PANZERсы

Для начала скажу, что рассказы, если не все, то многие уже опубликованы на следующих Интернет-ресурсах:
Портал Aliot-City
Портал "Графоманов.нет"
и что-то на прозе.ру, ссылку потерял.
есть и свой сайт, но сейчас он не работает.
Кроме того опубликован в двух сборниках, изданных под эгидой портала Aliot-City "Территория I" и "Территория I: Да.ili.net".
Пишу, или скорее стараюсь писать в стиле хоррор, хотя не всегда получается именно то, что хочется, в общем судить Вам, мой читатель.

Итак начнем:

Утес.

Утес был высок. Стоя на краю каменного уступа, я смотрел вниз. Море вспенивалось у подошвы, разбиваясь о беспорядочное нагромождение базальтовых глыб. Волны яростно бросались на неприступный камень, но каждый раз в бессилии откатывались обратно, но, лишь для того, чтобы вновь обрушить мощные лапы на острые клыки скал. Извечная борьба стихий – камня и воды. Сколько веков, сколько тысячелетий длится она? Никому это неизвестно, неведомо и мне. Я перевел взгляд на небо. Вдаль, пытаясь заглянуть за горизонт. Что принесет мне следующий день? Небо, затянутое надо мной тучами, там, у горизонта, прояснялось. Садящееся солнце окрашивало багрянцем беспорядочные рыхлые нагромождения туч, а по воде протягивая к основанию утеса золотистую дорожку, манящую вдаль. Эта, подернутая рябью дорожка, всегда манила меня, словно действительно была дорогой в какой-то иной мир, стоило только шагнуть на нее, погрузить ступни в золото водяной пыли, и идти по ней до конца, туда, откуда бьют ослепительный золотой свет, в страну полную ярких красок и чудес. Я знал, что это не так. Знал доподлинно! Но от этого знания легче не становилось. Наоборот, в груди сжималось все от этой безысходности. Налетевший ветер рванул полы моего ветхого плаща, разметав длинные спутавшиеся волосы по плечам. Ветер. Здесь и в это время он дует всегда. Я знал это. Боже, как хорошо я знал это. Это все. Ветер. Тучи. Солнце с его манящей дорожкой. Волны. Камни. Утес. Сколько раз я стоял на этом месте? Не счесть! И это не последний раз. К сожалению. Я не хотел бросаться с утеса. Нет, не хотел. Я сделал шаг вперед. В пустоту. Раскинув руки словно крылья, я молча наблюдал за приближающимися камнями в белом кружеве мертвых волн. Я не хотел бросаться с утеса, но я хотел смерти, вечного покоя. Просто уже не было сил изо дня в день, умирать и вновь оживать, лишь для того, чтобы повторить все с начала. За что мне это? За что??? Изъеденный водой камень приближался. Я его не боялся, я его жалел, ведь и он каждый день вот уже, сколько веков встречает мою смерть, ему, как и мне это уже надоело, но я знал, что завтра все повторится опять… И опять… И опять…

Неизвестная тропа.

Было раннее утро, когда Пончо Джек наткнулся на тропу, ведущую вверх по склону. Тропа была едва заметна, она вилась между осин и исчезала в густом кустарнике. Тропа была старая, но следы на ней свежие, только сегодня ночью по ней кто-то прошел.
Пончо Джек остановил коня, и, озираясь по сторонам, достал из-под полосатого заношенного пончо плитку жевательного табака. Откусив кусочек, и спрятав остаток обратно, он стал разжевывать горькую жвачку, наслаждаясь ее вкусом. Пончо Джек присматривался к местности.
Не было похоже, что здесь обитает большая группа людей, но по крайней мере один здесь был, Джек заметил отчетливый след мокасина, но это был не краснокожий – индейцы, даже дети, не оставляют таких явных следов.
Джек плохо знал эту местность, в основном по рассказам старого траппера , встреченного в Абелине, но он знал достаточно, чтобы заинтересоваться этой тропой. В этих горах встречалось золото, и человек, живущий тут, вполне мог озолотить его.
Со своей совесть Пончо Джек давно уже заключил сделку – на этом свете мучается она, на том свете – он. Пончо Джек не собирался останавливаться, если одним выстрелом можно было обогатиться. Это уже неоднократно узнавали случайные его попутчики, но рассказать они уже ничего не могли – их тела, слегка засыпанные камнями, песком или землей, уже давно растерзали койоты или стервятники.
Взвесив все «за» и «против», Пончо Джек достал из седельного чехла карабин «Винчестер-Генри» и повернул коня на тропу.
Конь, давно служивший своему хозяину, не задумываясь о моральной стороне его поступков, послушно пошел вверх по склону. Его шаг был медленный и осторожный и седок его не торопил, полагаясь на чутье животного. Осматриваясь по сторонам, Джек не забывал следить и за ушами гнедого. И слух, и нюх у коня были превосходные, и не раз спасали обоих от неприятностей.
Тропа, поднимаясь, часто петляла среди деревьев и кустарников, но не пропадала, напротив, следов даже прибавилось и не только человеческих. Часто попадались следы волка, видимо прирученного человеком. Джеку доводилось встречать прирученных человеком животных и волков, и медведей, и, даже, горных львов. Это несколько усложняло задачу, но… простых путей не бывает. С трудностями человек привык справляться.
Неожиданно заросли расступились, и Пончо Джек оказался на краю каменистой площадки, примыкающей к отвесной скале.
На дальнем конце площадки стояла хижина, сложенная из обломков, в изобилии валявшихся вокруг. В фасадной стене была крепкая дверь и два узких окна похожих на бойницы, задней стеной служила сама скала, возможно в ней еще имелась пещера с входом из хижины, но это уже были догадки. Крыша была односкатная, сложенная из нетолстых жердей и укрытая сверху лапником. Над хижиной нависал скальный уступ.
Продолжая перекатывать во рту табачную жвачку, Пончо Джек осматривался, не было заметно никакого движения, но это еще не значило, что здесь никого нет. Джек был уверен, что его еще не видно из хижины, поэтому оставался на месте. Спешить некуда. Если хочешь прожить подольше, умей с умом пожертвовать своим временем. Джек ждал, но ничего не изменилось, не было видно ни человека, ни зверя. Однако гнедой проявлял беспокойство. Навострив уши в сторону хижины, он шумно втягивал воздух и переступал копытами, как и хозяин, он был сдержан в своих чувствах.
Джек уже собирался выехать на проплешину, но поведение коня его остановило. Он научился доверять чутью своего четвероногого спутника. Спрятав обратно винтовку в чехол, Джек спешился. Поводья бросил на землю, за коня он был спокоен, теперь он с места не сдвинется. Достав из кобуры револьвер, Джек пошел в заросли.
Он исследовал все пространство вокруг площадки – никаких свежих следов, никакой засады.
Джек не жалел о потраченном времени и усилиях – жизнь дороже.
Вернувшись к коню, Джек спрятал револьвер и, подобрав поводья, забрался в седло. Опять на солнце тускло блеснула вороненая сталь «Винчестера», положив винтовку поперек седла, Пончо Джек тронул коня шпорами.
Поводя ушами, гнедой вышел из сумрака леса на залитую солнцем каменистую площадку. Не спеша, осторожными шажками, он направился к хижине.
Ничего не происходило, все было спокойно. Ни криков. Ни выстрелов.
Пончо Джек слегка расслабился, и уголки его губ, под щегольскими, закрученными вверх усами, слегка скривились в улыбке, но глаза остались холодными без намека на веселье.
Не выпуская из рук оружия, Джек спешился и осторожно подошел к двери, на ней не было ни щеколды, ни засова, и он просто потянул ручку. Дверь, тихо скрипнув, отворилась.
В хижине царил полумрак. Джек юркнул в проем и застыл у стены.
Наконец глаза привыкли к скудному освещению, и он смог рассмотреть помещение. Комната, как Джек и предполагал, была обставлена убого: по середине стоял грубо сколоченный стол и колченогий табурет, в одной боковой стене был оборудован очаг, у другой стояла перекособоченая лавка, над лавкой висела одежда, в углу, возле Джека, стояла пирамида с оружием, на стене висел пояс с револьвером, у задней стены, образованной скалой, стояли нары, никакой пещеры Джек не усмотрел, тем лучше. Стол заслонял нары, и Пончо Джек сделал шаг вперед.
На нарах лицом вниз лежал человек. Абсолютно голый.
Джек опять усмехнулся.

В очаге весело потрескивали смолистые дрова, в хижине стало тепло и уютно, пахло кофе.
Пончо Джек сидел на скамейке, опершись на стену и, прихлебывая обжигающе горячий кофе, следил за хозяином жилища. Время близилось к полудню, а человек все еще не пришел в себя. Он выглядел довольно крепким мужчиной: высокий, плечистый, его тело было буквально увито мускулами. Не было и признаков болезни ни жара, ни лихорадочного пота, казалось, что он просто спит, но если это так, то сон у него был удивительно крепким – хозяин хижины не проснулся даже тогда, когда Пончо его связывал.
Обыскав хижину, Пончо Джек ни нашел ничего интересного – ни золота, ни пушнины, не было даже запасов пищи. Это удивляло. Жить в такой глуши и не вести никакого промысла?! Пончо Джек в это не верил. Скорее всего все спрятано в каком-то кэче , как называют их трапперы. Джеку доводилось их видеть. Эти кэчи, были прямо-таки золотым дном, иногда и в буквальном смысле. Но вот где он, этот тайник? Вот это и следовало выяснить.

Солнце уже начало опускаться, когда хозяин начал подавать признаки жизни. Он слабо пошевелился и застонал, как будто с похмелья, но Пончо проверял, спиртным от него не пахло, да и в хижине ничего горячительного не было, а ближайший салун в двух днях езды.
Джек поднялся, и, достав из кобуры револьвер, подошел к нарам.
– Спокойно, амиго. Не делай резких движений. – Джек показал револьвер.
Мужчина сел, и только сейчас заметил, что руки у него связаны. Он выглядел удивленным, но не испуганным. Это Джеку не понравилось. Пончо рассчитывал на страх, но страха-то он и не увидел, итак одна его карта бита. Ну, ничего страшного, у него еще целая колода козырей.
Парень был совсем слаб, он еле держался в сидячем положении, он просто не мог сопротивляться, когда Пончо Джек, перекинув веревку через потолочную балку, привязал его руки к одному концу и потянул за другой, подняв пленника на ноги. Тот еле держал равновесие, упасть ему не давала натянутая веревка. Но по-прежнему на его заросшем бородой лице Пончо Джек не видел страха.
«Или он идиот, или у него стальные нервы». Подумал Пончо. «Сейчас посмотрим, на что он способен!»
– Слушай меня внимательно, амиго. Я уверен, что ты моешь в этих горах золото, но мне некогда искать твой тайник, и тем более некогда старательствовать, но я могу уделить достаточно времени, чтобы выслушать твой рассказ о том, где ты прячешь свое золото.
– У меня не золота, - голос его был лишен всяческих интонаций.
Пончо Джек рассмеялся.
– Амиго, я могу поверить, что у тебя мало золота, но то что у тебя его совсем нет… извини, но в это мне не верится!
– У меня нет золота, - повторил пленник, казалось, ему вообще плевать, на все здесь происходящее, как будто это его совершенно не касается.
– Мистер, не заставляйте меня задерживаться здесь и показывать то чему меня научили индейцы чероки. Так или иначе, но я все равно узнаю, где тайник! Но я буду тратить свое время, а ты – свое здоровье! Не лучше ли нам договорится по-хорошему?!
Но ответ был прежний.
– У меня нет золота.
Пончо Джек усмехнулся. Он подошел к очагу и налил в кружку только что сваренного кофе. Прихлебывая обжигающий напиток, Джек остановился перед пленником.
– Так, значит, золота у тебя нет? И пушнины тоже нет? – Бородач молчал. – Так что же ты здесь делаешь? Грехи замаливаешь? Отвечай!
Качнув кружку, Джек плеснул кипятком пленнику на обнаженную грудь. Но тот никак на это не отреагировал, даже не моргнул. Казалось, он просто не ощущает боли.
Губы Джека скривились в злой усмешке.
– Ты крепкий парень, амиго, но я провел свое детство в племени чероки и перенял их общительность. Так что при желании я и немого разговорить смогу. Не заставляй меня копаться в памяти, выискивая разные трюки индейцев.
Но этот монолог не произвел на пленника ни малейшего впечатления, он по-прежнему был невозмутим.
Пончо Джек вздохнул, как бы сожалея, что придется проявить жестокость, и, не замахиваясь, обрушил свой кулак на лицо бородача. Из разбитого носа и губы, сразу же, потекла кровь.
– Это, для начала.
Он подошел к сложенным в углу дровам и выбрал небольшое осиновое полено. Поигрывая им, он вернулся к пленнику.
– Так, значит, у тебя нет золота?! Хорошо. Подождем, пока оно у тебя появится.
И нанес мощный удар поленом по торсу, потом второй, третий. В местах ударов образовались кровоподтеки.
– Я человек терпеливый, амиго, и могу подождать, пока у тебя не появится желание поговорить.
Пленник попытался ударить Джека ногой, но тут же получил удар поленом по голени.
– Спокойно, амиго, не нервничай.

Прошло уже пару часов, но пленник, избитый, весь в крови, продолжал упорствовать.
– У меня нет золота!
Пончо Джек уже сам устал от избиения. Казалось, парень не лжет, но что может делать человек в такой глуши, как не мыть золото или не промышлять охотой. Что-то же он должен делать! Но парень молчал.
– Ладно, амиго. Не хочешь говорить по-хорошему, придется немного поразвлечься.
Сплюнув, коричневатую от табачного сока слюну, Джек поднялся и подошел к очагу.
На улице уже стемнело, и хижина освещалась только жаркими языками пламени, весело плясавшими на поленьях. В узкие окна заглядывала мертвенно бледная луна, казалось, холодные лучи ночного светила оживили избитого человека. Он выпрямился, крепко став на ноги.
Пончо Джек не заметил этих изменений. Присев у камина, он ворошил кочергой уголья. Когда металлический прут раскалился добела, Джек поднялся, не выпуская кочерги из руки.
– Продолжим, дискуссию, амиго. – Он поднес раскаленный металл к груди пленника. – Это отличное лекарство для восстановления памяти, к тому же проверенное жизненным опытом. Я как доктор прописываю его тебе.
С этими словами, он прижал пышущий жаром конец прута к обнаженной груди пленника. Послышалось отвратительное шкварчание, и по хижине распространился сладковато-горький запах горелого мяса.
Но Пончо Джек не услышал ничего кроме сдержанного невнятного рычания. Тело пленника скрутила жестокая судорога.
– Вот, я вижу, лекарство уже действует. – Усмехнулся Пончо. – Еще пару сеансов и все будет о’кей!
Кочерга опять отправилась в огонь.
Тело пленника продолжала бить дрожь, он вспотел и страшно скрежетал зубами. Джек еще не разу не видел такой реакции на боль. «Но… все люди разные», - мудро рассудил Пончо Джек, извлекая из очага вновь раскалившуюся кочергу.
– Продолжим. Так где, ты говоришь, спрятал золото?
Пленник продолжал дергаться как будто пытался освободится от пут. Внезапно его скрутило, и изо рта выплеснулась зловонная жидкость, залив Джеку всю грудь.
Поначалу Джек опешил, но потом в нем проснулась ярость.
– Ты, ты… Bastаrdos ! Получи! – Он ткнул раскаленной кочергой пленнику в глаз.
Проткнутый раскаленным металлом глаз выплеснулся на залитую кровью щеку. Из глотки пленника вырвался леденящий душу вой.
Пончо Джек в испуге отскочил к стене. Он не мог поверить своим глазам.
Освещенный с одной стороны неровным светом пламени, с другой – мертвенными лучами луны, пленник продолжал извиваться, повиснув на веревке. Он рычал и дергался, и с телом его что-то происходило. Слышалось какое-то чмокающее шуршание и еле слышный хруст.
Джек с ужасом заметил, что тело человека стало покрываться шерстью и постепенно менять форму.
Ноги подтягивались к животу, сгибаясь в суставах, словно больше не могли находиться в выпрямленном состоянии, заросшее бородой лицо вытягивалось, из распахнутого рта лезли смертоносные клыки. Внезапно пленник упал на пол, руки, превратившись в когтистые лапы, выскользнули из связывавших их веревок. Он катался по полу, рыча и подвывая, царапая дощатый настил, Пончо заметил дергающийся из стороны в сторону хвост. Он был парализован и заворожен этим зрелищем.
– Пресвятая Дева Мария! – Прошептал потрясенный Джек и схватился за револьвер, но было уже поздно.
Перед ним, опираясь на четыре мощные лапы, стоял жуткий зверь. Оборотень. Из оскаленной пасти капала густая слюна, когти вонзались в дерево настила, а единственный глаз полыхал адским огнем.
Вскинув оружие Пончо Джек выстрелил все патроны в ужасную морду. Но пули, впиваясь в монстра, казалось, не причиняют ему никакого вреда.
Чудовище злобно рыкнуло и прыгнуло, в следующее мгновение клыки сомкнулись на шее жертвы.
Из хижины раздался, пугая все живое, крик ужаса, заглушаемый воем одержавшего победу хищника.
Гнедой, оборвав поводья, рванулся прочь и скакал всю ночь, пока не свалился замертво.

31.10.1998 год.

Новые впечатления.

Ваня размахнулся и ударил. Тяжелый молоток, описав большую дугу, глухо ударил в лоб. Жертва упала на траву и затихла, из ноздрей потекла кровь. Ваня, довольный ударом, кивнул и улыбнулся.
Взяв большой мясницкий нож, тщательно перед этим заточенный, Ваня запрокинул голову жертвы, открыв шею, и одним движением перерезал горло от уха до уха. Из перерезанных артерий хлынула кровь, забрызгав все вокруг. Ваня отступил назад, зная, что тело жертвы начнет сейчас биться в конвульсиях, и присел на колоду.
Так же дрыгала лапами та белая курица. Ваня привалился спиной к стволу высокой акации и погрузился в воспоминания.
Год назад, приехав жить в деревню, Ваня, которому тогда исполнилось девять лет, был, буквально потрясен, от нахлынувших на него впечатлений. Все было ново и необычно. Он ходил везде, водя за руку своего пятилетнего брата Славика, заглядывая во все щели, кусты, на свалки. Ему все было интересно. Но время шло. И Ваня пообвыкся, из нового все стало повседневным. Но тут случилось событие, которое врезалось ему в память своей шокирующей неожиданностью и приятным ужасом.
Гуляя, как то раз бесцельно по двору он случайно забрел на птичий угол и увидел, как мама, взяв курицу за лапы и положив ее голову на колоду, замахнулась топором, и… Отсеченная голова осталась лежать на колоде, беззвучно разевая клюв, а тело, которое мама сразу же сунула в ведро, неожиданно энергично, вдруг стало сучить лапками и хлопать крыльями.
Мама взяла ведро и зашла в дом, оставив отрубленную голову на колоде. Еще какое-то время она поразевала клюв, потом замерла.
После этого случая Ваня старался присутствовать на всех таких мероприятиях, это хоть как-то разнообразило жизнь.
Ваня очнулся от задумчивости. Тело жертвы уже затихло. Можно приступать к делу.
Пропустив веревку в блок, он затянул петлю на одной из ног жертвы, а потом, напрягая все свои силы, потянул веревку на себя. Тело было очень тяжелое. Так же напрягал свои силы отец, когда подтягивал забитого им бычка. Ваня тогда сидел на колоде и следил за всей процедурой, стараясь все запомнить. Отец сначала ударил бычка молотком по голове, потом перерезал горло, а затем, зацепив за ногу, стал подтягивать вверх. Бычок тоже был тяжелый, отец весь покраснел и вспотел пока поднимал его, а застопорив блок, долго не мог отдышатся. Заметив заинтересованность сына, он вслух рассказывал, что делает и зачем. Ваня слушал и смотрел очень внимательно. И эта школа не прошла даром, теперь он чувствовал себя уверенно!
Взяв в руки острый нож, он сделал ровный надрез над – как же его называл отец? ах, да – над скакательным суставом. Потом он перешел к другой ноге. Жаль что жертва такая большая, с кроликом все значительно проще – подвязал на палочку, надрезал шкуру, и сильно потянув, снимаешь всю шкурку разом. Здесь так нельзя. Все надо делать аккуратно. После надрезов над скакательными суставами, надо сделать надрезы по внутренней стороне ноги до паха, потом по животу до шеи. Затем аккуратно, по чуть-чуть оттягивать шкуру и тупым ножом отделять от туши.
Пока у Вани все получалось прекрасно.
Сняв шкуру с ног, он снял кожу с живота, боков и спины, нигде даже не повредив. Работа была очень кропотливая, но она доставляла удовольствие. Ваня был доволен собой. Один, без чьей-либо помощи справляется с таким сложным делом, а мама говорит, что он ни на что не годен. Эх, вот увидит она его работу и похвалит. Скажет, что он молодец.
Закончив снимать шкуру, он повесил ее на брус.
Что дальше?
Ваня задумался. Ага! Теперь нужно осторожно, чтобы не повредить внутренности.
разрезать живот.
Эх! Как будет приятно засунуть руки внутрь. Папа, однажды, разрешил засунуть руки в живот только забитой свиньи. На улице было холодно, а внутри живота было тепло, кровь согревала озябшие руки, Ваня стоял и перебирал пальцами свернувшуюся кровь, сжимал проколотое сердце, дергал дряблые обескровленные легкие. Ване очень понравилось держать руки в еще горячей не свернувшейся крови.
Придерживая левой рукой тело, чтобы оно не раскачивалось, Ваня, взяв, правой рукой блеснувший на солнце нож сделал быстрый неглубокий разрез через весь живот сверху вниз. Края разреза разошлись, и наружу вывалились серовато-зеленые внутренности, только печень и почки отличались от общей массы своим Богровым цветом. Осторожно вырезав печень, селезенку и почки, Ваня бросил их в специально приготовленное ведерко.
– Вот так. – Довольно пробормотал он, и одним взмахом отсек кишки, теперь они бесформенной кучей лежали на предусмотрительно подстеленной соломе.
Опять взяв в руки мясницкий нож, он продлил разрез через грудину. Теперь ему открылись сердце и легкие. Он вырезал и их.
– Вроди бы все… - Неуверенно сказал Ваня. – Ах, да!
Уверенно сделав несколько надрезов, он отломал кисти рук. Потом, взяв в руки топор, он зашел со спины, и ударил по шее. Голова повисла на нескольких жилах и волокнах. Взявшись за светлые волосы, Ваня отделил голову от тела и отложил ее в сторону.
– Ну, вот теперь все! А сейчас надо позвать папу и маму! И пусть они только скажут что я не молодец!
Ваня повернулся и побежал через двор к дому.
Безжизненные голубые глаза Славика, затянутые смертной пеленой, с немым удивлением смотрели ему в след с отсеченной головы.

16.07.97. Ночь.

Струи дождя

Дождь. Барабанной дробью капли стучат по навесу над крыльцом. Я сижу на веранде. Холодный, пахнущий озоном воздух, щекочет обоняние. Дождь начался еще утром, словно сговорившись с моим настроением. Начался с мелкой мороси, потом, вдруг, разразился громом и молниями, и опять перешел на монотонную струящуюся с неба завесу. Можно было бы сидеть в уюте дома, но меня это угнетало. Прихватив плед, я выбрался на веранду, как можно удобнее устроился в старом разваливающемся кресле, закутался в плед. Дождь не переставал. Капли продолжали барабанить по жести крыши, струи журчали в желобах и трубах, глухо бились в стекло брызги. Дождь не думал переставать, поворочавшись, я устроился удобнее. Я любил дождь. Всегда. Любил дождь летний. Под который можно было бы выбежать, не боясь простуды, шлепая босыми ногами по теплым лужам, который плотной завесой закрывал все вдруг, словно прорвалась какае-то небесная плотина, крупные капли выбивали крупные пузыри из луж, и так же неожиданно заканчивающийся, следом за которым выглядывало яркое, ослепительное, солнце, рисуя на небе туманную радугу. Весенний дождь, это другой разговор. Молодая листва, только выглянувшая из почек, ярко-зеленая травка, едва пробившаяся из земли, вдруг затуманивалась за редкой вуалью дождя из неожиданно набежавшей тучи, мелкие капельки влаги падали почти невесомо, ложась на зелень, придавая ей блеск изумрудов, и потом, после окончания скоротечного дождя, капли еще долго стекали по ветвям, капая на землю, словно лаская ее, питая жизнью, наполняя соками, на такой дождь хорошо смотреть из окна, сидя на подоконнике, и ловя мгновенья красоты зарождения жизни. Особенно красивы осенние дожди, когда пелена воды на сутки затягивает все вокруг, мир становится сумрачен, и в этом сумраке, по огромным лужам плавают, гонимые ветром пожухлые листья. Я любил гулять под осенним дождем, подняв воротник плаща, но не застегнувшись, надвинув поглубже шляпу, так чтобы она защищала от льющихся с неба струй, но сам воздух, насыщенный водяной взвесью смачивая лицо. Обходя лужи, я наблюдал за бессмысленным, как и вся наша жизнь, метанием листьев, они то срывались с места под напором ветра, то вдруг прилипали не в силах больше оторваться, то спокойно плыли по глади луж. Зима. Зимой дождь редок, и может показаться, не очень уместен, но это не так. Голые деревья, растопырив ветки, принимают на себя шквальный ветер, и упругие, хлещущие струи дождя, яростно налетающего на гребне шторма. Капли глухо стучатся в замерзшую землю, не в силах пробить ледяной панцирь, и бессильно стекают в выбоины и ложбины. На такой дождь не стоит смотреть, его нужно слушать под аккомпанемент потрескивающих в камине дров, только тогда можно понять его прелесть.
Дождь. Как я любил дождь. Мне нравилась падающая с неба влага, словно, данная нам свыше, я любил ощущать ее на своем лице. Сейчас это мне недоступно. Все что я могу, это сидеть и слушать дождь, не в силах даже покинуть дом. К сожалению, мне недоступны радости живых, существование призрака до боли монотонно. И потерянного не вернуть, жаль, что я это понял только после смерти.

Плач младенца.

В подполе было не темно, сквозь щели в полу просачивалось достаточно света, по крайней мере, Мэгги видела затаившихся в углу Стива и Пэриш. Они прижались друг к дружке и, так же как и она смотрели на доски пола, которые в данный момент были у них над головой. Лучи солнца просачивались в подполье, тонкими ножами разрезая затхлый, пахнущий сыростью сумрак. Мэгги сидела, затаив дыхание. Прижимая к груди двухмесячного Мартина, спокойно себя чувствовал сейчас только он, просто не осознавая, какая опасность, нависла над всем семейством. Мэгги сглотнула комок, подступивший к горлу, подавив тем самым рыдания, готовые разразится внезапно и громко. Детям было проще, они видимо пока еще не осознали, что остались сиротами, потеряв отца. Но Мэгги это осознавала. Да и как не осознавать, если она все видела своими глазами…
Джек работал во дворе, что-то мастерил у наковальни, когда первая стрела вонзилась ему в спину. От неожиданности он вскинул голову и тут же повалился наземь, ранение было серьезное, Мэгги схватила старый «Спенсер» и хотела уже выскочить на улицу, когда заметила, как из зарослей маиса осторожно выбрался индеец. Лицо апача было в боевой раскраске, Мэгги уже видела такую, давно, когда с родителями только приехала на север Техаса, следом за первым индейцем появился второй, они, пригнувшись, стояли на границе поля и осматривали двор.
Первой мыслью было выстрелить. В одного, потом в другого. Мэгги даже вскинула ружье к плечу. Приклад был твердо прижат к плечу, она прицеливалась…
Из маиса показался третий индеец.
Мэгги опустила ружье. Нет. Ей не удастся трижды выстрелить и поразить все три цели, она только привлечет к себе внимание.
Дети! Мэгги вспомнила про детей. Стив и Пэриш игрались в смежной комнате, там же в люльке спал Мартин. Скорее туда. Стараясь не шуметь, она бросилась к детям. Приставив палец к губам, она призвала сына и дочь к тишине. Те повиновались, но их глаза стали наполнятся страхом. Все так же в полном молчании, Мэгги осторожно сдвинула две половые доски, открывая путь в подполье. Это не было подвалом, просто при строительстве дома между полом и грунтом оказалось некоторое пространство, не более того. Сейчас была только одна возможность спастись, затаится в этом сыром полумраке и ждать, моля Бога, о спасении.
Стив и Пэриш проворно юркнули в образовавшееся отверстие и тут же забились в самый дальний угол. Мэгги осторожно взяла на руки Мартина, моля только об одном, чтобы он не проснулся и не заплакал. Но Мартин был тих, он вообще мало плакал. Перед спуском в подпол Мэгги бросила последний взгляд в окно и тут же пожалела об этом. Картина, которую она увидела, чуть не парализовала ее. Один из индейцев скальпировал ее мужа, и, судя по его движениям, Джек еще был жив, он не кричал, но Мэгги видела его запрокинутое лицо, раскрытый в немом крике рот, полные боли и ужаса глаза… Мэгги отвернулась и спрыгнула в подполье. Поставив доски на место, она тоже забралась в дальний угол и затаилась.
Минуты ожидания тянулись до невозможности долго. Вот она уловила едва уловимый звук. Видимо один из индейцев осторожно открыл входную дверь. На какое-то время вновь воцарилась гнетущая тишина. Потом послышались тихие осторожные шаги, даже скорее не послышались, а ощущались, потому как практически ничего не было слышно. Вот чья-то тень закрыла свет, просачивающийся сквозь щели в полу. Один из индейцев зашел в дом и осматривался.
Мэгги опять приложила палец к губам, призывая детей сохранять молчание. Тут же она почувствовала, как зашевелился Мартин. Пришло время его кормления, он просыпался. Мэгги растеряно смотрела на своего младшего сына, как он открывает свои несмышленые глазки, чмокает губками, он просто хотел кушать, но Мэгги не могла сейчас его кормить, малыш сосал грудь шумно, причмокивая, посапывая, эти почти неслышные звуки в обиходе сейчас таили в себе смертельную опасность – чуткий слух индейца, несомненно, их услышит, и тогда им конец, на вигвамах апачей появятся три новых скальпа. Мэгги смотрела на Мартина. Малыш, не находя груди матери вдруг закрыл глаза, широко открыл рот, личико его покраснело от натуги, тельце напряглось, вот-вот он должен был издать громкий крик обиды… Этого Мэгги допустить тем более не могла! Она накрыла ладонью рот младенца, пытаясь удержать крик. Она прижимала ладонь со всей силы, она понимала, чем это грозит Мартину, она его просто душила вместе с готовым вырваться из него криком. Сердце ее сжалось от жалости и боли, но она видела перепуганные глаза Стива и Пэриш – дети должны выжить, и сейчас для этого нужно пожертвовать жизнью Мартина. Из ее глаз покатились слезы, она не отнимала ладони от лица младенца, хотя его тельце уже перестало вздрагивать, она боялась смотреть на его потемневшее личико. Слезы скатывались по щекам и капали на ладонь. Она плакала молча, хотя хотелось разрыдаться в голос, но она не могла позволить себе такую роскошь, она должна соблюдать тишину…
Шаги наверху удалялись, опять тихо скрипнула дверь…
Стало слышно пение какой-то пичуги.
Жизнь продолжалась…

Библиотека.

Гулкая тишина. Шорох страниц. Тихий, вкрадчивый скрип мебели. Серый полумрак. Коктейль из темноты, льющейся через высокие окна и света настольной лампы. Граница стерта. Границы между светом и тьмой нет. Есть лишь серый полумрак. Сижу, откинувшись на спинку стула. Смотрю в пятно света на столе. На книгу лежащую в этом пятне. Книга раскрыта почти на середине, одна страница поднялась почти вертикально. «Молот ведьм». Книга. Это не просто книга. Это чья-то жизнь. Чья-то смерть. Много жизней. Много смертей. Смотрю на пожелтевшие листы. На узор текста. На текст. Пыльный полумрак все также коконом окутывает меня, заполняя не только помещение, но и меня. Меня целиком. Он постепенно растворяет меня в себе. И я постепенно становлюсь его частью. Я продолжаю смотреть на книгу. Книгу законов и правил. Законов жизни. Правил пыток и допросов. Правил смерти. Она. Книга. Тоже часть полумрака. Нет. Она. Книга. Часть мрака. Это я часть полумрака. Пока. Полумрак слаб. Мрак темен. Мрак мрачен. Мрак силен. Пятно света на столе от настольной лампы. В пятне книга. Раскрыта почти на середине. Одна страница поднялась почти вертикально. Звенящая тишина. Пыльный полумрак. Я часть полумрака. Я уже не виден. Те немногие фотоны света, просачивающиеся сквозь полумрак, высвечивают лишь часть отодвинутого стула. Стул пуст. Меня нет. Есть полумрак. Я теперь полумрак. Тянусь невидимой рукой к лампочке. Свет жжет. Рассеивает мою плоть полумрака. Но я тянусь. Я сжимаю колбу лампочки. Сквозь нестерпимую боль света. Жму. Давлю. Сжимаю. Сфера колбы упорно цела. Но мой напор растет. Хруст. Звон. Шипящий писк электрического разряда. Мрак. Враз мрак хлынул в окна, затопив все помещение целиком. Поглотив все. Мрак. В нем темно. В нем не видно ничего. В нем не видно Книги. Книги жизни и смерти. Книги написанной людьми для людей. Для мрака она ничто. Для мрака все ничто. И теперь я часть мрака. Книга для меня теперь тоже ничто. Ничто.

29.10.2006 года. Безвременье. Час, которого нет. С 3 ночи, до… 3 ночи… Час прожит, но его нет… А был ли?..

Мысли

Я лежал и думал о жизни. О жизни и о смерти. Думалось легко. В помещении было тихо, единственным звуком было тихое жужжание люминесцентных ламп. Никто не мешал. Мысли были отстраненные, словно и не обо мне вовсе. Хотя, может, так и было. Я думал о себе, но со стороны. Моя жизнь. Кому она может быть интересна кроме меня? Только праздным слушателям, тем, кому их собственная жизнь, или даже существование, не интересно. Возможно. Мне было интересно обдумать свою жизнь. Родился. Сам факт мало что значащий и ни к чему меня не обязывающий. Как и первые годы жизни, чисто растительное существование. Тебя лелеют, тебя кормят, тебя одевают, тебя растят. Зачем? Почему? Тебе это не известно Мотивация родителей тоже непонятна, причем им самим в том числе. И тут приходит осознания себя как личности. Оказывается ты – это не просто ты, это индивидуум, буквально во всем отличающийся от такого же индивидуума, но другого, сидящего на соседнем горшке в яслях. Хорошо это? Не знаю… Даже сейчас… Но, тем не менее, эта самая индивидуальность в тебе растет и зреет, к годам 10 ты становишься личностью – во всех смыслах! Хорошо ли это? Тоже не знаю… Но это закономерно. Не ставшие личностью, просто умирают… как личности… Я выжил… Какой я стал личностью? Думаю цельной, даже на тот момент. Взрослел, все перипетии подросткового возраста меня не обошли стороной. Влюблялся, дрался, ругался матом, курил в туалете, попробовал водки, чему-то учился, в основном жизни. И вот она – жизнь. Не много ни мало мир открытый перед тобой и при всех кажущихся барьерах открытый во все возможные стороны. Шаг, и ты в нем. Хорош ли мир? Сложно... С определенностью можно сказать только то, что он не плох – многим нравится, тем более что другого мира нам не дано узнать. Мир просто таков, каков он есть, не больше не меньше. Прошел по миру можно сказать легко, были камни, были проблемы, было все, но жизнь, на то она и жизнь, чтобы быть сложной и переменчивой, в этом то и ее прелесть. В этом-то и ее отличие от смерти. Смерть статична. Понимаешь это не сразу, многие. Как и я не понимают этого почти всю жизнь, и поэтому жизнь не ценят. Ко мне понимание пришло поздно. Что такое жизнь я понял только тут. В просторном светлом помещении, под монотонное жужжание люминесцентных ламп, лежа на холодной металлической поверхности стола, вместе со словами патологоанатома: «Ну-с, приступим к вскрытию…»

Последняя услуга.

Он лежал не в силах больше подняться, Хардин смотрел на него беспомощным взглядом. Его мужественное обветренное и загорелое лицо было печально. Он был не в силах помочь своему давнему другу, соратнику и помощнику. Он долгие годы служил своему хозяину, теперь же лежал в зелени травы и смотрел на Хардина. Хардин же присев на корточки гладил шею своего скакуна. Когда-то он был чисто гнедой, теперь же в его шерсти было много седых ворсинок, старость, враг всех. Хардин вспоминал прошлое, стычки с индейцами нез-персе у Хрустального источника, им тогда пришлось тяжело, но Эрл, его конь, вынес его, раненого из той передряги. А зимовка в Скалистых горах, когда занесенная снегом хижина была домом для обоих, Хардин, живший впроголодь редкой успешной охотой, кормил Эрла хвоей и помогал коню откапывать из-под жесткого наста реденькую пожухлую траву, тогда они выжили! Отощали, но выжили, оба. Как и в пустыне Юма, когда Хардин сбился с тропы, и они проплутали несколько дней по выжженной солнцем земле, деля единственную флягу с водой на двоих, выжаренные они тогда все-таки вышли к источнику Паютов, хотя потерли к тому времени уже всякую надежду. Тяжело им пришлось и тогда, когда Хардин подрядился перегнать скот из Техаса в Додж-Сити, такого тяжелого перегона он больше никогда не видел, природные напасти, казалось, ополчились против стада МакГирри. Но и тогда они с честью вышли из схватки с природой. Теперь же этого им не удастся, по крайней мере, одному из них! Хардин не думал о том, как он выживет в этих краях без коня, зачастую остаться без коня было равносильно смерти. Но своя смерть сейчас не страшила Хардина. Сейчас он смотрел на смерть друга. Конь просто не мог подняться на ноги, хотя не оставлял попыток это сделать. Он качался, пытаясь поднять свое все еще сильное тело, но ему это не удавалось, передние ноги взрывали жирную почву, задние же оставались неподвижны. Каждая неудачная попытка сопровождалась жалобным ржанием, потом некоторое время он лежал неподвижно, всхрапывая и кося своим лиловым глазом на хозяина, и вновь возобновлял попытки подняться. Все было безуспешно. В этой борьбе ему уже не стать победителем. Хардин смотрел на его усилия с жалостью и страданием. Он понимал, что сейчас придется ему сделать. Каждая минута лишь отодвигала агонию животного. Рука сама легла на рукоять револьвера, Хардин потянул оружие из кобуры, старый армейский «Кольт», казалось, стал до невозможности тяжелым. Эрл смотрел на своего хозяина, он прекратил свои попытки подняться, просто лежал в траве и, похрапывая, не отрывал взгляда от человека. Казалось, он понимал, что сейчас произойдет, хотя возможно, действительно понимал. Хардин стал на одно колено, погладив свободной рукой шею коня. Смотреть в его лиловый глаз было до боли тяжело, но когда он приставил вороненое дуло револьвера к конскому виску, он, казалось, увидел во взгляде коня одобрение и облегчение.
– Извини, друг…
Выстрел грянул громом. Из ближайших кустов всполошено выпорхнула стая куропаток, эхо гулко прокатилось до леса и обратно. Агония животного была не долгой. Конь затих. Хардин закинул на плече переметную сумку и побрел прочь, казалось, с этим выстрелом прекратилась и его жизнь.

Дорогие мои!

Дни летят, сменяя друг друга. Сменяют друг друга и времена года. Давно прошло жаркое, испепеляющее все живое лето, принесшее смерть и опустошение. Прошла сухая безводная осень, не принесшая облегчения ни людям ни земле. А в довершение всему пришла суровая злая зима.
Все, что удалось выростить в этот засушливый год, уже съедено. Пошла в ход и крапива и лебеда. Закончилась и мука, и отруби. Вырезали уже всю пернатую живность. Но жить то надо! Долго не решались, но все таки пришлось забить и бычка нашего – Борьку. Мы его так лелеяли, растили, даже в эту засуху, он был у нас упитан. А коровка наша, Красуня, как ни тяжело было в это лето, а у нас она была хороша, да только телка не выносила! Ох, хорошая моя, какая ты была хорошая коровка! Но жить то надо! А потом пришел черед и кобылки нашей, Машки. Мы так надеялись на нее… Но… жить то надо! Эх, а как же жить, когда еды в доме нет?! Ох, Машка, хорошей ты была лошадкой! Но и мяса нам на долго хватило! Надолго, но не на всегда! Все рано или поздно заканчивается1 Эх, Мишка, Мишка, как я тебя любила, муженек мой верный. Но жить то надо! А как же жить, коли еды в доме нет?! Мишка, и тебя на долго хватило…

7.01.98.

Дрожь.

Широкая лента шоссе с желтыми разделительными полосами неслась навстречу со скоростью сто миль в час. Казалось, «Мак» заглатывает ее. Ночь скрывала от взора все кроме блестящей в свете фар дороги.
Дилан любил такие ночи, когда шоссе пустынно и ничего не отвлекает. Можно спокойно насладиться движением. В такие ночи Дилан не включал приемник, ему нравилось слушать ровный гул двигателя, шорох резины по асфальту и свист ветра за стеклом кабины. Ему было покойно. Единственно от чего бы он сейчас не отказался – так это от попутчика. Дилан улыбнулся этой мысли. Ему нравилось подвозить хитчхайкеров , и не имело значения кто это был – молодая девушка или старый бродяга - ему было интересно общаться с любым человеком. Скольких он на своем веку подвозил, и не сосчитаешь…
Но… приходилось довольствоваться тем, что есть. Ночью и пустой дорогой.
Шоссе все так же исчезало под колесами «трака». Дилан почти не следил за дорогой, погрузившись в воспоминания, когда его внимание привлекло какое-то движение далеко вперед, там, куда еще не доставал свет фар. Дилан прищурился, пытаясь разглядеть получше. Так и есть – хитчхайкер! Дилан улыбнулся. Вот так удача.
Человек на обочине вытянул руку с выставленным большим пальцем.
Дилан вдавил педаль сцепления, переключился на нейтралку и потихоньку нажал на тормоз. Многотонная махина нехотя замедлила ход и, наконец, остановилась.
«Голосующим» оказался паренек лет двадцати, худой и щуплый, как девчонка. Дилан следил в зеркало заднего обзора, как он бежит к кабине. Для осени он был одет сравнительно легко – джинсы, легкая куртка и бейсболка, в руках он держал кожаный рюкзак.
Дверца распахнулась, и, вместе с морозным воздухом, парень забрался в кабину. Да, Дилан не ошибся, ему было не больше двадцати, он неуверенно улыбался. Руки у него были без перчаток и покраснели от холода, парень сжимал и разжимал пальцы, пытаясь хоть как-то возобновить кровообращение.
«Ничего, согреется», - подумал Дилан и улыбнулся в ответ.
¬– Куда едем?
– Ищу работу, - пояснил парень. – Подбросите до ближайшего города?
– Нет проблем, - Дилан отечески похлопал его по плечу. – Устраивайся поудобнее, ехать далеко.
Переключив передачу, Дилан нажал на педаль акселератора, и «трак», взревев, тронулся с места, с каждой секундой ускоряя свой бег.
Бросив рюкзак под ноги, на пол кабины, парень откинулся на спинку сидения, продолжая разминать ладони. Дилан заметил, что они у него мелко дрожат.
«Да уж, замерз», - подумал он и представился.
– Меня зовут Дилан Дей.
– Крис. Крис Маунтин , - парень улыбнулся.
Дилан рассмеялся. Да уж, эта фамилия никак не вязалась с внешностью парня. Крис был щуплого телосложения, а рядом с Диланом выглядел просто подростком. Сам Дилан в тайне гордился своими габаритами – метр девяноста роста, широченные плечи, пудовые кулаки. Но его вид не внушал страха, у него было добродушное лицо с веселыми голубыми глазами. Ну, прямо – рубаха-парень. И он действительно был добродушным. Но иногда в нем просыпался зверь. И горе тому, кто оказывался в такие моменты рядом с ним.
– Не переживай, с возрастом мясо нарастет! – Крис улыбнулся, и Дилан продолжил. – Знавал я одного парня, был он худющий как щепка, а сейчас стал здоровенный как Кинг Конг.
Дилан рассмеялся, ему всегда нравились свои шутки, но он уважал и чужие.
Бесконечная лента дороги все разматывалась и разматывалась в ярком свете фар грузовика. Машин было совсем мало, да и те такие же грузовики-дальнобойщики, как и «Мак» Дилана.
Как и всякий человек, подолгу находящийся в одиночестве, Дилан любил поговорить, и в сумраке кабины слышен был в основном его голос, Крис же только вставлял односложные восклицания, не перебивая словоохотливого водителя. И Дилан был благодарен парню за это, в его лице он нашел достойного слушателя. Единственно. Что его смущало, так это то. Что у Криса продолжали дрожать руки, и он их непрерывно разминал.
Не прерывая монолога, Дилан удивленно размышлял: «Чего же он дрожит? Холодно? Пора бы уже согреться. Может наркоман? Да не похоже. Спокойный. Рассудительный. За всю дорогу даже не закурил и перегара не слышно». Дилан сам не пил и не курил, и, не осуждая пьющих-курящих, испытывал симпатию к людям ведущим здоровый образ жизни. В конце концов, он решил: «Наверное, парень просто чувствует себя неловко. Не страшно! Скоро он расслабится».
Крис все также внимательно продолжал слушать Дилана, не переставая при этом массировать кисти рук, и бросая время от времени быстрые взгляды на водителя, в эти моменты в его глазах отражались подсветочные огни приборной доски и взор его казался зловещим.
Дилан про себя улыбнулся: «Интересно, как он будет смотреть потом?» Он уже чувствовал, как в нем нарастает это чувство, эта жажда близости, но не сексуальной, нет! Но близкой к этому чувству. Скорее, это было более древнее чувство, чем половое влечение, это была жажда крови, стремление к охоте. С каждой минутой это чувство становилось все сильнее и сильнее, но Дилан пока держался. Он продолжал улыбаться и не прерывал разговора, рассказывая байки из жизни и анекдоты.
А Крис все также сидел и молчал. И продолжал разминать пальцы, а они продолжали дрожать.
Дилана это бесило: «Черт! Почему он дрожит?». Сам он никогда не дрожал, за исключением тех случаев, когда он собирался схватить свою жертву, да и то дрожь эта длилась всего мгновения, и она сразу же проходила, как только его руки касались шеи очередной «добычи». Ему все время казалось, что дрожь уходит в тело, которое он сжимает. Потому что, как только его сильные пальцы сжимали кадык, жертва начинала мелко дрожать и конвульсивно дергаться, пока, наконец, не затихала. И тогда Дилана охватывал экстаз, похожий на сексуальный оргазм, но значительно более глубокий и более сильный. Казалось, что он не просто убивал, он действительно отнимал жизнь, чувствуя сразу же прилив сил. Дилан улыбнулся – еще немного и он снова ощутит трепетную плоть в своих руках. Еще немного.
А меж тем он не переставал трепаться.
А Крис не переставал дрожать.
«Черт побери, но почему он дрожит?» - Дилан был в замешательстве, почему-то ему это очень не нравилось. А между тем, жажда убийства уже заполнила все его существо. Он уже с трудом сдерживал себя.
– Все, не могу! – Вдруг прервал он свой монолог, и, переключившись на нейтральную передачу, начал останавливать грузовик.
Крис удивленно поднял брови.
Дилан расхохотался. Его буквально распирало.
– Хочу отлить. Ты не против?
– Нет, - Крис улыбнулся. – Я, пожалуй, тоже.
Дилан довольно рассмеялся. Ему действительно нужно было опорожнить мочевой пузырь, а также это был повод, и очень хороший повод!
Грузовик остановился, и, открыв дверцы, они спрыгнули на землю.
Они стали рядом на краю дороги и замерли, справляя нужду.
Казалось весь мир замер. Ни ветерка. Морозный воздух прозрачен и чист, как он бывает чист вдалеке от городов. И тишина.
Вокруг стояла просто оглушительная тишина. И только журчание испускаемых ими струй нарушало эту первобытную, дикую тишину.
Закончив, они застегнули брюки и повернулись лицом друг к другу. Гороподобный Дилан и тщедушный Крис.
«Ну, вот сейчас!». Дилан глубоко вздохнул и выбросил руки вперед. И в тот же момент Крис молниеносным движением всадил нож в его горло и, резво отпрыгнув, распанахал горло до самого уха.
Дилан замер с вытянутыми руками, совершенно не чувствуя боли, только безмерное удивление.
– Это не правильно! – Хотел крикнуть он, но ничего не получилось, из его горла толчками била кровь, и с шумом выходил воздух, перегоняемый легкими.
Дилан упал на спину. Он чувствовал, как вместе с кровью, уходят его силы, как дергается в агонии его тело.
Последнее, что он видел перед смертью, был Крис. Он стоял над ним и улыбался.
И руки у него не дрожали!

28.10.98.

Небо.

Небо. Я смотрел на него, и просто не мог оторвать глаз. Сквозь лобовое стекло автомобиля, которому было далеко до эталона чистоты, оно выглядело как нарисованное. Стекло было не мытое, да и трещины. Но все равно, это не портило впечатления. Небо. Голубая пастель, просто невероятная голубизна, как редко мы смотрим на небо, как редко мы его видим. Клочковатые ватные облака, мерно плывущие под давлением легкого ветерка. Плавные трансформации бесформенных скоплений водяных паров, но как сказочно они выглядят отсюда с земли. Облака не мешают видеть голубизну небесного купола, наоборот, подчеркивают ее. Небо. Без облаков оно, возможно, не было бы столь прекрасно. А облака. Перистые или пышные, тучи, все гармонично смотрится на небосклоне. Небо. Я смотрел на него и не мог оторваться. Казалось бы, что в нем такого?! Да ничего! Просто – небо… Хотелось бы лежать в высокой траве и, раскинув в стороны руки, следить за мерным ходом процессии облаков, вдыхать запах полевых цветов, слышать щебет птиц… Нет… Только запах гари, бензина, жженой резины… Но небо на месте, его не отнять… Боль в груди. Я ее почти не чувствую… Странно… Видимо все дело в небе, не о чем другом я не думаю просто. Да и надо ли?.. Авария, лязг разбитого железа, стекла, хруст сломанных ребер, рулевая колонка у меня в груди… Важно ли это? Нет… Важно небо! Небо… это не то, что я последнее увидел в жизни, нет, это самое важное, что я увидел в жизни! Теперь глаза можно закрыть. Темнота…