Юмор

Мир пел и плакал на ветру, рыдал с размахом. Ушел из дома поутру, пропал Малахов. Ушел из дома босиком смышленый парень. Опарыш в чашке с кипятком лежит запарен. Остыла в баночке моча. Засохла брюква. Продюсер бегает, крича плохие буквы. По телецентру слышен плач тоски и страха. Готовы к съемкам передач, но где Малахов? Елена Проклова ревет в потеках туши. Кто мухоморов наберет, научит кушать? Народ, леченье прекратив, в испуге замер. Слезами залит объектив у телекамер. Беда нависла над страной — большая очень. Грустит очередной больной, лечиться хочет. Уже готово все как есть, пора лечиться. Расчесана собачья шерсть для поясницы. Для голодания лежит пустая миска. Быть может, скоро прибежит? Быть может, близко? В болотах пьявки бьют хвостом по водной глади. Быть может, где-то под кустом лежит Геннадий? Быть может, бродит меж осин — устал, нахмурен? Стоит не выпит керосин. Банан не скурен. Не сунут в попу огурец от геморроя. Ушел на дачу? Во дворец? Скорей второе.

Что нам какой-то Гиппократ и Авиценна? Малахов круче во сто крат! В нем все бесценно! Таких блистательных харизм не сыщешь боле! Он нам снимал метеоризм, шизу и боли! Он рассекал обычный лук на половинки и исцелял любой недуг — от ВИЧ до свинки! Он так, чтоб понял и дурак, с телеэкрана легко лечил понос и рак, запор и раны. Лечил типун на языке, мозоль и прикус. Лечило все в его руке — и гвоздь, и фикус. Смиренным делался микроб и не заразным. Лечилось все: от стертых стоп и до маразма. Ударом по башке ведром (пустым, конечно) он даже Дауна синдром лечил успешно. Малахов отучал народ лежать в больницах. Он мазал кетчупом живот, пупок — горчицей. Нас лечит взгляд его стальной, как на иконе, он сам и доктор, и больной в одном флаконе. Втерев в суставы масло, квас и простоквашу, он мог бы вылечить и вас, и матерь вашу. Он брал репей, и зверобой, и хвост собачий. И костыли бросал слепой. Вставал незрячий. Он всех лечил за полцены — кого угодно. И пенсионный фонд страны дышал вольготно. Он бог, и гений, и герой, Джордано Бруно! Он Кашпировский, Грабовой, Чумак и Джуна! Он отпускал болезнь и грех, кормил нас хлебом. Он, исцелив с экрана всех, вознесся в небо.

Страна и стонет, и вопит: где наш Малахов? А вдруг украл его шахид, слуга Аллаха? А вдруг украсть его велел бандит бен Ладен? Ведь он, мы слышали, болел, дышал на ладан? А может старенький Фидель, давая дуба, призвал его в свою постель, увез на Кубу? А может, что-то с ним стряслось? Несчастный случай? В лесу напал безумный лось и еж колючий? А может, даже не в лесу, на дальней даче он пальцем ковырял в носу, и вывих, значит? Он к пальцу применил лопух, обмазал флорой, но палец все равно опух — не вызвать скорой, распухшим пальцем не набрать известный номер, осталось только помирать, он взял и помер?

А может, съел не тех грибов? Говна и лука? А может, у него любовь? Тоска и мука? Повис в петле среди осин взлетевшей птичкой? А может, выпил керосин да чиркнул спичкой? А может, хвощ и чистотел втирая в плечи, он камни вывести хотел, да вывел печень? А может, глубоко дыша отваром дуба, чихнул — и вырвалась душа сквозь рот и зубы?

Рыдает пресса, всюду стон, болеют люди. Пропал Малахов! Где же он? Что с нами будет? И лишь вахтер под сотню лет сидит смеется: он просто вышел в туалет, сейчас вернется. Зачем истерика, трагизм, деза и враки? Он просто чистит организм. Выводит шлаки.