Ваше рідне місто або край у піснях та віршах

— Деда, деда, зайди ко мне, – умоляю дедушку. – Папа свет выключил. Быстрее! Ну-у-у-у, быстрее-е-е-е-е, а то меня Бабай заберет или шусики ночные, без внука останешься, – молю и угрожаю деду.
— Что за шусики такие? Откуда набрался? — разоблачает страхи дед.
Он на программу «Время» торопится, а тут я ною.
— Это нам Ольга Митрофановна в детсаду рассказывала, – делюсь я, – а еще про Бабу Куцю и злыдней.
— Я вот их за всю жизнь ни разу не видел, – хорохорится дед.
— Ну, посиди немного, пока не засну, – прошу я.
— Да ты еще можешь часа два не спать! – спорит дед.
— Бою-у-у-усь! – стучу ногами и завываю я.
— Ну откуда, ну откуда они возьмутся, эти твои бабаи с шусиками?
— В дверь, через твою комнату.
— Там я сижу.
— Из подполу.
— Не-а! – мотает головой. – Я душники глиной замазал.
— Тогда через окно.
— Исключено! Возле окна стоит Храбрый Янкель. Через него никто не пролезет.
— Где Янкель? – спрашиваю и пытаюсь в окно через дедово плечо заглянуть.
— А его не видно, он заколдованный.
Дед старается улизнуть к телевизору.
— А кто его заколдовал? – интересуюсь.
— А никто, сам ушёл.
…продолжает движение к телевизору.
— Де-ед! — Ору.
— Укрывайся. – Дед возвращается к моей кровати, садится рядом и начинает рассказывать. — Жил такой парень Янкель.
— Где жил? – спрашиваю.
— У нас, в Кухарях, меня тогда не было или я еще очень маленький был, но знаю: Янкель был красавец. Рослый, под два метра, огненно-рыжий, а смышленый какой! Его в Киевский университет послали поступать, и там сразу взяли. А пел как хорошо! Его в Варшаву отправили учиться на кантора, и там сразу взяли. И он был очень сильный, его сразу же взяли в Венский цирк.
— Здорово! – сказал я.
Дед двинулся к телевизору.

Все иллюстрации кликабельны
- А дальше, что было? – настиг я его вопросом.
— Но он отовсюду сбегал в Кухари, потому что у него там мама-папа, дедушка-бабушка, брат-сестра. Кухари он тоже очень любил, и жителей его. Родители, кстати, его от себя не гнали, мама его так и говорила: «Де народився, там и сгодився».
Янкель с моим дядей Беней егерями были. Вокруг Кухарей леса замечательные — густые, нерубанные. Вот чтобы их и дальше не рубили, мой дядя Беня с Янкелем за ними и присматривали. Ловили браконьеров, лесорубов, бандитов всяких и колдунов. Дядя Беня тоже здоровый мужик. Они с Янкелем на коныках целыми днями по лесу шатались. Молодые, здоровые, счастливые…
— И вот в году, кажется, 1915-м, или 16-м… В 15-м или 16-м? – соображал вслух дед. — Янкель тогда уже грустный ходил…
— Чего грустный? Что случилось? – заволновался я.
— Жена от него ушла, в Киев перебралась и сына их с собой увезла.
— А чего так?
— Она сама родом из Киева была, в Кухари к родственникам погостить приехала, а тут Янкель рыжий на коныке, она и влюбилась. Четыре года в Кухарях осилила, а потом уехала. Сказала, что не может она больше в грязи копаться и с Яхной-Двосей ругаться.
— Что за Яхна-Двося? – спрашиваю.
— Сестра Янкеля, дама с тяжелым характером. Ее жених рванул в Америку много заработать, махнул ей ручкой и уехал, и Яхна-Двося стала от этого печальной и вредной.
Всем надоедала. И вот жена Янкелева, дама городская, Янкеля последний раз спросила, кто он: муж и отец или деревенский эгоист, а он только уныло башкою помотал в ответ и еще раз остаться ее попросил. Мягкий он человек. Наняла тогда она телегу до станции, вещи собрала и с сыном уехала. Янкель в десяти метрах от телеги брел и с сыном перемигивался, километров десять перемигивался, до самой железнодорожной станции. Так когда же, в 15-м или 16-м, а может, 17-м? – опять завёлся дед.
— Да ладно, давай дальше, – заерзал я.
— Шо значит дальше! Это важно! Я забыл, когда дядя Беня на войну ушел! Во-первых, это наш родственник, и мы всё о нем должны помнить, а во вторых, когда он ушел, в их лесу как раз завелась банда хитрых по́ляков. Они чертей на заказ ловили.
— А зачем? Что с ними делали?
— Ловили и злили чертей, а потом натравливали за деньги или приходили к богатому человеку и требовали денег, а если тот отказывался, тогда чертей грозили напустить, хотя это редко было. Черт до революции хороших денег стоил, его обязательно за золото и драгоценные камни покупали, чтобы злей был. Подкинешь такого врагам и…
— А сколько черт стоит? – спрашиваю.
— Ни разу не покупал, надобности не было, и золота тоже.
— А как их ловят?
— Не знаю, — пожал плечами дед, – ну, может, как Балда веревкой в омуте, а может, еще как.
— А дальше? – как ловил чертей Балда в сказке, я примерно знал.
— Янкель с егерями и жандармами взяли банду врасплох, те как раз чертовку одну мучили, она кричала, стонала, поэтому к колдунам все незаметно подкрались. Этих арестовать было полминуты, а вот с чертовкой что делать, не знали. Отпускать страшно, а убивать не за что и тоже страшно.
Был там у них громоподобный по́ляк Сигизмунд Фортуна в жандармах.
Говорит: «Една минута», — хвать здоровенный дрын и к чертовке, а она тоненькая, маленькая, как девчонка, села, головку свою серую в колени спрятала, уши прижала, смерти ждет.
– Ой!
— А Янкель вдруг дрын из его рук выхватил и говорит: «Не могу так, нельзя так, я ее подобрею и отпущу».
Тоска у него была по сыну, вот он, добрая душа, на себя всё взял: молоком с булочкой ее поил, кутью ей из пшена и из перловки делал, меду туда много и мака, чтобы поправилась быстрее. Песни чертихе этой пел, игрушки делал и доцей ее называл.
Чуть вечер, а Янкель на коня. Родные волнуются, спрашивают: «Куда ты, куда?» А он им: «Звисно куда, до доци». Очень папа с мамой волновались. «Женить его надо!» — томно говорила Яхна-Двося, она только об этом и думала. А потом чертовка сгинула, и он шастать в лес перестал, все и успокоились.

Объявилась она, когда дядя Беня вернулся с войны в 1918 году, голодный, в ногу раненный. Бёг домой, прихрамывал из-за ноги, поскуливал, вши его кусали. Думал, маму-папу увидит, съест чего-нибудь… А по селу ветер пух из подушек гоняет, окна в избах заколочены, тряпки на заборах висят. Жуть, в общем. Он к дому похромал, видит — ворота вышиблены, калитка к забору прислонена, а у входа в дом на пороге бабка его сидит, а местный лекарь пан Цидульский ей голову лечит.
— Что? Что такое? – широко открывает рот и шипит дядька. В горле перехватило, слова из него лезут.
— В доме ниц не видно, пан Беня, не можна ликуваты. Витаю вас! С поверненням! – запросто ответил доктор, не отрываясь от работы. Он пинцетом вытаскивал из головы куски черепа.
— Кавалерийская шашка, рубил крестьянин, иначе бы смерть, – думал дядя Беня.
Бабушка молча показала, что у нее всё в порядке, и махнула рукой в дом. А в доме лежал рубленный этой же шашкой мёртвый дед.
У Янкеля убили брата — тихого бородатого человека. Его жена и куча детей прятались в картошке за домом. Его родители и Яхна-Двося прятались в погребе у Цидульского. А убивали мужики из соседнего села. Дзвонки, Хрюньки, не помню, как называлось, большое было село, но рядом с железнодорожной станцией.
Я затих, к деду прижался, слушаю, а он меня гладит.
— Янкель со своими егерями, дядя Беня и дядя Файвл, Фроим, да все, кроме нас (мы в то время уже в Киеве жили), собрались, на коней и в телеги поседали, решили это так не бросать. Жители Дзвонек-Хрюнек понимали, что всё это им так «не минэтся», потому встретили их в заливных лугах засадой с пулемётами. Пулемёты они на телеги поставили, чтобы на земле не лежать.
— Это они на тачанках приехали? – уточняю я.
— Ну да, можно сказать, что и на тачанках. Отдельно она телега, а как с пулемётом, так сразу уже и тачанка! Наши, кухарские, как увидели, всё у них отнялось, у них ведь ружья охотничьи да вилы, а эти им орут, мол, слезайте с коней, бросайте оружие и сапоги, у кого получше, снимайте.
— И что, что потом было? – истерю я.
— А пока наши между собой совещались, на этих бандитов пошесть упала: они закричали громко, замахать руками, а потом в реку попрыгали, даже не в реку, а в старик реки.
— А что это такое с ними?
— А там груша дикая стояла, и от нее тучи мошкары на бандитов налетели.
— Надо же! Везуха!
— Повезло, конечно. Но дядя Беня и многие другие видели, как с груши маленькая серенькая девчушка спрыгнула и в кусты побежала. Они Янкелю по плечу рукою хлопали и в камыши речные тыкали: «Дывы, дывы, це ж твоя доця».
— А он?
— Он хмыкнул, и они дальше поехали, времени не было. Оружие бандитское надо было собрать и к ним в деревню заехать. Янкель с отрядом въехал в пустую деревню, даже собак не было.
— И чего?- мнусь и подпрыгиваю я на кровати.
— Спалили они деревню, выгнали всю скотину в поле, а дома и сараи сожгли. Ничего в этих Хрюньках не взяли, только оружие позабирали.
— А что с людьми?
— А вот знаешь, – дед развел руками и глаза на меня выпучил, — непонятно, куда все люди делись. Ушли и всё. Вокруг гражданская война, разбираться особо некому. Мало ли кто село сжег? Может, жидовское село? Тогда сел еврейских нажгли очень много.
Дед замолчал, поджал губы и стал ритмично раскачиваться, размышляя о чем-то. Тут я заметил, что он прислушивается к телевизору, пытаясь встать и уйти. Я начал действовать.
— А может, доця?
— Что доця? – очнулся дед.
— Может, их доця запугала? А они после этого с доцей виделись?
— Кто они?
— Ну, Янкель видел её?
— Кого?
— Ну доцю!
— Может, и доця, я в твои годы тоже на неё грешил. А с Янкелем вот какое дело: он как оглашенный мотался с егерями и односельчанами на конях, отбивая свое село от разных банд.
Его даже наши, то есть большевики, хотели расстрелять — думали, он командир еврейского анархистского отряда. Янкеля у Щорса всем селом выкупать пришлось за табак и сапоги. Щорсу сапоги наш сапожник стачал, я его помню, Яша Сало его звали, он после войны еще лет тридцать работал, в город перебрался и работал. Его дети и внуки в начале семидесятых в Америку увезли, он и там себе лавку сапожную открыл. В отряде Янкеля были не только евреи, там поляки были, украинцы, даже китайцы.
— А откуда китайцы-то? – удивляюсь я.
— А их раньше много было, это они после революции как-то быстро исчезли. Но у Янкеля мощный был отряд, они даже банду Соколовского остановили.
— Это кто? – спрашиваю.
— Ой, это страшный был бандит, не столько грабил, сколько убивал.
Я присвистнул носом, поэтому дедушка меня обнял.
— Он в 1919 году на Радомышль напал и так зверствовал, что люди оттуда бегом бежали, а те за ними. А наше село ж недалеко от Радомышля, родичей там много у всех, и они всей толпой к нам. Соколовский с бандитами за ними. Янкель с отрядом его на старом месте встретил, где груша стояла. Дядя Беня с дядей Фроимом за пулемёты сели, наши позалегали, где надо, а на грушу опять доця присела. Дядя Беня сидел высоко на телеге, он ее быстро увидел.
— И чего? Она сразу их всех? – ёрзаю от нетерпения.
— Не, только кавалерию валила, а с пехотой пришлось Янкелю и его людям разбираться. Но тогда кавалерия главная сила была. У лошадей ноги подгибались, они поскачут, поскачут и сядут. И с броневиками она разобралась. Наши их очень испугались: здоровые, железные, гремят, стреляют, но это недолго было, они быстро испортились. Когда банда отступала, наши им даже не дали их забрать. Их потом раскрутили, самые здоровые куски до сих пор по дворам валяются. Уже евреев там лет пятьдесят нет, а они есть.
— А куда евреи делись? Всех убили?
— Кто куда. Как потише стало, все стали разбредаться — кто куда. Вот Яхна-Двося, например, со всей роднёй уехала в Америку. Всех подняла: папу-маму Янкеля, всяких родственников, в общем, до полста и больше. Их же много набежало, янкелевыми молитвами село всю войну не трогали. Из Радомышля, Житомира, даже Киева.
— И Янкель уехал? А почему ж он тут стоит, если уехал? Он умер? А как же жена и сын? А доця? А дядя Беня? – выстреливаю я.
— Тише-тише, – осаживает меня дед. — Янкель остался. Яхне-Двосе написал ее перец из Америки. Представляешь, кругом война, а письмо как-то пришло. Тут Яхна-Двося взвыла. Давай ей в Америку ехать и всё! Ей говорили, что пока не надо, еще нельзя. Но мама с папой стали на ее сторону: война-войной, а у дочки нет личной жизни. Не выгонять же человека из дому, потому что ему замуж очень захотелось. И знаешь! Они доехали. Приключений на вагон, но они все благополучно доехали! А Янкель совсем загрустил, как один остался. В глазах пусто, по лесу покатается и домой, поджав ноги лежать. У него ж рост большой, на кровати не умещался.
— А чего они бросили его в таком состоянии? – заорал я.
Мама заглянула к нам в комнату, но, увидев деда, ушла.

- Тише-тише, а то весь дом подымешь, – успокаивал дед. — А чего ему ехать? Все, и родители, и родня, все знали, что он человек этого места, иначе бы уже давно где угодно мог быть. Человек с такими талантами. Родители переживали только за его семейную жизнь, а всё остальное их не беспокоило, тем более уже порядок почти восстановился, у Янкеля полно друзей, все село в нем души не чает, даже хохлы из окрестных мест к нему сходятся за помощью, потому что колдуном или святым его считают. С Советской властью он не ссорился. Зачем человеку бросать такой авторитет и ехать свит за очи.
— И чего?
— А ничего. Ходил все время, как в воду опущенный. Лес до революции принадлежал барону Энгельгарту, а при Советской власти стал государственный, и можно было его рубить-корчевать, зверя бить. Янкель очень от этого страдал. Друзья его все разъезжаться стали, в города в основном, но и за границу тоже. Янкелю приезжий комиссар хотел предложить вступить в партию и создать местный колхоз, а как глянул в его рыжие глаза, сплюнул и назначил Яшу Сало. Яша бедный, кем только Янкеля ни назначал: счетоводом, бригадиром, извозчиком, сторожем – всё впустую. Ходит Храбрый Янкель дурнем и улыбку приятную всем показывает. Яша уже насильно старался, он Янкеля специально уплотнил хорошей женщиной, она его дом в руки взяла и Янкеля хотела, он ей очень нравился. Она ему авансы раздавать стала, пундики всякие готовить. Янкеле то, Янкеле это. А он смотрит на нее пустыми глазами, она и плюнула, вышла за Яшу Сало.
И вот как-то поехал, то есть пошел Янкель (коня в колхоз забрали) в лес, то ли топорище вырубить, то ли еще что, и пропал. Все его искали, даже красноармейцев вызывали, полгубернии прошерстили. Нет! Пропал.
Народ вокруг перемигивался, думали, двинул Янкель в Белоруссию, а там в Литву и Польшу — так многие из Советского Союза уходили.
— Зачем уходили? – спрашиваю. – Ведь всё плохое кончилось?
— Кому как, некоторые очень много потеряли, и Янкель тоже. Вроде всё мирно, а остался без любимой работы, без родни. Друзья посбегали, коня, с которым всю войну прошел, прихошлось видеть в чужих руках, худого в пятнах грязи. А еще по дому тетка какая-то бегала и к нему приставала со своими интересами. Просто жизнь поменялась, а Янкель продолжал рыжеть среди всего этого и лыбиться непонятно зачем.
Дядя Беня тоже не знал, чего делать в этой жизни. Они с братьями в 1929 году бежать за границу собрались, и вот за неделю до отъезда он ночью глянул в окно, а там Янкель стоит. Бенчик к нему рванулся, а тот по-деловому так махнул, мол, лежи, не отвлекайся, а сам по снегу захрустел. Дядя Беня подумал, что Янкель сейчас в хату зайдет, а он исчез.
Во время последней нашей встречи дядя Беня моему папе жаловался, что всё эта чертовка, доця, воду мутила. Она Янкелю всё время о себе напоминала: то орешков лесных ему принесет, то листочки какие-то узорные, непонятно с каких растений, он таких в лесу ни разу не видел, а ведь сам егерем был и отец его Хацкель тоже. На деревья в саду лоскутки какие-то вязала. И, может, она его к себе и забрала.
Но все кухарцы его точно видели. Его сын Натан — тот помногу раз. Он это дело изучил и рассказывал: когда Храбрый Янкель к окну подходит, телу зябко становится, а сердцу тепло. Тут надо за дверь кидаться и на улице обязательно на него наткнешься.
— И ты видел? – спрашиваю.
— Да, видел. Первый раз сразу после женитьбы, еще до войны, а второй в 1942-м. Это на фронте было, у нас в землянке было командирское собрание. И тоже зябко вдруг стало, вдруг кто-то резко постучал в окно землянки. Полковник, который вел собрание, вскинулся, на меня посмотрел и сказал: «А это вас зовут, выходите быстрее, не мешайте». Я честь отдал, подумал: почему меня, чему мешаю? Но выбежал. Гляжу, мне машет здоровенный рыжий мужик в картузе. И не возле окна он стоит, а метрах в тридцати от землянки. Пока я к нему подходил и удивлялся, откуда такое чудо на боевой позиции взялось, в землянку артиллерийский снаряд влетел, а я стою, моргаю, и то на разрушенную землянку посмотрю, то на рыжего в картузе. Потом плюнул, в землянку полез, думал, кого вытащу, а там все мертвые, а когда вылез, рыжего уже не было.
— Так куда всё-таки делся Янкель? Что с ним случилось?
— Наши, кухарцы, говорят, что он в лес к доце ушел и там поселился. Мой папа вспоминал, а он постарше был дяди Бени, еще прадеда нашего застал, так он говорил, что в тех лесах были странные места, которые то появлялись, то исчезали. Похожи они были на огромные яры, лесом поросшие. Туда некоторые по грибы, за дровами и орехами ходили, а потом это место найти не могли. Вот он там днем и живет, а ночью, когда в лесу делать нечего, по землякам своим бывшим бродит, смотрит, как живут, что делают, чем помочь надо. Он же очень добрый был, Храбрый Янкель.
— М-да…
— Вот так вот, внучек! – говорит дед, энергично гладит меня по голове, и я понимаю, что рассказ окончен.
— Де-е-ед! А может…
— Дорогуша моя! Отпусти меня, пожалуйста, — взмолился дед. – Скоро все новости пройдут, спорт объявят, а он мне нужен, как когуту сало. Давай! Умоляю! Спокойной ночи, дорогой!
— Спокойной ночи, – проныл я.
Дедушка засеменил в соседнюю комнату к телевизору.
— Де-ед! Деда! – опять позвал я.
— Ну что? – разнервничался дед.
— А у соседей под окном тоже Янкель охраняет?
— У каких соседей? – всплеснул руками дед.
— Ну, у Одарки Ивановны и Василя Григорьевича?
— А! У этих! – выдохнул дед. – Не! У этих Бабай.
Махнул рукой и выбежал из комнаты.