Что наша жизнь ? Игра

Снег влетает в окно, снег на вещи садится и тает.
На пианино, на руки, на ноты, а он все играет.
Он не видит ни снега, ни нот, он подобен фантому,
Тени, музыке, ветру, снежинкам, кружащим по дому.
Он невидящим взглядом на хлопья глядит исподлобья,
Лепит снег человека, он - образ его и подобье.
Две руки, как две вьюги, то порознь взлетают, то вместе,
Заметают дороги, овраги, селенья, предместья.
Снег стоит за спиной, снег колючим беспамятством дышит.
Он не чувствует холода, воя и свиста не слышит.
Это - снежный этюд, это - город в снегу утопает.
Он играет. Не видит, не слышит, не знает. Играет...

Музыкант играл на скрипке, я в глаза ему глядел,
Я не то чтоб любопытствовал - я по небу летел.
Я не то чтобы от скуки, я надеялся понять,
Как умеют эти руки эти звуки извлекать

Из какой-то деревяшки, из каких-то бледных жил,
Из какой-то там фантазии, которой он служил.
А еще ведь надо в душу к нам проникнуть и поджечь.
А чего с ней церемониться, чего ее беречь.

Я болен. Я болен. Врача мне скорей!
Я болен и, может быть, даже влюблен.
Играет флейтист у соседских дверей,
и хочется бросить ему миллион.
И ранит дворы его рваное "форте".
Чудак, мы о деньгах, а он все - о звездах.
Соседка напротив в открытую форточку
жадно глотает прокуренный воздух.

И плавится солнце в оконном стекле
и капает с крыш раскаленным дождем.
И мы, как архангелы на корабле,
стоим на балконах, скучаем и ждем.
Ждем теплого ветра с далеких морей,
ждем то, чего, видимо, незачем ждать.
И только играет флейтист во дворе
так грустно, что хочется небо обнять.

"Марчук играет на гитаре"

Жизни не искал ты ласковой да гладкой,
И теперь припомнить вправе мы с тобой
Первую палатку,
Первую палатку,
Вьюги над замёрзшею, над дикой Ангарой.
А нынче отстроенный Братск легендарен,
И катер по морю плывёт,
Марчук играет на гитаре,
И море Братское поёт.
Жил ты, друг и брат мой, в Братске так, как надо,
Пел про Бригантину, верил в чудеса,
И над эстакадой,
И над эстакадой,
Кажется нам, краны поднимают паруса!
А птицы летят и летят над плотиной,
И солнце над морем встаёт,
Марчук поёт про Бригантину,
И море вместе с ним поёт.
Всё у нас сначала, сколько б ни прошли мы,
Будет вновь в тайге морозная зима,
Там на Усть-Илиме,
Там на Усть-Илиме,
Всё начнётся снова, словно молодость сама!
Тайге его ярый характер известен,
Зовёт его в путь Усть-Илим,
Идёт по жизни он, и песни,
Как чайки, кружатся над ним.
Ни годы, ни вьюги его не состарят,
Мечта с ним по жизни идёт,
Марчук играет на гитаре,
И море Братское поёт.

Прошли годы... Крайний слева - Марчук в нынешние времена

Приморский готический город
под натиском зимних штормов.
Плотнее запахивай ворот,
ступай между темных домов.
Валы ударяют о дамбу,
а где-то в высоком окне
играет виола да гамба
свой реквием вечной весне.
Из трелей серебряных терций
и звона надкрылий сверчка
меж нежною мякотью сердца
и волосом конским смычка,
над черною бездной Вселенной,
ломая привычный размер,
плетет канитель кантилены
в тенёта для диких химер,
играет, забыв осторожность,
несет несусветную дичь,
что жизнь - это шаг в невозможность
хоть что-нибудь в мире постичь.
Ухмылка вервольфа играет
в оскале реальных волков,
и нет ни конца и ни края
безмолвию средних веков.
За дерзость затей вавилонских
по взмаху владыки-руки
смешались, как в доме Облонских,
все мысли и все языки.
Ни слова, ни шага навстречу
не будет тебе. Потому
внимай же единственной речи,
понятной тебе одному,
дыши, и не думай о лучшей,
щемящие звуки лови,
познай в немоте не беззвучье,
но неизъяснимость любви!
...В мерцании масляной лампы,
у ада на самом краю
играет виола да гамба
прозрачную песню свою.

Вся наша жизнь - игра, а люди в ней актеры. (Уильям Шекспир)

Что наша жизнь? Игра! ("Пиковая дама")

Опять один перед окном твоим
Я сам с собой играю в бой морской:
Окно зажглось - удачу принесло,
Погасло вновь - опять не повезло.

Ложатся спать - и топят корабли,
Но вот опять окно зажглось вдали:
Я не один, я знаю - ты со мной,
Пока горит хотя б одно окно.

Погасло вдруг последнее окно,
Все корабли пошли на дно:
Я - капитан, прощай моя земля,
Я ухожу последним с корабля.

Опять один перед окном твоим
Я сам с собой играю в бой морской:
Окно зажглось - удачу принесло,
Погасло вновь - опять не повезло.

На солнечной поляночке,
Дугою выгнув бровь,
Парнишка на тальяночке
Играет про любовь.
Про то, как ночи жаркие
С подружкой проводил,
Какие полушалки ей
Красивые дарил.

Играй, играй, рассказывай,
Тальяночка, сама
О том, как черноглазая
Свела с ума.

Отчеканила осень золотые монеты,
Со своими долгами расплатилась сполна.
Как же мне расплатиться за себя и за лето?
Земляничным полянам лишь известна цена.

Дождь бросает монетки - он играет в чет-нечет,
И ему безразлично, кто здесь трезв, а кто пьян.
Дождь играет ва-банк, он чертовски беспечен,
А я вечный должник земляничных полян.

Из янтарной смолы ветер вырезал клены,
А потом все разбил, словно старый буян,
И застыл, пустотой, как огнем ослепленный -
Он ведь тоже должник земляничных полян.

Золотой лихорадкой осень нас лихорадит,
Под дожди выгоняет из теплых квартир.
Все мы что-то должны - кто неправде, кто правде,
Все мы что-то должны потерять и найти...

Длинноватое, но одно из самых любимых у Евтушенко

По разграбленным сёлам
Шла Орда на рысях,
Приторочивши к сёдлам
Русокосый ясак.

Как под тёмной водою
Молодая ветла,
Русь была под Ордою,
Русь почти не была.

Но однажды, как будто
Все колчаны без стрел,
Удалившийся в юрту,
Хан Батый захмурел.

От бараньего сала,
От лоснящихся жён
Что-то в нем угасало,
Это чувствовал он.

И со взглядом потухшим
Хан сидел, одинок,
На сафьянных подушках
Сжавшись, будто хорёк.

Хан сопел исступлённо,
Скукотою томясь.
И бродяжку с торбёнкой
Ввёл угодник-толмач.

В горсть набравши урюка,
Колыхнув животом,
– Кто такой? – хан угрюмо
Ткнул в бродяжку перстом.

Тот вздохнул: - Матерь Божья,
То Батый, то князья.
Дел игрушечных мастер,
Ванька Сидоров я.

Из холстин дыроватых
В той торбёнке своей
Стал вынать деревянных
Медведей и курей.

И в руках баловался
Потешатель сердец -
С шебутной балалайкой
Скоморох-дергунец.

Но в игрушки вникая,
Умудрённый, как змий,
На матрёшек вниманье
Обратил хан Батый.

В мужичках скоморошных,
Простоватых на вид,
Как матрёшка в матрёшке,
Тайна в тайне сидит.

И с тоской первобытной
Хан подумал в тот миг:
Скольких здесь перебил он,
А постичь – не постиг.

Озираясь трусливо,
Буркнул хан толмачу:
– Все игрушки тоскливы,
Посмешнее хочу.

Пусть он, рваная нечисть,
Этой ночью не спит
И особое нечто
Для меня сочинит.

Хан добавил, икнувши:
- Перстень дам и коня,
Но чтоб эта игрушка,
Просветлила меня.

Думал Ванька про волю,
Про судьбу про свою.
И кивнул головою:
– Просветлю, сочиню.

Шмыгал носом он хмуро,
Но явился в свой срок.
– Сочинил я игрушку,
Ванькой-встанькой нарёк.

Хан прижал его пальцем
И ладонью помог.
Ванька-встанька попался,
Ванька-встанька прилёг.

Хан свой палец отдёрнул,
Но, силён, хоть и мал,
Ванька-встанька задорно
Снова на ноги встал.

Хан игрушку с размаха
Вмял в кошму сапогом
И, знобея от страха,
Заклинал шепотком.

Хан сапог отодвинул,
Но, держась за бока,
Ванька-встанька вдруг
Вынырнул из-под носка.

Хан попятился грузно,
Русь и русских кляня:
– Да уж, эта игрушка
Просветлила меня.

Хана страхом шатало,
И велел он скорей
От Руси, от шайтана
Повернуть всех коней.

И теперь, уж отмаясь,
Положённый вповал,
Ванька Сидоров - мастер
У дороги лежал.

Он лежал, отсыпался,
Руки белые врозь,
Василёк между пальцев
Натрудившихся рос.

А в пылище прогорклой
Так же, мал, да удал,
С головёнкою гордой
Ванька-встанька стоял.

Из-под стольких кибиток,
Из-под стольких копыт,
Он вставал – не убитый,
Только временно сбит.

Опустились туманы
На лугах заливных,
И ушли басурманы,
Будто не было их.

Ну а Ванька остался,
Как остался народ.
И душа Ваньки-встаньки
В каждом русском живёт.

Мы народ Ванек-встанек
Нас не бог уберёг.
Нас давили, топтали
Столько разных сапог.

Они знали: мы Ваньки,
Нас хотели покласть,
А о том, что мы встаньки,
Забывали, платясь.

И смеётся не вмятый,
Не затоптанный в грязь,
Мужичок хитроватый,
Чуть покачиваясь.

Есть страшная игра: смотреть в лицо,
Привычное уже до неприличья,
И видеть, как обычное обличье
Становится лишь пятым колесом

И общего, похоже, не имеет
С тем незнакомцем, что, выходит, жил
Под боком столько лет, и был мне мил.
А я не замечала: он взрослеет,

Меняет знаки на своем щите,
И мечется меж небом и землею.
А на лице, приученном к покою
Черты – все те же. Лишь года – не те.

...Какая, все же, странная игра:
Заглядывать под маски, забывая,
Что их на вас надела, забавляя
Моя привычка и моя хандра!

То не буря, не цунами,
Не шпионов ловит ГРУ.
То Главком затеял с нами
Офицерскую игру.
Озабоченные лица
Командиров - вожаков.
Это типа как «Зарница»,
Но, для взрослых мужиков.

Я родился под зимние песни ветров,
Падал снег на саманные крыши домов, (*)
И шумел возле окон восточный базар,
А на маленькой кухне гудел самовар.

И по улице нашей все ездил старик,
И за рванные вещи игрушки дарил,
И шершавой рукой гладил нас по щеке,
А потом ехал долго к прохладной реке.

И от детства остались лишь яркие сны,
Руки мамы, большие глазенки сестры,
И степные росинки на босых ногах,
Запах хлеба и мяты, и пот на висках.

Где ж ты детство, куда безвозвратно ушло,
Свист в саду - на рыбалку, билеты в кино,
Нам с тобой никогда не вернуться туда,
На тропинке никто не оставил следа.

Я состарюсь и тоже повозку куплю,
И смышленого пони в него запрягу,
И детей буду долго вдоль речки катать,
Песни петь и на этой гитаре играть.

Миньков, игравший Гамлета на курсе,
Не стал кричать о честности и вкусе,
А будучи своим в своем цеху
Пошел в кулисы: встать там — зарядиться
На выход, заодно и убедиться,
Что около эсэсовской шинели
Приткнули партизанскую доху.

И грянул бой... Уж зрители мужались.
События к финалу приближались,
И падал в снег расстрелянный герой.
Но как ни жал Миньков, един в двух лицах:
Был тощ в перчатках, плотен в рукавицах, —
А зрители с растущим подозреньем
Следили за двойной его игрой.

Как вы смотрите, Маэстро!
Это - соло без оркестра.
Как играете вы взглядом...
Все привыкли, что при этом
С вами не сыграть дуэтом
Никому из тех, кто рядом.
Этот взгляд неуловимый
Нес урон непоправимый,
А теперь он полон муки.
Ваша музыка живая
Умирает, остывая,
Забывая ваши руки.

Вы надежды подавали.
Вам все двери открывали.
Ах, как мало их осталось!
Но чужое ожиданье
Вам приносит лишь страданье
И безмерную усталость.
Знаю я, какую цену
Заплатили вы за сцену,
За признание земное.
Те, кто вас боготворили -
Так легко приговорили,
Улыбаясь за спиною .

Нет ни воли, ни азарта,
Ни гармонии, ни фарта,
Только соло без оркестра.
Все распалось на куплеты,
Алкоголь и сигареты.
Что играете, Маэстро?
Кабачок полуподвальный...
Ваш аккорд полуфинальный...
Как дрожит вино в бокале...
Ваша музыка рыдает,
А ее сопровождает
Стук шаров в соседнем зале.

О чём играет пианист,
Звенела музыка и пела.
В руке моей кленовый лист,
Играй, кому какое дело.
Что значил ты в моей судьбе,
Ты был единственным на свете.
Как я была верна тебе,
А ты играл, ты не заметил.
Сыграй, сыграй же, пианист,
Грозы и музыки раскаты,
Сыграй судьбу мою на бис,
Мои свиданья и утраты.
В руке моей кленовый лист,
Как будто парус без причала.
Сыграй, сыграй же, пианист,
Как я любила и теряла.
О чём играет пианист,
Что даже платье подпевает.
Ты на меня хоть оглянись,
И где душа твоя витает.
О чём играет пианист,
Легко скрывая вдохновенье.
В моей душе всё тот же миг
И грустных клавиш отраженье.
Сыграй, сыграй же, пианист,
Грозы и музыки раскаты,
Сыграй судьбу мою на бис,
Мои свиданья и утраты.
В руке моей кленовый лист,
Как будто парус без причала.
Сыграй, сыграй же, пианист,
Как я любила и теряла.

И когда уже пора
забывать про ослепленность,
начинается игра
по названию "влюбленность".

Эту вечную игру
я веду со школьной парты
и, наверное, умру
я в разгар одной из партий.

Чем грозит ее проем -
то ли адом, то ли раем,
то ли выиграем вдвоем,
то ли оба проиграем?

Будь что будет! Сколько их
я в двустишья переплавил -
этих самых дорогих
игр , ведущихся без правил.

Тех, в которых грех - не грех.
Напролет какие ночи
я играл! И в той игре
шельмовал не так, чтоб очень...

И когда настанет срок
увядать - какая жалость! -
я признаюсь: я - игрок,
и удачливый, пожалуй.

Не ругайте пианиста - он играет, как умеет

...И теперь наши встречи мне кажутся вовсе не нашими.
Словно в книжке забытой я вычитал это тепло,
Эти взоры, ужимки и смех, простотою украшенный...
Эти стены, ковры, занавески, фарфор и стекло –
Все, что вместе с тобою играло, звенело, цвело...
Все что было, то где-то далёко-далёко оставлено,
Это было не с нами, приснилось когда-то давно...
А на памяти свежею раной зияет недавнее –
Только поздний сентябрь, только серая мгла за окном,
И беззвездное небо с забитыми наглухо ставнями...

Сегодня он играет джаз, а завтра Родину продаст