Военные трофеи

Потрепавшись о том о сем, мы занялись игрой. Игра эта называлась «махнем, не глядя». Теперь у всех были трофейные часы, у некоторых по нескольку штук. В каком-то городе в разграбленном самими же немцами магазине ребята из пулеметного взвода нашли целый ящик карманных часиков на ремешках. Всему эскадрону хватило. Часы, правда, были хреновые — штамповка. Так вот кто-нибудь зажимал в кулаке свои часики и кричал: «Махнем, не глядя!» Сидящий рядом со мной Худяков сунул мне под нос свой кулак и:

— Махнем, не глядя!

Он, конечно, знал, что у меня, как и у него, штамповка, но, как говорится, в чужих руках морковка всегда толще.

Я, не глядя, взял его часы, а ему отдал свои. Посмотрел — у меня в руке пустой корпус от часов. Обманул меня Худяков.

— Мы на часы играли, а не на пустой корпус, верни часы, — обиделся я. — Ребята, чего он?

— Худяк, верни часы, пустой корпус не считается, — заступился за меня Шалаев.

Худяков был паренек не вредный, посмеялся и вернул мне мои часы.

— Махнем, не глядя...

......................

— Я вот вся обносилась, — заговорила Зинаида уже как будто совсем спокойно. — Тут магазины грабили, а мы высунуться боялись. Потом поляки у магазинов своих людей понаставили...

— Что за поляки, откуда они взялись? — спросил я.

— Польские рабочие. Как и мы, угнанные, — ответила Зинаида. — Платья бы мне приличного и обувку. И пальта зимнего нету...

— Где тут магазин? — не глядя на нее, спросил Баулин.

— Тут рядом есть один магазин... если там чего осталось...

Мы пришли к небольшому, со стеклянными витринами магазину. Магазин был закрыт. Я стал стучать в дверь. Внутри что-то мелькнуло и через минуту-другую на крыльцо выскочил средних лет немец; с худым лицом и большой залысиной, он был похож на Геббельса, выскочил и готовно поклонился нам. Мешая русские и немецкие слова, больше показывая руками, я объяснил ему, что русской женщине нужны платье, пальто и обувь. Немец поклонился и сказал торопливо:

— Йа, йа, битте.

Мы вошли в полутемный магазин. На стеллажах за прилавками был кое-какой товар.

— Выбирайте, чего вам надо, — сказал я. Зинаида, словно воруя, торопливо стала хватать какие-то тряпки (пальто здесь не было), какие-то кофточки, платья, в общем, женское, и спешно примерила туфли.

— Не спешите, выбирайте, что получше, — снова сказал я.

— Ой, неудобно!..

Потом с вещами она быстро ушла на улицу. Баулин подошел к немцу, вытащил из кармана гимнастерки свой бумажник, вынул деньги, наши, советские, с Лениным, и спросил у немца:

— Сколько?

— Найн, найн! — попятился немец, увидев деньги.

— Бери, бери, — сказал Баулин.

— Бери, пока дают! — гаркнул я немцу.

Немец дрожащими руками взял деньги, сколько там было, я не знал, Баулин дал, не считая, да мы и не знали, что сколько у них стоит, да еще на советские деньги, немец тоже не пересчитал деньги, сунул в карман и все бормотал что-то, кланяясь.

— Не надо было ему давать деньги, — сказал я Баулину. — Мало у нас они награбили.

— Неудобно, Толя, брать без денег, что я, грабитель какой?.. — ответил он.

...................

Мы вошли в магазин. Он был разграблен. Полки пустовали, если и остался кое-какой товар, то это была мелочь, да все было переворошено, раскидано. На полу лежал большой рулон синего сукна.

— Солдат, вот видишь сукно? Никому! Головой отвечаешь! — показал майор на рулон. — За ним скоро машина придет из штадива. Отпустишь. Ясно?

— Ясно, товарищ майор.

— Вот молодец!

Они вышли из магазина, сели на коней и уехали. Я остался стоять у входа, готовый охранять сукно — шутка ли, приказ самого замкомдива Воздуха — даже ценой жизни. Прошло минут двадцать, машины все еще не было, я стоял, похаживая туда-сюда, и вдруг вижу: приближается к магазину толпа цивильных. Одни бабы. Подошли и заговорили, запричитали, заголосили по-русски:

— Сыночек, родненький, пустил бы ты нас в магазин. Видишь, мы все раздетые, разутые. Смоленские мы, домой собираемся, нам хоть чего-нибудь бы! Товарищ красноармеец, пусти ты нас в магазин, мы много не возьмем.

— Нельзя! — сказал я, напустив на себя строгость.

— Сыночек, все равно ведь хозяин сбежал, все достанется немцам.

— Что, тебе жалко своим, русским? Мы ведь ишачили на этих немцев цельных три года!

Одеты они были и вправду плохо, во все поношенное, все как бы с чужого плеча. И у всех головы были повязаны белыми платками, повязаны так, как повязывают пожилые женщины, старухи, хотя эти женщины не были старыми, среди них были и молодые девушки, но и они выглядели в этих платках старухами. Трудно было отказать женщинам, русским женщинам, когда они просили, молили. «Пусть берут, — вдруг решил я, — пусть хоть остатки наскребут. Жалко, что ли?» И сказал:

— Там рулон синего сукна. Это не трогать! Остальное забирайте все!

Бабы кинулись в магазин, торопливо стали совать в свои сумочки, мешочки какие-то тряпки, обувку, флакончики, гребешки и прочую хурду-мурду. Подобрали все подчистую и, как бы боясь, что у них отнимут, поспешили на улицу.

— Спасибо, сыночек!

— Дай бог тебе здоровья!

— Буду молиться, чтобы ты живым воротился к матери своей!

Минут через десять подъехал грузовик со старшиной и двумя солдатами, погоны в синей окантовке, значит, свои, «копытники».

— Браток, здесь сукно?

— Здесь.

Старшина и солдаты вошли в магазин и взялись за рулон.

— Гля-ко! — удивился один из солдат. — Вроде наше сукно! По-русски написано!

Старшина взглянул на какие-то надписи на сукне и сказал:

— Верно, клеймо наше, краснодарская фабрика.

— Во гады, откуда приволокли!

— Что сукно! Вот, говорят, в Данциге мужик из Смоленска нашел свой самовар!

Рулон выкатили на улицу, бросили в кузов и уехали. Оставив пустой магазин, я зашагал по улице.

https://militera.lib.ru/prose/russian/genatulin_au/01.html