корреспонденту. – Это одна из наиболее знаковых болячек родом из постмодерна. Например, в России сегодня особенно актуально так называемое политическое искусство. Однако такое протестное творчество не всегда отличается дерзостью и остротой идеи, далеко не всегда оно будоражит умы мещан. По правде говоря, после «Войны» это мало кому удавалось. Есть даже не проблема, а искушение для художника – возможность двигаться по протоптанным диким линиям. Мы сами действовали подобным образом».
– А теперь не действуете?
– Теперь нам кажется, что каждая акция должна стать откровением в некотором смысле слова. Пусть даже откровением саркастическим, праздником иронии, и всё же именно «бурей и натиском» ума и разума. В акционизме нужно искать решения постоянно, извлекать из себя всевозможные находки и высказываться с их помощью, разговаривая разными языками, чтобы не вывалиться в тенденцию или пошлость. Акционизм – это насильственный диалог, навязанный художником тому социуму, в котором он пребывает, поскольку главным образом творец ориентирован на добычу отклика.
– Какие акции дались вам тяжелее всего?
– Акции, на которые мы шли как на заклание. Они ставят тебя перед внутренним выбором, перед дилеммой. Последние две акции – «Склеп» и «Умойтесь кровью», были самыми трудными в плане принятия решения: быть им или не быть. Ведь знаешь заранее, что твой поступок (он же – символический жест) будет иметь для тебя реальные последствия. Опасность угодить под каток правоохранительной машины слишком велика, и никто из участников не желает быть раздавленным этим зубчатым колесом.
– И как правоохранительная машина среагировала на ваши последние действия?
– Мы не знаем чего ожидать, живём в напряжении, что за нами придут Они... Но мы всё же рассчитываем на то, что последствия не будут чересчур жестокими для «Синего Всадника». Ведь мы художники, философы-шуты, на худой конец, и уж точно не робеспьеры. Искусство не вредоносно. И государство не должно повторить геноцид скоморошества на Руси.
– Неужели вы чувствуете давление со стороны общественности?
– На днях Олега Басова, создателя «Синего всадника», вежливо попросили забрать документы из СПбГУКИ, где он учился в магистратуре. Общественность весьма многолика: одни видят в нас городских сумасшедших, другие проникаются симпатией к нашим действам. Но всё-таки отторжения больше. Особенно в этом преуспевают люди, которых можно условно отнести к среднему классу. Именно они неустанно бранят нас за безделье и неразумие, советуют нам завести семьи, нарожать детей, засадить баклажанами огород, работать в поте лица, тем самым принося пользу социальным массам, и отправлять в космос благие мысли. Такой народец особенно нам противен.
– У вас есть авторитеты?
– Да, мы любим авторитеты. Мы смакуем скоморошьи фигуры в церквях и гамлетовских мыслителей на брусчатке. Однако мы все, русские, ещё настолько язычники, что нам приходится прилагать титанические усилия, чтобы авторитеты не стали идолами. Впрочем, любой самоотверженный и идейный человек, выражающий свою позицию, должен становиться примером для подражания.
– Насколько я понимаю, у вас нет манифеста. Но есть, наверное, какие-то основные принципы и идеи, которые вы можете сформулировать?
– У нас нет идеологии, но есть позиция. Позиция по тому или иному вопросу в различных сферах. Идеология – это оковы, это товар: мы вас научим правильно думать, а вы будете делать то, что нам нужно. Идеология – это вообще атавизм. Мы же способны протроллить всё.
– Существуют ли для вас какие-то табу? Что-то, чего вы точно не сможете сделать?
– Все наши табу укладываются в общечеловеческие запреты. Мы не приемлем физического насилия над животными или людьми, разве что только в отношении самих себя, хотя мы и не практикуем такие вещи. Акционизм – это не преступление. С другой стороны, мы готовы пойти на некоторые провокативные действия, на иной хулиганский жест, если того потребует наше детище – полуночная вылупившаяся задумка.
– Не могу не спросить о судьбе птиц, которых вы использовали в акциях.И о том, не сталкивались ли вы с защитниками прав животных.
– С петухами у нас сугубо творческие отношения. Мы их берём на время, потом отдаём назад, где, скорее всего их ожидает участь жаркого, хотя некоторым везёт, и они в основном общаются с курицами на пригреве. Защитникам животным нечего опасаться, все пернатые живы и, надеемся, здоровы. И, потом, какие права у петуха? Право быть вкусным!
– Помнится, вы гуляли по центру города, сообщая прохожим, что ищете человека. Нашли?
– У нас с Диогеном результат схож: ни Бога, ни человека – сплошной эфир.
– Сколько человек состоит сейчас в вашей арт-группе? Открыты ли вы для новых людей, которые хотели бы поучаствовать в ваших перформансах?
– Есть три основных человека, они же идеологи-создатели, но кроме того участвуют и другие, выразившие решительное желание. В основном это представители творческих профессий: художники, искусствоведы, социологи, музыканты. Так, например, художник Роксолана Шушкевич подготовила для «Склепа» великолепный плакат «Русская идея», который по завершению акции так и остался висеть в вагоне метро. Или колоритный Винсент, побивающий цепью пыльные фолианты – своеобразный юродивый от искусства.
– Чем вы занимаетесь помимо акций?
– Стараемся преобразовать уклад, нивелировать влияние быта настолько, насколько это возможно на данном этапе жизни. Работаем, учимся, у всех по-разному. Олег Басов, создатель «Синего Всадника», является профессиональным хореографом. Он танцевал в музыкальном театре, хоть и остался «городским колхозником» по сегодня. Об авторе Ирине Думицкой скажем так: её самобытные варварские привычки не искоренила система образования ни Финляндии, ни России.
– Скоро вы поедете на московскую биеннале. Чего вы ждете от этой поездки?
– Мы впервые приглашены выступить на открытии биеннале современного искусства. Для нас это настоящее торжество. Даже большее, чем Первомай. К тому же, мы впервые едем в Москву
в качестве артистов, а не туристического табуна. Конечно, хочется себя показать и в других поплевать. Москва – город контрастов. А вдруг там возникнет идея что-нибудь устроить на Красной площади?
– Вы верите в то, что политические акции способны изменить общество, хотя бы малую его часть? Или это послание для тех, кто и так на одной с вами волне?
Искусство само по себе беспомощно, на него не стоит возлагать какие-либо серьёзные целеполагания и задачи. Искусство хрупко. И даже политическое искусство акции является таковым. Поэтому мы отталкиваемся только лишь от своего бесконечного желания выражать своё отношение, играть в свои игры – не более того. А сознание народа пусть меняют его пророки.
Нина Фрейман, "Наша Версия на Неве", № 18 (326), от 19.05.-25.05.2014(С)

- Каким можно назвать Ваше отношение к акционизму как виду искусства и к тому, что проделал Петр Павленский?
– Вы знаете, неважно, разбираюсь я в искусстве или нет. Поэтому мое отношение в данном случае к акционизму имеет характер личный. От этого акционизм как таковой не изменится и не перевернется. Акционизм — это старое явление, от дадаистов пошло, оформилось еще в 50-60 годы на Западе. У нас это более или менее молодое течение, хотя насколько молодое, сказать сложно, потому что акционизмом страдали многие наши художники и, надеюсь, страдать будут.
- Искусство это или нет?
– Это вид искусства, и к этому надо относиться как к виду искусства, где художник сам является объектом и субъектом того искусства, которое он хочет показать. Акционизм — это всегда такая вещь, связанная с каким-то социальным заявлением. Поэтому проводится она не в рамках музея или художественной галереи. Она выплескивается на улицу. Как раз в той среде, которая, казалось бы, не подготовлена для искусства. Мы находимся в окружении петербургской архитектуры, все это – памятники искусства. Почему нельзя время от времени устраивать акцию, где произведением искусства является сам человек? В данном случае — художник.
- Любой человек может некую акцию сотворить? Где та граница, когда можно сказать: вот это — самодеятельность, а вот это — искусство?
– В вопросе с Петром Павленским все понятно. Это совершенно четко подготовленная акция, это не спонтанное сумасшествие, когда на кликушу находит эмоциональный срыв, когда человек болен и не может ничего делать, кроме как кричать, орать, быть агрессивным и вести себя неадекватно. В данном случае абсолютно адекватные действия, все продумано, все четко. Павленский как художник, человек с художественным образованием, прекрасно понимает, что такие своего рода экспромты должны готовиться заранее, чтобы это выглядело как акт, который привлек к себе внимание.
- Вы говорите, всегда есть социальная направленность. А возможна ли здесь бесконфликтность, по крайней мере, отсутствие скандальности?
– Конечно, возможна. Но дело в том, что таких бесконфликтных акционизмов мы можем ежедневно увидеть на улице тысячи. Коммерческий акционизм: человек переоделся в какой-нибудь телефон и предлагает всем зайти в телефонный салон. Это тоже своего рода акционизм — человек напялил на себя какую-то дурацкую одежду, ходит по улице и смущает людей своими флаерами. Никого не возмущает, когда люди надевают одинаковую одежду — футболки, пиджаки, поднимают одинаковые флаги и проходят по улице. Или собираются все вместе и поют патриотичные песни.
- Но это не искусство.
– Почему? Это хеппенинг, праздник, понимаете? А хеппенинг — это часть акционизма. В данном случае человек себя выставляет в качестве предмета искусства, делает с собой, что считает нужным, и у него есть подготовленная платформа идеологическая — почему он хочет это сказать. В данном случае это коррелирует с контемпорари артом, с современным искусством. Оно зачастую вообще ничего не показывает, но зато большое объяснение дает этому. В этом плане Петр Павленский просто очень хороший художник.
- Его талант — умение обострить и привлечь особое внимание?
– Да. Акционизм всегда на острие социального и искусства. Это, по большому счету, социальное искусство. Это специально сделано вот здесь, на улице, неожиданно для людей, чтобы это было острым.
- Вы считаете, что вывернулись, но я все равно продолжу задавать этот вопрос. Некогда посетил я выставку «Пушкинская-10» в Манеже. И у меня сложилось полное ощущение, что, если человек без художественного образования соберет у себя дома инсталляцию из мусора и поставит на этой выставке, то никто из посетителей не скажет: «Что это за мусор?». Все подумают, что это такая инсталляция. Это поток сознания, но очень понятный. Это искусство?
– В любом течении искусства, будь то олдскул типа скульптуры или живописи, будь то акционизм в современном выражении художников, есть более-менее талантливые и посредственные художники, которые ступают на стезю акционизма.
- Но все равно — все искусство?
– В данном случае — это искусство.
- Когда я учился в театральном институте, наш мастер, Аркадий Иосифович Кацман, родом из Одессы, говорил: «В Одессе так может каждый, только стесняется». Он так нас оценивал. Соответственно, мы понимали: то, что мы делаем — не искусство.
– Вы знаете, что человек делает, когда он один находится, когда за ним никто не наблюдает? Вот с учетом этого надо еще посмотреть, что такое искусство.
- Опять я не подловил Николая Копейкина. Но в том же Манеже я пошел на выставку работ людей, скажем так, с умственными проблемами. И многие вещи, действительно, были талантливые, действительно, я так не могу. И какие-то художественные ощущения это вызывает. Но сами себя они художниками не считают. Это искусство?
– Есть и такое направление в искусстве, когда работы сумасшедших оформляются в какие-то выставки и показывается степень болезненности человека и вместе с тем степень его одаренности. Петр Павленский в своей акции последней тоже хотел показать, что все это очень рядом. Что психиатрия становится зачастую политическим инструментом, чтобы кого-то наказать. И в своей декларации он четко указывает, почему он это делает. Этот человек абсолютно нормален, я считаю.
- И врачи так считают. Его признают вменяемым из раза в раз.
– Нам сложно говорить о вменяемости человека, потому что мы с вами не врачи. Но я считаю, что это хороший художник...
- В том, чтобы резануть себе ухо?
– Но он знает, зачем он это делает и что будет и какие будут после этого действия со стороны окружающей среды, в которую он попал.
- То есть, привлечение внимания до такой степени может стоить того, чтобы прибить и отрезать?
– Мы можем в данном случае говорить о том, насколько нам понравилась та или иная акция, ее эстетическое восприятие вами, мной. Лайкнуть — «да», или дислайкнуть — «нет». Но никто не спорит, художник это или не художник.
- Как отличать высокие образцы искусства от так называемого творчества?
– Высокие образцы висят в музеях. Если вы увидели там фамилию какого-нибудь художника, то вы знаете, что этот художник высоко ценится музейными работниками. А сейчас у нас самое крупнобюджетное, но обычно очень мало финансируемое самими художниками, это, конечно, контемпорари арт. То большое ничто с большим объяснительным текстом в качестве подмены того, чего мы не увидим.
- Все вроде бы можно считать искусством. Но я не хочу смотреть все, я хочу смотреть то, что меня развивает.
– Для этого надо ходить на современные мероприятия. Вот сейчас идет «Манифеста», было множество мероприятий. Я в первые дни обошел, сколько смог. И в голове сложилось ощущение, что творится в современном, в том числе и петербургском, художественном мире. Всегда что-то происходит. Мне, конечно, ближе вещи стрит-арта. Для многих молодых людей это сегодня проблема — они приходят в галерею, а там им говорят: это не наш формат. Куда им деваться? Это огромное количество людей с гуманитарным запалом, они выходят на улицы, расписывают стену. Занимаются, в общем-то, вандализмом. Требуют: выделите нам стену для граффити! Кто каким путем идет. Павленский – тоже настоящий стрит-арт, он все на улице производит. За ним стоит следить, и это будет своего рода ваш багаж. И ваше отношение к этому будет такое, какое есть. Современное искусство – это не только пошел картинку нарисовал: две березки и церковь, пошел продал какому-то прихожанину. Мы живем в многополярном мире, и искусство должно быть многополярным. То есть, разным.

Беседовал Аркадий Шароградский,
«Фонтанка.ру»(С)

Начнем с того, что, согласно принятым в социальной психологии представлениям, люди — существа, склонные к конформизму и слепому следованию авторитетам.

Первым делом следует вспомнить эксперимент Аша.В начале 50-х годов американский психолог Соломон Аш говорил ничего не подозревающим студентам, что они приглашены поучаствовать в эксперименте по изучению работы восприятия. Студент оказывался в группе, которой показывали две карточки с изображением отрезков — участникам нужно было сравнить их длину. Сначала все шло хорошо, но затем группа начинала единогласно утверждать нечто, противоречащее очевидному: что равные отрезки неравны или, наоборот, неравные равны. Коварный исследователь в это время смотрел на реакцию студента — согласится тот с мнением коллектива или будет отстаивать то, что видит собственными глазами? Это и было подлинной целью эксперимента.Как честный исследователь, Аш повторил свой эксперимент множество раз — как в классической версии, так и с множеством вариаций. В классической версии студентов подвергали мучениям на протяжении 18 повторов, в 12 из которых большинство единогласно выбирало неправильный ответ. В итоге с неправым большинством соглашались в 36,8% случаях, а 75% всех участников прогнулись под нужды коллектива хотя бы один раз. Сами по себе эти результаты не пугают: уровень конформизма не так уж высок, прислушиваться к чужому мнению полезно, а шанс того, что десяток человек разом ошиблись, крайне невелик.Более брутальный эксперимент поставил в 60-е годы ученик Аша Стенли Милгрэм, продемонстрировавший, что конформизм — штука отнюдь не безобидная. Он заманивал людей предложением поучаствовать в эксперименте по изучению работы памяти — человеку всего-навсего нужно было зачитывать задания другому участнику и, когда тот ошибался, нажимать на кнопку и бить его током, постепенно увеличивая напряжение. Вскоре этот второй испытуемый (в классической версии эксперимента он находился в другой комнате и был слышен лишь его голос) начинал просить прекратить, жаловался на больное сердце, а потом и вовсе подозрительно замолкал. Однако властный человек в белом халате требовал продолжать нажимать на кнопки и увеличивать напряжение, утверждая, что «всю ответственность берет на себя». Все это, понятное дело, был чистый спектакль и током никого не били. Забавно, что перед экспериментом Милгрэм опросил уважаемых специалистов в области психологии: сколько участников дойдет до финальной отметки в 450 В, перешагнув через крики и страдания? Ученые оценили количество этих нехороших людей в 3%, но в результате их оказалось 65%Интересно, что эксперимент Аша повторяли в разное время в разных странах, и выяснилось, что степень конформизма зависит от культуры и постепенно снижается вместе с ходом социального прогресса.

Эксперимент Милгрема, напротив, показывает довольно стабильные результаты. Только представьте, сколько всего произошло в США начиная с 60-х годов: антивоенные выступления, Civil Rights Act и отмена сегрегации, феминизм в нескольких волнах, однополые браки, убитые Мартин Лютер Кинг и Харви Милк, живой Барак Обама. Общество вроде бы стало более открытым, но участники эксперимента Милгрэма все так же послушно лупят током рыдающего собрата, как будто этих 35 лет и не было.

(Правда, провести эксперимент в классическом виде сейчас нельзя — по нынешним меркам это крайне неэтично. Исследователи нашли лазейку и ограничиваются пределом в 150 В, которые в первоначальном эксперименте оказались чем-то вроде порога — пересекавшие его уже не останавливались и доходили до финальной отметки в 450 В.)

В общем, такая вот константа, которую не залечишь никакой «культурой». Но может, в самих этих экспериментах есть что-то, что может улучшать поведение людей? Соломон Аш выяснил, что процент соглашательства резко падает с 36,8% до едва различимых величин, стоит лишь добавить в эксперимент еще одного участника, который тоже «против толпы». Когда вы не один, отстаивать свою точку зрения становится гораздо легче. То же самое было в одной из вариаций эксперимента Милгрема — стоило добавить других актеров, которые отказывались «в этом участвовать», как количество послушных ассистентов палача снижалось до четырех из 40, то есть до 10% против 65%.

В общем, дело за малым — нужно найти того, кто первым пойдет против течения. Но на практике это самое сложное. В 1966 году медсестрам одной из американских больниц звонил неизвестный, который представлялся врачом и требовал давать пациентам большую дозу незнакомого им лекарства. Несмотря на то что это противоречило должностным инструкциям, 21 из 22 медсестер послушались его («лекарство» было глюкозой, но они об этом не знали). При этом исследователи опросили несколько десятков работающих и учащихся медсестер: как бы они поступили в такой ситуации? Практически все заявили, что уж они-то точно отказались бы выполнять такие указания. Всем кажется, что они относятся к тому самому неконформному меньшинству, которое будет сражаться за добро и справедливость. Но гораздо вероятнее, что вы принадлежите к тем самым 65% Милгрема и 75% Аша. Люди, которые могут встать первыми, поставить под сомнение власть авторитета или ошибочное общественное мнение, — это меньшинство, редкая порода (особенно в странах, где в почете коллективизм, соборность и тому подобные духовные скрепы). Такое поведение иррационально и опасно. Поэтому правы добропорядочные граждане, которые крутят пальцем у виска и говорят, что это «какие-то ненормальные». Но тем ценнее такие ненормальные — вполне возможно, что без них добропорядочные граждане до сих пор отрабатывали бы барщину или считали трудодни.

Нам (кроме Димы Энтео, Германа Стерлигова и доброй половины российского правительства) понятно, какую пользу приносят, к примеру, ученые, отстаивающие новые радикальные гипотезы, или предприниматели-инноваторы, рискующие капиталом ради смутных перспектив (при этом важно понимать, что большинство гипотез ошибочны, а инноваций — провальны). Политические активисты или художники-акционисты тоже имеют свою функцию — ставить под сомнение сложившийся порядок и магическую власть авторитетов. Если в масштабах небольшой группы в эксперименте Аша свое несогласие достаточно проартикулировать, то в масштабах целого общества о нем нужно кричать. Отсюда все эти радикальные и символические акции, не всегда понятные обывателю. Можно писать, сколько заключенных ежемесячно убивают в российских тюрьмах (как делает сайт «Медиазона»), а можно завернуться в колючую проволоку — для наглядности. Можно возмущаться новым репрессивным законодательством, а можно прибить яйца к брусчатке Красной площади и этим показать, в каком, собственно, положении мы здесь все находимся. Можно обсуждать сращение церкви и государства, а можно сплясать в храме, закрутив такую цепь событий, что это сращение увидит весь мир.

Однако не имеет значения, понятно ли это послание широкой общественности. Широкой общественности важно видеть, что есть некто, кто позволяет себе такие выкрутасы, — значит, можно и самим поиграть во фронду. И неважно, нравится им первоначальная акция или для них это «мелкое хулиганство». Общественное движение против мигалочных дорожных привилегий начиналось с «хулиганов», которые издевались над полицией, приделывая синие ведерки на крыши своих автомобилей. Цепь общественных волнений, получившая название «арабская весна», началась с публичного самосожжения тунисского торговца (сильный художественный жест — надеюсь, у нас до такого не дойдет). Ну а пересмотр схемы социальных отношений, в центре которой находится «новое дворянство» спецслужб, вполне может начаться с того, что некто не постеснялся поджечь страшную дверь в святая святых.


Психолог Филипп Зимбардо, продолжатель дела Аша — Милгрема и создатель знаменитого стэнфордского тюремного эксперимента, очень просто называет людей, которые способны первыми выступить против устоявшегося порядка. Он называет их «герои». Сегодня у нас есть герой — его зовут Петр Павленский.(С)

– Оксана, как вы познакомились с Петром? – Познакомились мы достаточно давно – 9 лет назад – в одном питерском баре. Было весело. Понравились друг другу и стали плотно общаться. – А когда начали делать акции? – Еще когда Петр учился в академии (Санкт-Петербургская государственная художественно-промышленная академия им. А. Л. Штиглица. – Авт.), уже тогда стало понятно, что там из потенциальных художников делают обслуживающий персонал, учат работать на потенциального заказчика. Ему это было мерзко и противно. Петр не хотел становиться художником, который просто оформляет чьи-то квартиры и клерикальни.
– Их в академии на это настраивали? – Да, всегда шли разговоры, что есть потенциальный заказчик – некий человек или государство – и есть исполнитель – декоратор, который должен подстраиваться под заказчика и по возможности удовлетворять все его капризы. То есть подкладываться под него, а это уже проституирование. В то время как раз шел карательный процесс над группой Pussy Riot, это была атака на искусство. При этом питерская художественная общественность осталась полностью равнодушна к происходящему. И когда стало понятно, что реакции нет и не будет, Петр отреагировал своим способом. – Зашил себе рот? – Да, вышел на одиночный пикет в поддержку Pussy Riot. Но чтобы не давать отклик власти, он зашил себе рот. Что, как оказалось, привело в замешательство сотрудников полиции. – То есть перелом произо­шел в 2012 году во время процесса над Pussy Riot? – Именно.
– Митинги на Болотной площади, которые были еще раньше, Павленского не трогали? – Скорее он тогда не воспринимал их лично. Сама тема политики не очень интересна. Но когда задействованы фээсбэшники, она становится ближе художнику. – Путин как чекист ему близок в художественном плане? – Путин кем был, тем и остался – гэбистом. И по-другому к нему относиться нельзя. Даже если где-то что-то улучшается в плане бытового комфорта, то в другом месте закручиваются гайки и ущемляются свободы. На интеллектуальной сцене сейчас происходит деградация. И в русском кино, и в русском театре все достигло потолка и дальше не развивается. И все медленно, но верно идет к тому, что люди превращаются просто в население. Как скот в состоянии животной покорности. «Отдыхаем там, где работаем» – Павленский делает с собой очень болезненные вещи: отрезает мочку уха, заворачивает себя в колючую проволоку, прибивает... – Это не болезненнее, чем вырезать аппендикс или порезаться. Повреждения очень маленькие, заживают быстро. – Он как-то к этому готовится – физически, психологически? – Никак не готовится. Надо понимать, что Петр делает не перфомансы, а акции. Разница в том, что на перфоманс ты можешь позвать зрителей и сделать его в пространстве галереи, например. Акции – это всегда неожиданно, это столкновение, разрыв ткани реальности, привычного шаблона поведения. Нельзя никого предупредить заранее, потому что акция может просто не состояться. До нее есть большой период планирования, когда делаются шаги, чтобы о ней никто не узнал. Это достаточно длительный процесс.
– Извините, а дети у вас есть? – Да. Две девочки: Алисе 7 лет, Лилии 4. – Ваш брак официально зарегистрирован? – Естественно, нет. – Почему «естественно»? – Потому что мы занимаем активную позицию против любых идеологий, которые внедряет и навязывает государственный идеологический аппарат. Традиционные семейные ценности, например. Мы за свободу воли. Отстаивание себя как субъекта. – Есть у вас совместные увлечения, помимо акций? – Мы делаем журнал, который называется «Политическая пропаганда» – о современном искусстве в политическом контексте. Работаем с авторами, художниками. Функция журнала – компенсировать нехватку информации в поле политического искусства. Но, чтобы мы оставили всю работу и пошли отдыхать, такого не бывает. Глупо тратить драгоценное время на отдых. Мы отдыхаем там, где работаем.
– Предыдущие ваши акции были довольно безобидными, но поджог двери ФСБ – это, вероятно, большие проблемы для вас. – В ваших словах сквозит страх. – Возможно. А вы не боитесь? – Чего тут бояться? Это всего лишь дверь, за которой всего лишь люди. Обслуживающий персонал народа. Люди, которые обязаны нас защищать, а не пугать, третировать и унижать. Так к ним и надо относиться. И дверь эта принадлежит государству, а значит, и народу, и он, народ, может распоряжаться ею, как хочет. Нельзя позволить страху управлять своей жизнью. – Почему Петр попросил переквалифицировать статью из вандализма в терроризм, за который он может получить гораздо больший срок? – Он не просил, а потребовал вести себя в логике прошлых уголовных преследований. Если у нас судебная система поджог двери расценивает как терроризм, он потребовал: либо относитесь к этой акции как к художественному жесту, либо судите за терроризм. Если вы не будете судить за терроризм, то должны выпустить всех тех, кого уже осудили за поджог двери по статье «Терроризм».
(С)

Группа «Бомбилы» была создана в конце 2004 года по инициативе художника и куратора Антона Николаева. В неё входят Антон «Безумец» Николаев, а также Александр «Супергерой» Россихин, бывшие сотрудники студии художника Олега Кулика. По словам участников группы, заняться современным искусством они решили после того как два года прожили в салоне «Жигулей». Идеология бомбил — максимальная популяризация жанров и практик современного искусства, попытка сделать современное искусство понятным неподготовленному зрителю. Идеи своих акций и фильмов бомбилы берут у своих клиентов, которых возят по вечерней Москве и у случайных уличных знакомых. Подобным образом была придумана и акция «Автопробег несогласных» (секс на крыше автомобиля в день «Марша несогласных»).

Успех «автопробега» подтолкнул Олега «Вора» Воротникова и Наталью «Козленка» Сокол Арт-группа «Война», заняться уличным акционизмом, что впоследствии имело ещё более шумный медийный успех. В течение 2007 года «Война» и «Бомбилы» работали вместе в рамках Профсоюза Уличного Искусства, куда входит ещё ряд художников и теоретиков и сделали ряд акций. Они жили вместе в одной из студий Олега Кулика в районе станции метро «Тушинская». С февраля 2008 года «Война» и «Бомбилы» работают самостоятельно. Бомбилы отказались от уличного акционизма и снимают короткометражные фильмы о российской провинции. По мнению бомбил, за годы прошедшие со времени распада Союза, жизнь в центре и провинции разошлась настолько, что для столичных жителей жизнь провинциалов представляется непрекращающимся перформансом. Этот перманентый перформанс ценен сам по себе и не требует дополнительных провокаций со стороны художников.

Благодаря «Бомбилам» и «Войне», акционизм, жанр радикального концептуального искусства популярный в России в начале 90-х, снова оказался в фокусе внимания интересующихся современным искусством и более широкой публики. Для акционизма нулевых Антоном Николаевым был предложен термин артивизм.

Начиная с сентября 2005 года «Бомбилы» сняли более семидесяти короткометражных видеофильмов. С некоторыми из них можно ознакомиться по ссылке.

В июне 2010 года «Бомбилы» приостановили свою деятельность. Вскоре после этого у Супергероя был похищен сервер со всем архивом группы.

В августе 2011 года «Бомбилы» возобновили провинциальные экспедиции. Стилистика группы изменилась. Теперь «Бомбилы» занимаются православным стрит-артом и сотрудничают с курским художником Игорем Шуклиным.

С 2008 по 2011 год Антон Николаев работал в сотрудничестве с Викторией Ломаско и выпустил несколько книг графики как своей так и совместной. Их совместная рисованная история «Таганское правосудие» о суде над организаторами выставки «Запретное искусство — 2006» была номинирована на премию Кандинского за 2010 год.

В 2011 году издательство «Бумкнига» издала серию рисованных репортажей с суда над «Запретным искусством» в виде книги «Запретное искусство».

Автопробег несогласных
14—17 апреля 2007 года в разных частях Москвы (Нижний Сусальный переулок, Рузская улица, ул. Хохлова и Покровский бульвар) по улицам ездила жигули-семерка с укрепленной на ней красной кроватью, на которой гетеросексуальные пары занимались любовью. По замыслу участников эта акция должна была показать, что контроль над обществом — это контроль над сексуальной сферой. И единственный возможный протест, который не будет вписан в политический спектакль, — это демонстрация сексуальной свободы. Было заявлено, что эта акция посвящена борьбе с кровавым путинским режимом. Несмотря на возникавшие конфликты с милицией, акцию удалось успешно провести и она получила широкое медийное освещение и неоднозначные интерпретации.

Мы не знаем чего хотим
1 мая 2007 года шестиметровым лозунгом со словами «Мы не знаем, чего хотим» была перекрыта улица Большая Полянка. Демонстрация агрессивного непонимания смысла собственного существования помешала движению пешеходов и транспорта, поэтому для организаторов мероприятия все закончилось незапланированным перформансом по уборке двора в отделении милиции «Замоскворечье». Фотодокументация перекрывания Большой Полянки с последующей уборкой двора представляется как фото-перформанс «Преступление и наказание». Из-за того что документаторов акции задержала милиция и большая часть документации была уничтожена, 12 июля 2008 года акция была повторена в Тушинском туннеле и на Иваньковском шоссе. Акция проводилась при участии арт-группы «Война», Михаила Кедреновского, Виктории Ломаско, Владимира Шилова, Владислава Чиженкова, Рустика Дауна и др.

Белая линия
6 мая 2007 года художники провели акцию, родственную охранному ритуалу из гоголевского «Вия»: чтобы очистить Россию от нечисти, окопавшейся в центре города, участники провели мелками границу между праведным и неправедным пространством по линии Садового кольца. Собравшись у клуба «Б2», два потока художников начали рисовать белую линию в противоположных направлениях и замкнули кольцо, встретившись на Крымском Валу. Незримая магическая стена, возникшая в тот день между Москвой и Россией, до сих пор охраняет человечество от столичного зла. Акция проводилась при участии арт-группы «Война».

Порка
Перформанс арт-группы «Бомбилы» при участии арт-группы «Война» «Инициация» состоялся 24 ноября 2007 года на площади «АРТСтрелки». Перформанс начался в 19-15 и продолжался 9 минут, в течение которых один участник перформанса нанес другому более сорока ударов лошадиным кнутом. Как было объявлено заранее, после проведения перформанса «Инициация» бомбила Саша Россихин станет современным художником и ему будут прощены все человеческие долги: неоплаченный кредит на 60 тысяч долларов и брошенная жена с ребенком. Акция проводилась при участии арт-группы «Война».

Не бойся правды
8 июля 2008 года московский художник-перформансист Антон Николаев вступил в несуществующую и признанную экстремистской партию национал-большевиков на дворе Арт-стрелки. Акция проводилась при участии арт-группы «Война».

Истязание Фемиды
29 мая 2009 года во дворе Таганского суда в первый день заседаний по делу против Ерофеева и Самодурова арт-группа «Бомбилы» устроила инсценировку, в которой одетый в униформу молодой человек со свастикой на рукаве бил плеткой другого участника группы в тунике, держащего в руках меч и весы. Процессия проникла в здание суда, но через некоторое время Богиня правосудия была безвозвратно удалена оттуда судебными приставами. Один из них пытался защитить Фемиду от насильника. Роль фашиста исполнил поэт Михаил Кедреновский.

Выставка со Взломом
Выставка «Коммунальный блок» под кураторством Дениса Мустафина и группы «Бомбилы» прошла 15 мая 2010 года в знаменитом памятнике конструктивизма, доме Наркомфина на Новинском бульваре. Она продолжалась 40 минут и была свернута по требованию жильцов дома, которые вызвали милицию и пытались самостоятельно задержать художников, прессу и посетителей. Все экспонаты выставки были переданы дому в качестве компенсации за причиненные неудобства (нежилая часть дома была оккупирована художниками без согласования с властями). Эта акция была поддержена в Нижнем Новгороде художницей Марией Фоминой, где через несколько дней была проведена аналогичная акция по захвату коммуны «Культурная революция».

Восстановление памятника Ленину

В августе 2013 года арт-группе "Бомбилы" стало известно, что художники из круга Тимофея Караффа-Корбута надругались над памятником Ленина, отбили нос, хотели устроить "перформанс": зарыть Ленина под землю. Им казалось, что это очень смешно. Группа "Бомбилы" организовала участников творческой коммуны "Гуслица" и общими усилиями поставили Ленина на место. Дело было на морозовской мануфактуре в Егорьевском районе. По некоторым сведениям, именно здесь была одна из первых стачек давшая старт революции 1905 года. Весной 2014 года подобные акции неоднократно проводились неизвестными в разных районах юга и юго-востока Украины, например г.Аккерман Одесской обл.

Адвокат художника-акциониста Петра Павленского, обвиняемого в вандализме за поджог двери здания ФСБ на Лубянке полагает, что ее подзащитный находится в стационаре психиатрической больницы. «Думаю, что он находится в стационаре психиатрической больницы №1 имени Алексеева, которой ранее было поручено проведение амбулаторной судебно-психиатрической экспертизы»,— цитирует «Интерфакс» адвоката Ольгу Чавдар.

Она отметила, что проведенная ранее сотрудниками медучреждения экспертиза не дала желаемых результатов. «Была проведена амбулаторная экспертиза, заключение было направлено дознавателю. Из заключения следует, что ответить на поставленные дознанием вопросы невозможно, и рекомендовано провести экспертизу стационарно»,— заявила адвокат.

По ее мнению, Петра Павленского не этапировали в Санкт-Петербург на намеченное на сегодня заседание суда в связи с тем, что суд не направил запрос на его доставку. «Судья просто не направила запрос. Если бы он был, то Павленского могли бы этапировать»,— отметила госпожа Чавдар.

Вчера сообщалось, что Петра Павленского должны были этапировать из Москвы в Санкт-Петербург для суда по делу о поджоге покрышек в поддержку украинского Майдана.

Ранее Таганский суд Москвы продлил до 7 января Петру Павленскому арест по обвинению в вандализме за поджог двери здания ФСБ на Лубянке. В ходе заседания дознаватель мотивировал необходимость продления ареста тем, что господину Павленскому назначена психиатрическая экспертиза, и он будет помещен в стационар. Петр Павленский впоследствии отказался общаться с психиатром. Ранее психиатры трижды признавали господина Павленского вменяемым.

Петр Павленский известен «перформансами», в основном, связанными с самоистязанием. Так, после вынесения приговора участницам Pussy Riot он в знак протеста зашил себе рот, а спустя несколько месяцев появился у Законодательного собрания Петербурга полностью обнаженным и обмотанным колючей проволокой. В ноябре 2013 года господин Павленский, раздевшись догола, прибил свою мошонку гвоздем к брусчатке Красной площади. В октябре 2014 года художник в ходе своей акции в столице отрезал себе ножом мочку уха, после чего был госпитализирован. Художник был задержан в ночь на 9 ноября около 1:00 по московскому времени возле здания ФСБ на Лубянской площади практически сразу после того, как облил бензином и поджег входную дверь в здание.
Подробнее: (С)

Екатерина Ненашева
21 ГОД

Я стала заниматься искусством из-за разочарования в журналистике. Я работала в издании, которое раньше было оппозиционным, но стало про-путинским. Я не обращала на это внимания — мне было важно рассказывать истории, я думала, что статьей можно изменить чью-то жизнь. Предлагала на планерке написать о людях с ограничением в развитии, а мне говорили, что это неважно и никому не нужно. Присылала тексты, а публиковали совершенно измененные варианты. Из-за ангажированности издания, в котором я работала, со мной переставали общаться знакомые, чморили в институте. Я почувствовала на себе, что такое стигматизация.

Меня интересует тема заключения и посттюремного периода. Об этом мало говорят: помогать детям гораздо приятнее и привычнее, чем заключённым. Перформанса на десять минут было недостаточно. Другое дело — на месяц примерить лицо социальной группы, начать себя по-другому идентифицировать. Получилось, что акционизм — отличный ретранслятор моей идеи.

Перед акцией «Не бойся» было страшно, особенно жутко в первую неделю. Люди оглядывали меня с ног до головы. Чтобы отбиться от взглядов, нужно было смотреть человеку в глаза. Постоянно делать это было сложно на эмоциональном уровне, но чем больше акционист находится в состоянии страха и смущения, тем сильнее высказывание. Совершая акт, ты побеждаешь себя как личность.

Всё было так, как я и представляла: косые взгляды, хмурые брови. Единственное, чего я не ожидала — это смех. Надо мной смеялись, потому что я в униформе заключённого — это дикость.

После перформанса с Надей Толоконниковой я поняла, что моё высказывание требует финального противоречивого жеста, который будет ненавязчиво ассоциироваться с темой штампов. Публичное бритьё головы показалось мне той самой метафорой, которая символизирует условность социальных границ в нынешней системе. Это дурацкая и невероятно пыльная стигма: ведь заключённых, а тем более женщин уже давно не бреют. Апогеем стали вопросы от нескольких людей после того, как я вышла из спецприёмника: «Ты сама решила налысо или принудительно там?» Акция на Красной площади и последующий суд поставили внушительную точку в «Не бойся». В лучших абсурдистских традициях человек, выступающий за права тех, кто находится и находился в заточении, сам оказывается по ту сторону клетки.

Выйдя на «свободу» я реально почувствовала, как в мое высказывание включились десятки посторонних людей. Режим создает условия для формирования эдакого русского народного акционизма, когда ты оказываешься в условиях, что сегодня твое высказывание может быть последним. Вместе с режимом эти условия создают массмедиа: если акциониста не задерживают, про акцию писать никто не будет и до широких масс оона не дойдет. Это заставляет искать ту самую метафору, продумывать все до микроскопических мелочей, чтобы самому не становиться жертвой – это абсолютно недалекая позиция для художника, как мне кажется, хоть иногда и выгодная. В общем, я пока в дебрях, в темной комнате, в раздумьях и размышлениях.




Полина Канис
29 ЛЕТ
Когда шесть лет назад я пошла в Школу Родченко на фотографию, не думала, что начну заниматься видеоартом. Просто так сложилось, что параллельно с основным курсом я стала посещать мастерскую Кирилла Преображенского. Просмотр моего первого видео был провалом. Но после разгромной критики я поняла, что буду заниматься искусством.

Искусство для меня всегда реакционно. Оно отвечает на контекст, на то, что происходит вокруг. Я не думаю, что зритель с предубеждением относится к перформансу, так как он существует на территории музея или галереи. Другое дело с акционизмом, который вступает в прямой диалог с социальным пространством, где острее чувствуется конфликт между художником и государством.

Процесс работы над проектом интересный и захватывающий, но со стороны не представляет ничего особенного. Большую часть времени занимает исследовательская работа: просмотр картинок, подбор референсов, изучение текстов, многократная корректировка сценария. Этот подготовительный этап может растянуться надолго. Единственное, что его ограничивает — это дата открытия выставки. В какой-то момент приходится остановиться и начать съёмки. Когда я перехожу к реализации проекта, очень многие вопросы остаются для меня нерешёнными: только после съёмки я понимаю, как должна выглядеть работа в финальном виде.

Когда ты относишься к себе критически, то постоянно сталкиваешься со своим вторым «я», которое говорит тебе: «Ну разве так вообще работают?»

Антонина Баевер и Дмитрий Фёдоров
ОБОИМ ПО 25 ЛЕТ
АНТОНИНА: Я всегда рисовала и думала о том, что хочу заниматься кино. Оказалось, это совсем не мой мир. Все мои дороги лежали к сфере, которая принимает любых отъявленных маргиналов, любой мусор общества. Мы все (Боря Кашапов, Дима, я, Олег Устинов) познакомились в Школе Родченко — скорее всего, методом исключения поняли, что мы со схожих планет.

ДИМА: Я родился в Сибири и с детства ходил в художественные школы — с возрастом понимаешь, что это вообще не связано с искусством. Искусство — это то, что ты творил от тоски и одиночества в этом маленьком городе. В Красноярске я поступил в Художественное училище имени Сурикова, откуда меня выгнали за провокации и перформативные практики; оттуда переехал в Москву и поступил в Школу Родченко в мастерскую к Сергею Браткову.

АНТОНИНА: Я только сейчас понимаю, что перформансами заниматься начинают в основном в детстве: я начала, например, мимикрировать под каких-то других людей. Я так доставала родителей, когда представляла себя каким-то персонажем, а меня всё не отпускало — я себя вела как другой человек. Это не актёрская природа, а перформативная, когда в тебя просто вселяется другой человек.

ДИМА: Когда мать уходила из дома, я надевал её одежду и перевоплощался в разных женщин — это моё любимое занятие детства. Мне кажется, многие так делали, но не все готовы такое вспоминать.

АНТОНИНА: Мама пытается понять, чем я занимаюсь, я ей за это признательна, но всего всё-таки лучше ей не показывать. Например, во время прошлого перформанса я сидела под капельницей — мы хотели таким образом показать процесс очищения. И как же я боялась, что не получится правильно поставить иглу. Тогда было тяжело справиться с острым желанием выпить.

ДИМА: Видели такой мем в интернете: если к гомосексуализму душа не лежит, то идите в художники? Вот это всё про меня — и про гомосексуалзим, и про художников. У меня не было выбора между искусством и чем-то ещё — я ощущаю себя художником вне всяких школ и программ.

Я только недавно начал задумываться о том, что детство — время первых перформативных практик. Например, я собирал из бесформенных кусков одежды тела и бросал их на дорогу, сам в это время спрятавшись в кустах и ожидая реакции водителей. Иногда это доходило до побегов от милиции в сторону леса через кладбище — там всегда можно было спрятаться. Как-то сшил большой носок и надел Ленину на голову на главной центральной площади города — это вызвало большой скандал, об этом писали все местные газеты. Я всё это вытворял лет в 13–14.

АНТОНИНА: В России существует арт-сообщество, но в нем нет ни капли общности; оно не кажется единым — в основном все друг друга не очень любят. Но при этом мы понимаем, что за пределами нашего сообщества всё в миллиард раз хуже. Одни художники воспринимают других как уродов в семье: да, они такие, но всё же мы вместе. Тут все свои, а там — те, кто нас вообще никогда не поймёт (то есть настоящие враги).

ДИМА: К примеру, у нас отбирают площадки, мы вынуждены обосновываться в заводах, типа этого (НИИДАР. — Прим. ред.), а в галереях выставляются исключительно состоявшиеся художники.

АНТОНИНА: Создаётся иллюзия того, что всё дозволено, но на самом деле наоборот — нам ничего нельзя, как показывает практика. Ты должен всегда оставаться независимым, если хочешь говорить о каких-то неприятных, но правдивых вещах.

ДИМА: Недавно нас побили на гей-прайде прорелигиозные и пропатриотические группы людей.

АНТОНИНА: При этом мы не были одеты как-то особенно, на нас просто нахлынула прогосударственная масса, которая сразу вычисляет кто «свой», а кто — «чужой». Окружающие в любой толпе легко вычисляют маргинала, стараться вообще не нужно — можно просто выйти на улицу.

Варя Павлова (Лисокот)
27 ЛЕТ
Мне пророчили певческую карьеру, готовили в музыкальное училище, но в силу своей неусидчивости и нелюбви к фортепиано я с лёгкостью отказалась от этого пути и на удивление поступила в МГХПА имени Строганова.

Наверное, в связи с тем, что я много лет провела в коллективах, у меня сформировалось стойкое нежелание принадлежности к какой-либо среде. Плюс я не очень поддерживаю концепцию соревновательности в любом поле человеческой деятельности. В музыкальной среде меня часто называют художником-перформансистом, а в художественной — певицей. И это меня устраивает.

Моё представление — это подготовленная импровизация, а главный инструмент всегда с собой: можно сказать, что процесс подготовки происходит где угодно и когда угодно. В начале своей деятельности я часто шила себе анималистические маски — было легче устанавливать контакт со зрителем, немного спрятавшись. А сейчас я придумываю и затем реализую костюмы вместе с конструктором и дизайнером.

В сентябре ко Дню города я готовила выступление в Музее Москвы. В разгаре был конфликт на востоке Украины, и все с ужасом следили за происходящим, не имея возможности отвлечься. Тогда я полностью погрузилась в создание образа, и получилась Спасская башня в камуфляже, с пробитой крышей, из трещины которой исходило бордово-красное свечение и вытекала струйка бисерной крови. Признаться, это было очень тяжело. Кажется, я впервые забыла слова во время выступления, так как была полностью сосредоточена на ощущениях от собственного костюма. Сейчас же история получила продолжение и постепенно перерождается в целый проект, который будет содержать и перформативную часть.

Надя Толоконникова
25 ЛЕТ
Если ты заинтересован в политике, то в обществе с более-менее развитой демократией и со свободными СМИ тебе стоит пойти в какую-нибудь партию. Здесь с моими взглядами у меня бы ничего не вышло, поэтому я выбрала акционизм. Кроме этого, как говорил Пригов, искусство — это когда ты осознаёшь свой недостаток, преодолеваешь его и превращаешь его в достоинство. я преодолевала свои комплексы. Я всю жизнь была отличником, ботаником, скромным человеком. Акционизм стал способом помыслить для себя возможность иного действия, радикального действия, расширить рамки возможного поведения.

В тюрьме у меня была знакомая, которая пере***** (перетрахала) половину колонии. Я понимала, что я никогда не смогу пере***** (перетрахать) ни половину колонии, ни половину города просто в силу природной стеснительности. Но сделать высказывание об альтернативной сексуальности мне всё равно хотелось, поэтому я шла в метро и целовала женщин-полицейских. Это было нелегко психологически, но акция — это не удовольствие, не исполнение твоих заветных желаний. Кажется, будто акционизм делается легко и в порыве чувств, а на самом деле это чертовски долгая работа, практически как съёмки фильма.

Перед акцией «Лобзай мусора» мы с Катей Самуцевич долго тренировались. Отходили друг от друга на пять метров, сближались, целовались, обратно расходились и делали так раз по 20. Нам важно было преодолеть психологический барьер и технически понять, как лучше целовать человека, который будет вырываться. Оказалось, что нужно хватать его за воротник: тянешь к себе и в какой-то момент фиксируешь, хотя бы на две секунды.

Акции надо объяснять — это ведь другой язык, всегда нужен подстрочный перевод, особенно в России, где традиция изучения современного искусства достаточно слабая. Здесь у многих до сих пор возникает вопрос, в чем, собственно, ценность Малевича и почему Пикассо продаётся за такие деньги. Если акцию не объяснить, может получиться глупо, как с «Панк-молебном». Некоторые люди в России его не поняли, поэтому легко повелись на государственную пропаганду, которая говорила им, что она антихристианская. Я считаю, что акция в целом получилась ужасной. У нас не осуществилось почти ничего из задуманного — мы даже не дошли до припева. Клип смонтировали из говна и палок. Как ни странно, за самую плохую акцию Pussy Riot мы сели. Видимо, Путину просто не понравилось, он подумал: блин, какое говно, плохая акция, срочно посадить!

Одно из правил, которое я железно соблюдаю, — если ты идёшь на дело, ты должен быть кристально трезвым. Иначе это будет просто угар, который сам по себе, конечно, мил, но это уже не будет искусством, не будет акцией. Акция должна быть жестом, который ты продумываешь, и желательно не одну неделю.

Я думаю, что искусство в России многое может поменять, и акционизм не является особенным жанром. Показательна история Международного Канского фестиваля, который проводится в маленьком городе в Красноярском крае: в первый год москвичей, которые приезжали на фестиваль, чуть не ********* (побили), а на второй год те же самые гопники пришли к ним с арт-проектами. Это доказывает, что люди достаточно легко втягиваются в современное искусство — оно задорное, бодрое, весёлое, сексуальное, провокационное. Если «Канских фестивалей» будет много, наступит время, когда большая часть России станет ценить современное искусство. И тогда неизбежно произойдёт запрос на политические перемены.

Почему поджечь двери здания на Лубянке — это искусство?
Термин «искусство» менял свое значение много раз, и объект искусства видоизменялся вместе со средой, в которой жил художник. Место и время для своей акции Павленский выбрал прицельно. Можно спорить о том, что именно символизирует акт поджога, но все — даже противники Павленского — прекрасно понимают, что он хотел сказать; а значит, он попал в цель. Он создал новый образ, которого не было до этого: художник с канистрой на фоне горящей двери ФСБ. Для того чтобы получить этот образ, он использовал СМИ и свое тело в качестве инструмента. При взгляде на этот образ у нас возникают идеи и чувства, они побуждают многих людей высказываться по этому поводу. Ну, конечно, это искусство.
А если бы Павленский вашу дверь поджег — это что, тоже было бы искусством?
Поджог моей двери должен был бы указывать на какие-то действия, которые я совершила или совершаю и с которыми не согласен художник. Но если бы я написала про него неприятную статью, а он бы в ответ поджег мою дверь, это было бы простым сведением счетов. Искусством это стало бы в том случае, если бы возник дополнительный смысл в результате взаимодействия бензина, моей двери, моей позиции по какому-то вопросу, и позиции Павленского.
Как отличить искусство от вандализма и банальной порчи имущества?
Периодически возникают ситуации, когда художники нарушают закон. Даже граффити Бэнкси по форме — уличный вандализм. Полицейский не обязан знать разницу между хулиганством и художественной акцией, но полицейский и не должен решать. Он должен выполнить свою работу, а дальше решать должно общество, в том числе искусствоведы, историки, другие художники. У нас же, по факту, и законы работают в выборочном порядке, и решения принимают люди, которые даже не сделают попытки выяснить: искусство перед ними или вандализм. Вопрос об ответственности художника перед законом должны решать несколько групп специалистов, а не только следственные органы.
Обязательно ли акционизм связан с нарушением законов?
Нет, совершенно необязательно, но в реалиях современной России любое необычное поведение в обществе может рассматриваться как посягательство на установленный порядок. Можно с уверенностью утверждать, что если вы будете хором петь на Красной площади, то рано или поздно вас задержат.
Почему нельзя поджечь изображение дверей ФСБ на выставке в специально отведенном для этого месте?
Ну, а почему нельзя, вместо того чтобы выпускать газету на всю страну, сделать макет редакции в каком-нибудь ангаре и там для собственного удовольствия печатать ее в нескольких экземплярах? Петру Павленскому было важно сделать заявление для множества людей, а не только для посетителей выставки, поэтому он выбрал для этого подходящее, с его точки зрения, место. Кроме того, в современном мире, как говорил искусствовед и философ Борис Гройс, циркулирует информация, которая не может быть о фикции — только о фактах. Поэтому и искусство изменилось, оно тоже стало апеллировать к фактам. Другими словами, если бы новость об акции Павленского звучала как «художник построил макет здания и поджег его дверь», вас бы вряд ли это заинтересовало. Медийная реакция — это важная составляющая современного художественного жеста.(С)