Ночь, рассказ
avtor
Мастер
10/20/2006, 9:54:21 PM
У меня маленькая ремарка. Но важная.
У известного писателя Шолохова есть рассказ "Судьба человека", написанный видимо тогда, когда нас еще не было на свете. По рассказу снят замечательный фильм с молодым Бондарчуком-старшим в главной роли. Там заключенные весьма выразительно делят на множество кубиков хлеб, подаренный немецким офицером.
У известного писателя Шолохова есть рассказ "Судьба человека", написанный видимо тогда, когда нас еще не было на свете. По рассказу снят замечательный фильм с молодым Бондарчуком-старшим в главной роли. Там заключенные весьма выразительно делят на множество кубиков хлеб, подаренный немецким офицером.
Крайс
Мастер
10/20/2006, 9:59:56 PM
(avtor @ 20.10.2006 - время: 17:54) "Судьба человека"
Спасибо) А я всё вспоминал, как этот фильм называется и так и не вспомнил(
Спасибо) А я всё вспоминал, как этот фильм называется и так и не вспомнил(
finestra
Профессионал
10/21/2006, 5:59:38 AM
Да, и у Шолохова есть, и еще у многих других...
События в рассказе Старика реальные. Описанные действия происходили в концлагере Саласпилс, но я перенес их в Аушвиц... Добавил оттуда: в 44-м действительно заключенные совершили единственный в истории лагеря побег. 70 человек убежали, но уцелели пятеро...
События в рассказе Старика реальные. Описанные действия происходили в концлагере Саласпилс, но я перенес их в Аушвиц... Добавил оттуда: в 44-м действительно заключенные совершили единственный в истории лагеря побег. 70 человек убежали, но уцелели пятеро...
finestra
Профессионал
1/2/2007, 3:13:29 AM
Добрался... поправил... может, и лучше стало :)
Часть четвертая. «Молчание дождя»
Он шел без малейшей надежды. Самая дорогая, самая бесценная, самая малая толика, которая у него оставалась еще до недавней поры и которой он жил последние часы, и та безнадежно канула в беспросветную муть подземной реки. И это внезапное исчезновение отозвалось в нем томительной жаждой. Более всего ему сейчас хотелось склониться перед спокойным течением и, глядя в его зовущую рябь, черпать полными пригоршнями обжигающе-холодную воду и выпить ее столько, сколько вместила бы израненная душа. Но он шел. По привычке, точно назло, будто вопреки своей несчастной судьбе, которая на всем жизненном пути никогда не принимала его самого за что-то существенное, вот и сейчас, с присущей ей неизменностью, словно насмехаясь над ним, норовила провести его по самой тернистой стезе через туманную бесконечность вселенной, и по своему обыкновению снова бросить в каком-нибудь темном закоулке. Так было всегда. Всегда для нее он был баловством, игрушкой, случайной пылинкой на ее звездной окраине, она им вертела, как хотела, и всегда безнадежно ускользала, в очередной раз выставив неудачником. Только слабый ветерок перемен успевал вытолкнуть его в гущу всесветных событий, только лишь он касался руки слепой Фортуны, только чуть пальцем задевал ее колесо, как в тот же миг слабая круговерть стихала и пренебрежительным последним дуновением, словно сметая с дороги опавший листок, вновь бросала его на привычную серую и безжизненную обочину. Иногда он даже ловил себя на мысли, что хватит. Хватит уже биться с этой бездумной стихией. Раз такие противоположные взгляды у них на жизнь, то, может, и не стоит бороться? Неужели такая извечно серая жизнь достойна продолженья? Разве стоит она того, чтобы всякий раз, слепо и мучительно плетясь в ее хвосте, пустыми движениями хватать и сотрясать неуловимый поток, который все равно рано или поздно без всякого сожаления вновь его вынесет на ту же бесцветную и пыльную обочину? Несомненно! Пока была Она, Она его свет, надежда, любовь, он жил. Назло и вопреки, не ожидая жалости небес. В его жизни было нечто стоящее, ради чего стоило бросаться в любые омуты и ждать похвал от изменчивой нимфы. Этой мыслью он жил до недавнего времени, но сегодня опять поворот, вновь ему уготован пустой закоулок. Он идет к Ней, чтобы услышать одно: тихое, отрывистое, чуть слышное, но такое до боли пронизывающее «нет». Ничего страшнее столь короткого, но такого бездыханного слова во всем мире сейчас не было. Еще даже не произнесенного, от него веяло подземным холодом и совершенной безысходностью. И в этот раз ему неизбежно, как по приговору беспристрастного и беспощадного судьи, придется броситься на его острые, смертельно колючие шипы. До сих пор оно было чертой, которая отделяла его разум от душевной и сердечной пустоты. И пройдут считанные минуты, когда он смело шагнет в разверзнувшуюся пропасть, едва войдя и успев последний раз с Нею проститься. Теперь уже навсегда. Так они решили. Потому что продолжать так жить больше не имеет смысла. Что это за любовь, у которой вместо твердого и уверенного будущего лишь радужные мечты и хрупкие надежды на светлое завтра? Да еще вдобавок лишь пустые беспросветные обещания. Ей надоела извечная жизнь в облаках, пусть мягких, пушистых, полных белого света и радости, но на таких тонких и слабых его основаниях. В отличие от него Ей хотелось самого обыкновенного, домашнего, земного уюта пускай даже в маленьком, тесном, но своем собственно мирке, в котором нашлось бы место лишь для двоих. И именно этого, такого простого, примитивного и повседневного уклада он не мог Ей дать. На это требовались деньги, которых едва хватало самому. Кроме того, в узких стенах его душа задыхалась, в той тесной комнате ей не было простора. Разве легкой дымкой здесь плыли облака? Разве сквозь потолок виделись яркие мерцания дальних звезд? Он был уверен, если все в мире просто, понятно и постижимо – исчезает возможность в нем быть творцом. Художник видится в стремлении, в страстной жажде черпнуть каплю «стихии чуждой и запредельной». Он хотел оставаться художником…
Ручка входной двери казалась раскаленной, и мерещилось, что стоит к ней прикоснуться, как все тело вспыхнет от ее заразительного жара и тут же сгорит без остатка. Он терзался с минуту, но вскоре бросил сомненья и с твердой решимостью вошел в уготованную небесами пламенную неизвестность. До черты оставалось еще семь этажей. Он решил подняться пешком, медленно, ступая на каждую ступеньку, словно каждым своим отчаянным шагом вдыхал жизнь в чуть теплившийся крохотный уголек надежды, затаенный в глубине его сердца.
Чем выше он поднимался, тем меньше и прозрачнее становилась его искорка. Все меньше и меньше в голове оставалось мыслей, их все затмевала одна: что дальше?… Между ними все кончено, порушено, сметено… Зачем он туда идет, он и сам не знает, просто так, по теперь уже никому не нужной привычке. Может, чтобы еще раз показать своему побледневшему сердцу былую красу? Нет, он идет, чтобы с Нею проститься, не по телефону. Лицом к лицу, чтобы последний раз взглянуть в Ее живые, волшебные и бесконечно-очаровательные глаза, чтобы еще раз вскользь, точно случайно, прикоснуться к Ней, чтобы почувствовать запах Ее шелковых волос, наконец, идет, чтобы еще раз увидеть и почувствовать Ее. Он будет молчать и просто смотреть. Смотреть и вспоминать. Вспоминать бесконечное множество дней, проведенных вместе, в общей радости, безмятежности и счастье. Он нес Ей розы. Большие. Самые красивые, которые только смог найти. Белые. Будто самый яркий солнечный свет, цвета зимнего снега, и такие же холодные, ледяные, словно их остывшие чувства. Последние… Пусть они хоть посмотрят на Нее, пусть они немного напомнят Ей о нем, пускай они чувствуют Ее и принесут хоть недолгую, но светлую, искреннюю радость. Вместо него…
Вновь он стоит перед дверью. Последний рубеж, еще один шаг перед бездной. Всякая мелкая черточка на деревянном полотне, не стесняясь, глядела ему в глаза, будто умоляла оставить надежды и звала отступить. Сердце, поддавшись на их немые призывы, волнительно забилось в груди, отдаваясь нервным стуком во всем теле. Рука налилась горьким свинцом и онемела в нежелании прикоснуться к крохотной черной кнопке звонка. Сколько раз он нажимал на нее, с легкостью, радостью, рука сама так и взметалась, прося его резкий и звучный электрический голосок… Но это раньше… в прошлом, еще таком близком, таком недалеком и таком недосягаемом. Его охватил страх, нет, не перед Ней, когда она выйдет, не Ее молчаливого и угасшего взора, он испугался своего завтра, будущего, которого у него нет и которое наступит уже спустя пять минут, через час, два, завтра, всегда, всегда и везде его будет поджидать одурманивающая и безжизненная, отдающая мертвенным эхом пустота. И пока он шел по улице в каждом лице случайной прохожей он видел Ее, Она была везде, в любом мимолетном взгляде, в каждой случайной улыбке, во всякой беглой тени, и здесь Она еще шла с Ним, вместе, рядом, чуть придерживая его за руку и слабо касаясь плеча… Неожиданно Он заметил, что стал злиться, не зная истинной причины, его охватило негодование. Зачем!? Почему я? Отчего мне все это? Может, это я с Нею расстаюсь, а не Она со мной?! Да, это я не желаю Ее видеть! Я талант, поэт, а Она… Она никто, никто!… Он резко поднял руку и нажал на звонок, подставив спину судьбе. Едва стих перезвон, воцарилось тягостное безмолвие, он стоял и жадно вслушивался в каждый тихий шорох по ту сторону двери. Мысли испуганной стайкой стрижей пронеслись в голове: а может, Ее нет дома? Не стала ждать его? Зачем он Ей теперь… Но нет, через миг послышались легкие, ровные и знакомые шажки. И чем спокойнее они казались по ту сторону, тем тревожнее и беспокойнее сердце билось в груди, став похожим на испуганную птицу, ранящей свои беззащитные крылья о прочные железные прутья. Ему казалось, что ее оглушительный стук слышен повсюду и эти раскаты разносятся по округе горестным стоном, раздирая в кровь его и без того измученную душу. Наконец, замок лениво щелкнул, освободив засов, и дверь медленно отворилась. При виде Ее у него все внутри замерло и остановило свой ход, точно перед ним возникло видение из чуждого, сказочного и невероятного сна. Она возникла, словно из ниоткуда, будто томительно ждала этого часа, чтобы так притягательно, так маняще своей природной красотой и таинственностью восхитить и тут же возвыситься над ним, показав ему тем самым его собственную никчемность. Неужели? Неужели Она так скоро могла стать чужой? Неужто так быстро смогла все забыть?… Но… Но как удивительны Ее глаза, как прекрасна Она в своем грустном молчанье! Бессловесность делала Ее красоту еще более завораживающей и неправдоподобной. Бархатные ресницы испуганно и вопросительно захлопали, выдавая Ее неприметное робкое волнение и беспокойство. Она замерла на пороге, холодно сжала руки и молча отвела глаза вниз, словно испугалась того, за чем он пришел. Они стояли друг против друга и молча, одним лишь присутствием выразительно и красноречиво изъяснялись. Ее беззвучные слова, вобрав в себя холод зимнего льда их разлуки, медленно срывались, крохотными снежинками с тонких, непроницаемо сомкнутых губ и говорили о том, что все стремленья напрасны и им теперь уже не стоит тревожить и воскрешать из забвенья былое чувство. Его такой же безмолвный, полный уныния взгляд отчаянно и безнадежно пытался хоть самую малость, своей ставшей почти бесцветной искоркой, отогреть ниспадающую с холодных губ вереницу колючих морозных пушинок…
– Я пришел попрощаться с тобой, – вдруг осмелев, начал он, – я не хотел по телефону… я хотел сказать только тебе… как бы ни было больно. Понимаю, возврата к былому нет. Я… я просто хочу тебе сказать, что счастлив. Да, счастлив оттого, что мне довелось встретить такого милого, хорошего и любимого человечка, как ты. И пусть нашему пути суждено разойтись, но этот небольшой отрезочек жизни, пройденный вместе, останется тем лучшим, ради чего стоит жить, и он навсегда останется со мной…
– Пойми и ты меня… Ты добрый, хороший, талантливый… ты обязательно станешь великим, успешным человеком, но… но это потом… ты знаешь… я так больше не могу… я ждала тебя несколько лет… прости…
– Не нужно, не говори… не смей оправдываться… мне важно твое мнение, ведь ты самый дорогой мне человек и я уважаю твое решение. Я знаю, в разлуке всегда виноват тот, от кого уходят… Я пришел в последний раз…
Его собственные слова, сказанные более для собственной поддержки, нежели в оправдание, совершенно погасили взлелеянную им надежду в его маленьком еще недавно живом угольке, но вместе с тем неожиданно придали уверенности и освободили от гнетущей неизвестности. Он сам, отбросив страх, смело шагнул в пропасть, но Ее присутствие сделало роковой шаг невесомым и, нет, он не упал, не бросился в нее, как представлял это раньше, но медленно, плавно, словно на Ее ангельских мягких крылах, взмыл в необъятную темную бездну, которая уже не казалась такой устрашающей и неприглядной. Он светло улыбнулся и вспомнил о своем последнем подарке, предназначенном Ей:
– Это тебе, – легким движением он отдал ей цветы.
– Красивые…– Она кротко прикоснулась губами к белоснежным лепесткам, – спасибо…
– Белые…
За окном стемнело, и внезапно раздался тихий весенний шелест дождя. Его шум с мягкой застенчивостью влез в разговор, наполнив спокойствием пустое расстоянье между ними. Он, словно боясь к Ней прикоснуться, взял Ее холодную руку и легонько потянул вверх по лестнице, зовя посмотреть на проделки дождя, который с каждой секундой становился сильнее и уже спустя несколько мгновений обратился в звонкую дробь.
– Ливень! – негромко вскрикнул он, приблизившись к окну, – смотри, какой сильный пошел!
Они поднялись на пролет к большому, разукрашенному звездами капель стеклу. Обрушившаяся водопадом стихия казалась способной с присущей ей природной беззаботностью и простотой смыть любые чужие тревоги и беспокойства. Два силуэта, оказавшись между небом и землей, молча, боясь шевельнуться и позабыв разногласья, с теплыми выражениями лиц, прильнув к прозрачной преграде, глядели на ожившую, переливную музыку дождя.
– А помнишь… помнишь, как мы прошлым летом стояли на этом самом месте, когда ты забыла ключи и мы ждали, пока кто-нибудь придет… небо в тот раз тоже хмурилось и лилось дождем, – он прикоснулся к стеклу медленно повторяя пальцем извилистый путь дождинки, – а ты, глядя на его долгие капли, сказала, что это хрустальные слезы ангелов, которые плачут от радости, когда смотрят на землю и видят влюбленные сердца… Он затих и после недолгого молчания еле слышно добавил: – Я… я без тебя, словно небо без бога…
Они стояли в молчании, трепетно взявшись за руки, и словно воспарив над небесной водяной круговертью, пытались высказаться друг перед другом на единственном им понятном беззвучном языке чувств. Каждый из них думал о чем-то своем, вспоминая или, быть может, еще раз воскрешая в памяти едва теплые, минувшие и уже слегка подернутые снежным настом мгновенья. Незаметно прошла немая минута, вторая, вечная… Мир в тот же час перестал существовать, небесные волны, мягко подхватив и вырвав из тесных каменных сводов, вознесли их слабые силуэты над бренностью и земной суетой, туда, где горели далекие звезды, которые можно потрогать рукой, где беззаботно летали невесомые облака и светило яркое радушное солнце, щедро согревая души неистощимым и безбрежным теплом. Но уже через мгновения откуда-то сверху налетевший порыв ветра с наивным простодушием согнал с небес серую, обвешенную надорванными лоскутами тучу, и в тот же час солнце, позабыв о случайных гостях, залило лучистым светом улицу и растворило в себе мечты, спустив силуэты на землю с заоблачной выси.
– Радуга… – тихо, стараясь не спугнуть задремавшую тишину, сказала Она.
– Вот и дождь перестал… пора… – не отрывая взора и надеясь как можно точнее напоследок запомнить Ее бесконечно полные и бездонные глаза, в которых робко, будто боясь угаснуть, коснувшись маленькой слезинки, засверкал крохотный огонек, похожий на отблеск его недавно потушенной искорки. – Прощай… – он холодно улыбнулся, пальцы сами собой безвольно выскользнули из Ее слабой ладони и, резко отвернувшись, он стрелой сорвался с места, переступая ступеньки, навстречу предначертанной судьбе. Убегал так, словно только что подаренные Ею крылья в той мечтательной выси мигом вспыхнули на нем радужным пламенем и, медленно сгорая, сорвались с небес, неся его обессиленное тело в темную безжизненную пропасть.
Ее большие глаза, преисполнившись многоцветьем мечты, вспыхнули живым огнем, Ее душа, точно испугавшись своих оттаявших и омытых небесными струями чувств и страшась одиночества, заметалась среди каменных стен, ударяясь об острые, и такие ранящие звуки исчезающих в вечности шагов. Губы разжались в немом звуке и вдруг закричали:
– Постой!... Не уходи…
Его исчезающие шаги остановились. Не раздумывая, Она кинулась за ним вслед по лестнице, безнадежно стараясь догнать уходящее прошлое. И лишь настигнув его, Она облегченно вздохнула и замерла. Глядя в его спокойный, умиротворенный и обреченный взгляд, Ее глаза наполнились ясным светом и, сами того не желая, разлились недавним дождем, повторяя извилистые линии двух дождинок. Тихим шепотом с ее губ, как заклинание, срывались слова: – Не уходи… не уходи, слышишь… никогда…
Часть четвертая. «Молчание дождя»
Он шел без малейшей надежды. Самая дорогая, самая бесценная, самая малая толика, которая у него оставалась еще до недавней поры и которой он жил последние часы, и та безнадежно канула в беспросветную муть подземной реки. И это внезапное исчезновение отозвалось в нем томительной жаждой. Более всего ему сейчас хотелось склониться перед спокойным течением и, глядя в его зовущую рябь, черпать полными пригоршнями обжигающе-холодную воду и выпить ее столько, сколько вместила бы израненная душа. Но он шел. По привычке, точно назло, будто вопреки своей несчастной судьбе, которая на всем жизненном пути никогда не принимала его самого за что-то существенное, вот и сейчас, с присущей ей неизменностью, словно насмехаясь над ним, норовила провести его по самой тернистой стезе через туманную бесконечность вселенной, и по своему обыкновению снова бросить в каком-нибудь темном закоулке. Так было всегда. Всегда для нее он был баловством, игрушкой, случайной пылинкой на ее звездной окраине, она им вертела, как хотела, и всегда безнадежно ускользала, в очередной раз выставив неудачником. Только слабый ветерок перемен успевал вытолкнуть его в гущу всесветных событий, только лишь он касался руки слепой Фортуны, только чуть пальцем задевал ее колесо, как в тот же миг слабая круговерть стихала и пренебрежительным последним дуновением, словно сметая с дороги опавший листок, вновь бросала его на привычную серую и безжизненную обочину. Иногда он даже ловил себя на мысли, что хватит. Хватит уже биться с этой бездумной стихией. Раз такие противоположные взгляды у них на жизнь, то, может, и не стоит бороться? Неужели такая извечно серая жизнь достойна продолженья? Разве стоит она того, чтобы всякий раз, слепо и мучительно плетясь в ее хвосте, пустыми движениями хватать и сотрясать неуловимый поток, который все равно рано или поздно без всякого сожаления вновь его вынесет на ту же бесцветную и пыльную обочину? Несомненно! Пока была Она, Она его свет, надежда, любовь, он жил. Назло и вопреки, не ожидая жалости небес. В его жизни было нечто стоящее, ради чего стоило бросаться в любые омуты и ждать похвал от изменчивой нимфы. Этой мыслью он жил до недавнего времени, но сегодня опять поворот, вновь ему уготован пустой закоулок. Он идет к Ней, чтобы услышать одно: тихое, отрывистое, чуть слышное, но такое до боли пронизывающее «нет». Ничего страшнее столь короткого, но такого бездыханного слова во всем мире сейчас не было. Еще даже не произнесенного, от него веяло подземным холодом и совершенной безысходностью. И в этот раз ему неизбежно, как по приговору беспристрастного и беспощадного судьи, придется броситься на его острые, смертельно колючие шипы. До сих пор оно было чертой, которая отделяла его разум от душевной и сердечной пустоты. И пройдут считанные минуты, когда он смело шагнет в разверзнувшуюся пропасть, едва войдя и успев последний раз с Нею проститься. Теперь уже навсегда. Так они решили. Потому что продолжать так жить больше не имеет смысла. Что это за любовь, у которой вместо твердого и уверенного будущего лишь радужные мечты и хрупкие надежды на светлое завтра? Да еще вдобавок лишь пустые беспросветные обещания. Ей надоела извечная жизнь в облаках, пусть мягких, пушистых, полных белого света и радости, но на таких тонких и слабых его основаниях. В отличие от него Ей хотелось самого обыкновенного, домашнего, земного уюта пускай даже в маленьком, тесном, но своем собственно мирке, в котором нашлось бы место лишь для двоих. И именно этого, такого простого, примитивного и повседневного уклада он не мог Ей дать. На это требовались деньги, которых едва хватало самому. Кроме того, в узких стенах его душа задыхалась, в той тесной комнате ей не было простора. Разве легкой дымкой здесь плыли облака? Разве сквозь потолок виделись яркие мерцания дальних звезд? Он был уверен, если все в мире просто, понятно и постижимо – исчезает возможность в нем быть творцом. Художник видится в стремлении, в страстной жажде черпнуть каплю «стихии чуждой и запредельной». Он хотел оставаться художником…
Ручка входной двери казалась раскаленной, и мерещилось, что стоит к ней прикоснуться, как все тело вспыхнет от ее заразительного жара и тут же сгорит без остатка. Он терзался с минуту, но вскоре бросил сомненья и с твердой решимостью вошел в уготованную небесами пламенную неизвестность. До черты оставалось еще семь этажей. Он решил подняться пешком, медленно, ступая на каждую ступеньку, словно каждым своим отчаянным шагом вдыхал жизнь в чуть теплившийся крохотный уголек надежды, затаенный в глубине его сердца.
Чем выше он поднимался, тем меньше и прозрачнее становилась его искорка. Все меньше и меньше в голове оставалось мыслей, их все затмевала одна: что дальше?… Между ними все кончено, порушено, сметено… Зачем он туда идет, он и сам не знает, просто так, по теперь уже никому не нужной привычке. Может, чтобы еще раз показать своему побледневшему сердцу былую красу? Нет, он идет, чтобы с Нею проститься, не по телефону. Лицом к лицу, чтобы последний раз взглянуть в Ее живые, волшебные и бесконечно-очаровательные глаза, чтобы еще раз вскользь, точно случайно, прикоснуться к Ней, чтобы почувствовать запах Ее шелковых волос, наконец, идет, чтобы еще раз увидеть и почувствовать Ее. Он будет молчать и просто смотреть. Смотреть и вспоминать. Вспоминать бесконечное множество дней, проведенных вместе, в общей радости, безмятежности и счастье. Он нес Ей розы. Большие. Самые красивые, которые только смог найти. Белые. Будто самый яркий солнечный свет, цвета зимнего снега, и такие же холодные, ледяные, словно их остывшие чувства. Последние… Пусть они хоть посмотрят на Нее, пусть они немного напомнят Ей о нем, пускай они чувствуют Ее и принесут хоть недолгую, но светлую, искреннюю радость. Вместо него…
Вновь он стоит перед дверью. Последний рубеж, еще один шаг перед бездной. Всякая мелкая черточка на деревянном полотне, не стесняясь, глядела ему в глаза, будто умоляла оставить надежды и звала отступить. Сердце, поддавшись на их немые призывы, волнительно забилось в груди, отдаваясь нервным стуком во всем теле. Рука налилась горьким свинцом и онемела в нежелании прикоснуться к крохотной черной кнопке звонка. Сколько раз он нажимал на нее, с легкостью, радостью, рука сама так и взметалась, прося его резкий и звучный электрический голосок… Но это раньше… в прошлом, еще таком близком, таком недалеком и таком недосягаемом. Его охватил страх, нет, не перед Ней, когда она выйдет, не Ее молчаливого и угасшего взора, он испугался своего завтра, будущего, которого у него нет и которое наступит уже спустя пять минут, через час, два, завтра, всегда, всегда и везде его будет поджидать одурманивающая и безжизненная, отдающая мертвенным эхом пустота. И пока он шел по улице в каждом лице случайной прохожей он видел Ее, Она была везде, в любом мимолетном взгляде, в каждой случайной улыбке, во всякой беглой тени, и здесь Она еще шла с Ним, вместе, рядом, чуть придерживая его за руку и слабо касаясь плеча… Неожиданно Он заметил, что стал злиться, не зная истинной причины, его охватило негодование. Зачем!? Почему я? Отчего мне все это? Может, это я с Нею расстаюсь, а не Она со мной?! Да, это я не желаю Ее видеть! Я талант, поэт, а Она… Она никто, никто!… Он резко поднял руку и нажал на звонок, подставив спину судьбе. Едва стих перезвон, воцарилось тягостное безмолвие, он стоял и жадно вслушивался в каждый тихий шорох по ту сторону двери. Мысли испуганной стайкой стрижей пронеслись в голове: а может, Ее нет дома? Не стала ждать его? Зачем он Ей теперь… Но нет, через миг послышались легкие, ровные и знакомые шажки. И чем спокойнее они казались по ту сторону, тем тревожнее и беспокойнее сердце билось в груди, став похожим на испуганную птицу, ранящей свои беззащитные крылья о прочные железные прутья. Ему казалось, что ее оглушительный стук слышен повсюду и эти раскаты разносятся по округе горестным стоном, раздирая в кровь его и без того измученную душу. Наконец, замок лениво щелкнул, освободив засов, и дверь медленно отворилась. При виде Ее у него все внутри замерло и остановило свой ход, точно перед ним возникло видение из чуждого, сказочного и невероятного сна. Она возникла, словно из ниоткуда, будто томительно ждала этого часа, чтобы так притягательно, так маняще своей природной красотой и таинственностью восхитить и тут же возвыситься над ним, показав ему тем самым его собственную никчемность. Неужели? Неужели Она так скоро могла стать чужой? Неужто так быстро смогла все забыть?… Но… Но как удивительны Ее глаза, как прекрасна Она в своем грустном молчанье! Бессловесность делала Ее красоту еще более завораживающей и неправдоподобной. Бархатные ресницы испуганно и вопросительно захлопали, выдавая Ее неприметное робкое волнение и беспокойство. Она замерла на пороге, холодно сжала руки и молча отвела глаза вниз, словно испугалась того, за чем он пришел. Они стояли друг против друга и молча, одним лишь присутствием выразительно и красноречиво изъяснялись. Ее беззвучные слова, вобрав в себя холод зимнего льда их разлуки, медленно срывались, крохотными снежинками с тонких, непроницаемо сомкнутых губ и говорили о том, что все стремленья напрасны и им теперь уже не стоит тревожить и воскрешать из забвенья былое чувство. Его такой же безмолвный, полный уныния взгляд отчаянно и безнадежно пытался хоть самую малость, своей ставшей почти бесцветной искоркой, отогреть ниспадающую с холодных губ вереницу колючих морозных пушинок…
– Я пришел попрощаться с тобой, – вдруг осмелев, начал он, – я не хотел по телефону… я хотел сказать только тебе… как бы ни было больно. Понимаю, возврата к былому нет. Я… я просто хочу тебе сказать, что счастлив. Да, счастлив оттого, что мне довелось встретить такого милого, хорошего и любимого человечка, как ты. И пусть нашему пути суждено разойтись, но этот небольшой отрезочек жизни, пройденный вместе, останется тем лучшим, ради чего стоит жить, и он навсегда останется со мной…
– Пойми и ты меня… Ты добрый, хороший, талантливый… ты обязательно станешь великим, успешным человеком, но… но это потом… ты знаешь… я так больше не могу… я ждала тебя несколько лет… прости…
– Не нужно, не говори… не смей оправдываться… мне важно твое мнение, ведь ты самый дорогой мне человек и я уважаю твое решение. Я знаю, в разлуке всегда виноват тот, от кого уходят… Я пришел в последний раз…
Его собственные слова, сказанные более для собственной поддержки, нежели в оправдание, совершенно погасили взлелеянную им надежду в его маленьком еще недавно живом угольке, но вместе с тем неожиданно придали уверенности и освободили от гнетущей неизвестности. Он сам, отбросив страх, смело шагнул в пропасть, но Ее присутствие сделало роковой шаг невесомым и, нет, он не упал, не бросился в нее, как представлял это раньше, но медленно, плавно, словно на Ее ангельских мягких крылах, взмыл в необъятную темную бездну, которая уже не казалась такой устрашающей и неприглядной. Он светло улыбнулся и вспомнил о своем последнем подарке, предназначенном Ей:
– Это тебе, – легким движением он отдал ей цветы.
– Красивые…– Она кротко прикоснулась губами к белоснежным лепесткам, – спасибо…
– Белые…
За окном стемнело, и внезапно раздался тихий весенний шелест дождя. Его шум с мягкой застенчивостью влез в разговор, наполнив спокойствием пустое расстоянье между ними. Он, словно боясь к Ней прикоснуться, взял Ее холодную руку и легонько потянул вверх по лестнице, зовя посмотреть на проделки дождя, который с каждой секундой становился сильнее и уже спустя несколько мгновений обратился в звонкую дробь.
– Ливень! – негромко вскрикнул он, приблизившись к окну, – смотри, какой сильный пошел!
Они поднялись на пролет к большому, разукрашенному звездами капель стеклу. Обрушившаяся водопадом стихия казалась способной с присущей ей природной беззаботностью и простотой смыть любые чужие тревоги и беспокойства. Два силуэта, оказавшись между небом и землей, молча, боясь шевельнуться и позабыв разногласья, с теплыми выражениями лиц, прильнув к прозрачной преграде, глядели на ожившую, переливную музыку дождя.
– А помнишь… помнишь, как мы прошлым летом стояли на этом самом месте, когда ты забыла ключи и мы ждали, пока кто-нибудь придет… небо в тот раз тоже хмурилось и лилось дождем, – он прикоснулся к стеклу медленно повторяя пальцем извилистый путь дождинки, – а ты, глядя на его долгие капли, сказала, что это хрустальные слезы ангелов, которые плачут от радости, когда смотрят на землю и видят влюбленные сердца… Он затих и после недолгого молчания еле слышно добавил: – Я… я без тебя, словно небо без бога…
Они стояли в молчании, трепетно взявшись за руки, и словно воспарив над небесной водяной круговертью, пытались высказаться друг перед другом на единственном им понятном беззвучном языке чувств. Каждый из них думал о чем-то своем, вспоминая или, быть может, еще раз воскрешая в памяти едва теплые, минувшие и уже слегка подернутые снежным настом мгновенья. Незаметно прошла немая минута, вторая, вечная… Мир в тот же час перестал существовать, небесные волны, мягко подхватив и вырвав из тесных каменных сводов, вознесли их слабые силуэты над бренностью и земной суетой, туда, где горели далекие звезды, которые можно потрогать рукой, где беззаботно летали невесомые облака и светило яркое радушное солнце, щедро согревая души неистощимым и безбрежным теплом. Но уже через мгновения откуда-то сверху налетевший порыв ветра с наивным простодушием согнал с небес серую, обвешенную надорванными лоскутами тучу, и в тот же час солнце, позабыв о случайных гостях, залило лучистым светом улицу и растворило в себе мечты, спустив силуэты на землю с заоблачной выси.
– Радуга… – тихо, стараясь не спугнуть задремавшую тишину, сказала Она.
– Вот и дождь перестал… пора… – не отрывая взора и надеясь как можно точнее напоследок запомнить Ее бесконечно полные и бездонные глаза, в которых робко, будто боясь угаснуть, коснувшись маленькой слезинки, засверкал крохотный огонек, похожий на отблеск его недавно потушенной искорки. – Прощай… – он холодно улыбнулся, пальцы сами собой безвольно выскользнули из Ее слабой ладони и, резко отвернувшись, он стрелой сорвался с места, переступая ступеньки, навстречу предначертанной судьбе. Убегал так, словно только что подаренные Ею крылья в той мечтательной выси мигом вспыхнули на нем радужным пламенем и, медленно сгорая, сорвались с небес, неся его обессиленное тело в темную безжизненную пропасть.
Ее большие глаза, преисполнившись многоцветьем мечты, вспыхнули живым огнем, Ее душа, точно испугавшись своих оттаявших и омытых небесными струями чувств и страшась одиночества, заметалась среди каменных стен, ударяясь об острые, и такие ранящие звуки исчезающих в вечности шагов. Губы разжались в немом звуке и вдруг закричали:
– Постой!... Не уходи…
Его исчезающие шаги остановились. Не раздумывая, Она кинулась за ним вслед по лестнице, безнадежно стараясь догнать уходящее прошлое. И лишь настигнув его, Она облегченно вздохнула и замерла. Глядя в его спокойный, умиротворенный и обреченный взгляд, Ее глаза наполнились ясным светом и, сами того не желая, разлились недавним дождем, повторяя извилистые линии двух дождинок. Тихим шепотом с ее губ, как заклинание, срывались слова: – Не уходи… не уходи, слышишь… никогда…
DELETED
Акула пера
1/3/2007, 10:10:37 PM
Прочитала Ваш первый рассказ. Мне очень понравился. Очень. Но... В некоторых местах, мысль почему-то "соскальзывает"...Иначе не выразить.
Наверное, по той причине, о которой мы с вами "говорили". А, рассказ очень хорош!!!
Наверное, по той причине, о которой мы с вами "говорили". А, рассказ очень хорош!!!
DELETED
Акула пера
1/5/2007, 4:42:02 PM
Прочитала рассказ "Старик". Знаешь, поизвел на меня очень сильное впечатление. ОЧЕНЬ! Ты талантлив, действительно. Тебе надо, НАДО писать!!!
Спасибо!!!
Спасибо!!!
Dicoy
Профессионал
1/8/2007, 11:57:24 PM
ознакомился 
первое творение произвело впечетление каши и несъедобной к
тому-же
очень не понравились некоторые речевые
обороты и использование слов косматый\лохматый - отношу их к
малоречию,совершенно неуместному в такой стилистике.
главное,что абсолютно не ощущается общей концепции - какие-то
бессистемные метания от окна к шкафу... ах да,там еще мальчик
получилось что-то рыхлое и незрелое.давно написано ? потому-
как другие 3 вещицы производят совсем другое впечетление -
выверенный стиль,продуманная концепция... достойно
но соглашусь с СырК'ом по поводу неправдоподобности главной
пружины в Рождестве
первое творение произвело впечетление каши и несъедобной к
тому-же
очень не понравились некоторые речевыеобороты и использование слов косматый\лохматый - отношу их к
малоречию,совершенно неуместному в такой стилистике.
главное,что абсолютно не ощущается общей концепции - какие-то
бессистемные метания от окна к шкафу... ах да,там еще мальчик
получилось что-то рыхлое и незрелое.давно написано ? потому-
как другие 3 вещицы производят совсем другое впечетление -
выверенный стиль,продуманная концепция... достойно
но соглашусь с СырК'ом по поводу неправдоподобности главной
пружины в Рождестве
finestra
Профессионал
1/9/2007, 12:20:19 AM
"Вещицы" написаны примерно в одно и то же время. "Рождество" - самый первый рассказ из моего творчества.
"Ночь" - эксперимент в использовании метонимии. То, что оно несвязное, соглашусь полностью.
А вот самое "слабое" произведение из представленных - "Молчание дождя" - доберусь, уберу на реставрацию. :)
"Ночь" - эксперимент в использовании метонимии. То, что оно несвязное, соглашусь полностью.
А вот самое "слабое" произведение из представленных - "Молчание дождя" - доберусь, уберу на реставрацию. :)
Таичка
Мастер
1/9/2007, 9:24:24 PM
Прочитала все рассказы. Очень понравилось! Они все разные и каждый по-своему захватывает. Я совершенно не критик, просто выложу свое впечатление.
Первый рассказ. Ощущение сказки. Добрый, лучезарный, волшебный. Так и хочется самой побывать в таком мире!
Второй рассказ "Старик". Как бы и обе "части" к месту. Но начала бы с того, как в троллейбус вбежали ребята. На фоне их разговора появляется фигура старика. А потом и вторая часть. Как бы и разговор уже общий, разные мнения, и читателю хочется свое собственное мнение от себя услышать, задуматься хочется. Тогда бы обе части связались воедино вопросом о счастье. И в то же время вторая часть сама по себе от этого не утратила бы ценность.
Третий рассказ "Рождество". Самый сильный рассказ. Такое пожелание. В рассказе не понятно - нищенка немая или глухонемая. Это разные вещи. Немая может и слышать, но говорить не может. Глухонемая - не слышит и говорить не может. Глухонемота означает непослушание, невозможно командовать на пальцах. ...эдак приучить народ к добру...человек ведь такой – ему дай что попроще и понятней...Т.е. командами добру не научишь. (А еще вернее местами слово "добро" на "любовь" заменить.) Но если она глухонемая, то реакция ее Женщина поочередно подбегала к стоявшим на остановке, и что-то пыталась втолковать, одновременно указывая рукой в сторону храма...В ответ она сделала жалобную гримасу и нервно замахала перед ним рукой в сторону темного храмового двора...неестественная. У них очень развита жестовая речь, все намного эмоциональней должно происходить. Здесь мое мнение совпадает с мнением Сырка. Если даже она и просто немая.
Четвертый рассказ "Молчание дождя". Я бы изменила концовку. Такое ощущение, что Она испугалась. Испуганная женщина не может расскрыться и дать любовь. А ведь это Он и ждал от нее?
finestra, спасибо за рассказы.
Первый рассказ. Ощущение сказки. Добрый, лучезарный, волшебный. Так и хочется самой побывать в таком мире!
Второй рассказ "Старик". Как бы и обе "части" к месту. Но начала бы с того, как в троллейбус вбежали ребята. На фоне их разговора появляется фигура старика. А потом и вторая часть. Как бы и разговор уже общий, разные мнения, и читателю хочется свое собственное мнение от себя услышать, задуматься хочется. Тогда бы обе части связались воедино вопросом о счастье. И в то же время вторая часть сама по себе от этого не утратила бы ценность.
Третий рассказ "Рождество". Самый сильный рассказ. Такое пожелание. В рассказе не понятно - нищенка немая или глухонемая. Это разные вещи. Немая может и слышать, но говорить не может. Глухонемая - не слышит и говорить не может. Глухонемота означает непослушание, невозможно командовать на пальцах. ...эдак приучить народ к добру...человек ведь такой – ему дай что попроще и понятней...Т.е. командами добру не научишь. (А еще вернее местами слово "добро" на "любовь" заменить.) Но если она глухонемая, то реакция ее Женщина поочередно подбегала к стоявшим на остановке, и что-то пыталась втолковать, одновременно указывая рукой в сторону храма...В ответ она сделала жалобную гримасу и нервно замахала перед ним рукой в сторону темного храмового двора...неестественная. У них очень развита жестовая речь, все намного эмоциональней должно происходить. Здесь мое мнение совпадает с мнением Сырка. Если даже она и просто немая.
Четвертый рассказ "Молчание дождя". Я бы изменила концовку. Такое ощущение, что Она испугалась. Испуганная женщина не может расскрыться и дать любовь. А ведь это Он и ждал от нее?
finestra, спасибо за рассказы.
finestra
Профессионал
1/9/2007, 11:10:31 PM
Таичка,
Спасибо, что прочли и нашли время написать отзыв.
Я обязательно подумаю над вашими высказываниями и... воспользуюсь ими в дальнейшем, честно говоря, мне не хочется ничего менять, оставлю на память. Эти рассказы самые первые. Конечно же, сумбурные, несогласованные, да мало ли что еще там :)))
"Молчание дождя" Вы, верно, не заметили, что это Часть четвертая. Есть еще вторая, но в целом рассказ еще не закончен. Этот эпизод забраковали и мне предстоит его переделать. Здесь выложена версия "как есть".... позже заменю.
Спасибо, что прочли и нашли время написать отзыв.
Я обязательно подумаю над вашими высказываниями и... воспользуюсь ими в дальнейшем, честно говоря, мне не хочется ничего менять, оставлю на память. Эти рассказы самые первые. Конечно же, сумбурные, несогласованные, да мало ли что еще там :)))
"Молчание дождя" Вы, верно, не заметили, что это Часть четвертая. Есть еще вторая, но в целом рассказ еще не закончен. Этот эпизод забраковали и мне предстоит его переделать. Здесь выложена версия "как есть".... позже заменю.
Dicoy
Профессионал
1/10/2007, 3:26:56 AM
(finestra @ 08.01.2007 - время: 21:20) "Ночь" - эксперимент в использовании метонимии. То, что оно несвязное, соглашусь полностью.
эээ... про метонимию не буду - я далеко не лингвист
тем не менее,метонимия,по-моему,не объясняет "точку зрения"
"скачущую" от паровозика до луны,самым непонятным образом
чем "Ночь" сильнее,довольно стройного,"Молчания Дождя" мне
непонятно...
эээ... про метонимию не буду - я далеко не лингвист
тем не менее,метонимия,по-моему,не объясняет "точку зрения"
"скачущую" от паровозика до луны,самым непонятным образом
чем "Ночь" сильнее,довольно стройного,"Молчания Дождя" мне
непонятно...
Таичка
Мастер
1/10/2007, 9:03:15 AM
(Dicoy @ 10.01.2007 - время: 00:26) чем "Ночь" сильнее,довольно стройного,"Молчания Дождя" мне
непонятно...
А я, кажется, поняла. "Ночь" я читала совершенно не задумываясь, не рассуждая. Просто "отдалась" тексту. После прочтения осталось ощущение детства. Я не помню свои ощущения тогда. Помню только отдельные случаи из своего детства. И удивительно, мне приснился сегодня сон именно с такими ощущениями, как и в рассказе "Ночь". 
В моем сне все было по-другому, совершенно, нмчего близкого с рассказом. А вот ощущение детства, уюта, заботы, молока (это невозможно точно описать...) было. Хотя во сне сюжет был приключенческий.
А вот над другими рассказами задумывалась, рассуждала.
непонятно...
А я, кажется, поняла.
"Ночь" я читала совершенно не задумываясь, не рассуждая. Просто "отдалась" тексту. После прочтения осталось ощущение детства. Я не помню свои ощущения тогда. Помню только отдельные случаи из своего детства. И удивительно, мне приснился сегодня сон именно с такими ощущениями, как и в рассказе "Ночь". В моем сне все было по-другому, совершенно, нмчего близкого с рассказом. А вот ощущение детства, уюта, заботы, молока (это невозможно точно описать...) было. Хотя во сне сюжет был приключенческий. А вот над другими рассказами задумывалась, рассуждала.
finestra
Профессионал
1/10/2007, 12:57:50 PM
Метонимия - использование ассоциативных связей. Т.е. выразить что-то путем ощущений, образов. Здесь Ночь в представлении и ощущении ребенка. Сюжет - описание ночи. Больше ничего там нет.
(Однако это не объясняет некоторую несочетаемость текста - это мой недостаток опыта)
"Молчание дождя" - полно стилистических ошибок. Вы еще не видели полученную мною рецензию лингвиста. Там живого места не осталось. Нужно исправлять. Думаю, что и Ночь в этом плане тоже далеко не "фонтан"...
Спасибо за ваши комментарии.
(Однако это не объясняет некоторую несочетаемость текста - это мой недостаток опыта)
"Молчание дождя" - полно стилистических ошибок. Вы еще не видели полученную мною рецензию лингвиста. Там живого места не осталось. Нужно исправлять. Думаю, что и Ночь в этом плане тоже далеко не "фонтан"...
Спасибо за ваши комментарии.
finestra
Профессионал
1/11/2007, 12:59:20 PM
Часть вторая. «Марево льда»
Как только в очередной раз за Ним хлопнула дверь, она вдруг поняла, что с этого момента она искренне и откровенно каждым живым и даже всеми уже давно опавшими и выметенными кончиками волос ненавидит Его. Она и раньше тешила себя мыслью, что Он нисколько не достоин ее общества, и что даже ее брошенного как мокрая тряпка мимолетного взгляда для Него и того уже слишком много. Но тогда это были всего лишь тусклые догадки, душевные намеки с привкусом горечи… а сколько раз она прежде заставляла себя успокоиться и, поддавшись на Его многообещающие слова, уговаривала саму себя в одиночестве еще хоть самую малость потерпеть, еще чего-то чуть-чуть подождать, вот-вот, уже сейчас, совсем скоро все встанет на свои места и, как по мановению волшебной палочки, конечно же, все образуется и вновь будет так же, как и в прежнюю пору, когда все только безмятежно и светло начиналось… Затем в который раз, утеряв последнюю крупицу надежд и доведя себя маетой до отчаяния, начинала злиться на весь мир, корить себя за наивную безвольность и совершенно ясно понимать… понимать, что такую дуру, как она, которая ждет не известно чего, еще поискать надо… А потом… потом злоба куда-то уходила, сердце понемногу оттаивало, сбросив снежный покров и смыв талыми водами с души черную копоть, и вот она опять с чистым, полным покоя рассудком искренне понимает Его и вот она снова живая, беззаботная, способная простить, ждать, любить. Вечно… И только лишь сегодня, сейчас, едва заслышав равнодушный, горестный стук и твердой рукой отбросив любые сомненья, она честно призналась самой себе в своей ненависти. Ей ни с того, ни с сего, захотелось повздорить, поругаться и устроить Ему скандал, и обязательно такой, чтобы погромче и непременно поскандалистее, чтобы однажды и навек, чтобы разом смести Его всякие подозрения в ее замыслах бросить Его… Нет, нет, нет, чтобы выбросить Его! Одним легким, резким и простым движеньем, точно фантик, с глаз долой, из сердца вон! Как-нибудь и без Него обойдусь! Слава богу, красивая, еще молода, обеспеченная! В жизни было все, что душа пожелает, однако в последнее время она все чаще стала задумываться над тем, тонко ощущая своим женским чутьем, что ко всему их достатку не хватает чего-то еще, самого существенного, незримого, того, что всегда, лукаво посмеиваясь, ускользает от нее или которое они вместе, поддавшись бесконечной суете, иногда стремительно обгоняют, оставляя это нечто таинственное, извечно непостижимое далеко позади. Но теперь! Теперь-то она очнется, откроет глаза навстречу могуществу своего обаяния, поддастся зову горящего сердца и со всем своим душевным скарбом безрассудно нырнет в океан нерастраченной страсти. А Его она бросит, безвозвратно и навечно. Сколько лет прошло, все думала, стерпится-слюбится, оказывается, нет! Ничего! Ничего общего у них так и не появилось, не срослось, хотя, нет, возникло удобство, став обоюдным, привычным и неприметным. Все эти годы она жила как спичка в коробке: все время боялась случайно обо что-нибудь зажечься и прогореть. Любила! А Он? Он-то способен ее вообще полюбить? Или она для Него лишь пустой предмет, украшение, безделушка, красивая, блестящая, и, быть может, даже чем-то ценная… Она ощущала себя точно подарок, который с нетерпением ждешь, получаешь, и вот ты, как ребенок, искренне, вперемешку с загадочным предвкушением полноты сиюминутного счастья, радуешься ему, волнительно разворачивая шелестящую обертку, вот ты его достал, любуешься, разрождаешься потоком комплиментов и похвал в адрес дарителя, затем носишься с ним, долго примеряя на всякие доступные полки и столы, наконец, намучившись и растратив порядочную долю оптимизма, находишь первую подвернувшуюся. Стоит, красуется, радуя всякий глаз. Но вскоре праздник стихает, время проходит, и вот загадка уже стала пресной, и чувства испарились, будто дым, и, в конце концов, уже доходит до того, что приевшийся мимолетный душевный порыв той же заботливой рукой ставится на дальнюю полку, чтобы изредка, порой случайно, с тоскливым придыханием вспомнить минутку былого веселья и радости. И теперь она, оказавшись на той, забытой всеми полке, стала замечать, какие горы пыли скопились вокруг. И столько здесь уныния и тоски, что из-под их нагромождений стали мерещиться всякие страхи и подозрения: а в самом-то деле был праздник, была ли та самая беспечная вспышка эмоций? Или это всего лишь случайное холодное марево вечной стужи?
И вот, кажется, сегодня, шальная искра проскочила, словно молния… Одна в просторном, уютном, собственном, но таком безбрежно одиноком доме… Да сколько же можно! Вечно Он где-то пропадает, постоянно у Него не хватает времени на нее! А эта Его фраза «Дорогая, пойми, я человек положения, мне необходимо быть вовремя там, где я нужен в данный момент»!.. К черту! А она? Когда же у Него найдется свободное время на нее? Ей уже стало казаться, что никогда… Все, все, все… довольно! Осталось дождаться Его, а там будь, что будет! Пусть только придет! Она ему все выскажет, вспомнит Ему все разлуки и призовет к ответу за каждую минуту, нет! секунду! каждую секундочку своего опостывшего одиночества. Конечно, справедливости ради, она любому признается, скучать ей особенно и не доводилось, особа она серьезная и занятая, но с другой стороны ее уже давно изводил один простой, но такой дотошный вопрос: есть ли в ее жизни, наконец, кто-нибудь или же это так, пустое и суетливое существо вместо близкого ей человека, ее единомышленника, ее спутника, ее половинки?! Да и, в конце-то концов! женщина она или кто?! Ей тоже, как воздух, внимание нужно, ее тоже любить должно!
Душа навзрыд просила скандала и бесчинства, любая мало-мальски здравая мысль исчезала под напором неукротимой горячности и возмущения. Ей вдруг захотелось при Нем что-нибудь разбить, разрушить, сокрушить, пусть бы поглядел, каков ее доподлинный внутренний мир и сколько в нем чувственной страсти, и во что Он его превратил своим безразличием. Она решительным шагом направилась в сторону кухни, в надежде подыскать хрупкий и беззащитный перед ее гневом предмет. Наспех оглядевшись, ей под руку наперво бросилась тяжелая, увесистая, не известно, с каких времен завалявшаяся тарелка из толстого стекла. Она чуть покачала ее в руке, представляя, на какое количество осколков могла бы разлететься эта безделушка. Но, нет, немного подумав, отложила – может подвести: вдруг не разобьется в нужный момент. И тут ее взгляд упал на тонкое, ручной росписи блюдце с широкими, уходящими в никуда, плоскими светло-небесными краями и крохотной цепочкой ясно-голубеньких фиалок на его просторных полях. В самый раз! Его любимое… Нет уж! вдребезги! в пыль… Его колючих осколков должно хватить, хоть один, пускай хотя бы самый малюсенький, да попадет прямиком в Его ватный, бездыханный комок и наискось резанет по нему отточенной гранью. Пусть тогда вспомнит о ней, пусть почувствует на себе, что такое боль и страдание…
Лицо отразилось хитрой, коварной улыбкой, на душе от нее посветлело и она, крепко зажав в руке спасительную вещицу, поторопилась назад в свою тесную, скучную комнатку. Быстрым, твердым шагом вошла и величественно присела в глубокое мягкое кресло, погрузившись в ожидание и надеясь на скорое разрешение утомленной судьбы. Время потянулось медленной полноводной рекой, прошла минутка, вторая, несчетная… от ее однообразных волн в душе возникло неловкое чувство… Кроме того, что-то постоянно и, точно измываясь и насмехаясь над ней из-за угла, все это время неумолимо давило на ноющее сердце. В его вечно летящем багряном мире эта таинственность стала принимать вид враждебной и морозной глыбы, от которой все вокруг покрывалось бледным остроконечным инеем, отчего навсегда погибало, едва успев соприкоснуться. И тут ее осенило: отовсюду, со всех щелей невыносимо сквозило застоявшимся одиночеством! Она резко поднялась и, спасаясь от его разрушительной силы, старательно обходя каждую комнату, принялась с упоением закрывать подвернувшиеся двери, запирая по ту сторону надоевшие страхи и недовольства. Вмиг облетев и отгородив от себя темный дом, она вернулась в свое единственно оставшееся живым и светлым гнездышко. Оказавшись в тихом полумраке, она подошла к каминной полке и взялась за маленький, продолговатый, украшенный двумя алыми сердечками небольшой ларчик. В нем издавна хранились две венчальные свечи. Из лилейного воска, с тонкой золоченой нитью, все такие же белоснежные, все еще такие мечтательные, беспечные, полные хрупких надежд и сокрытого, затаенного света, как и в свой первый день… Захватив коробок, она подошла к столу возле окна и, достав одну, поставила ее на стол. Немного помедлив, задумчиво, нехотя, будто прощаясь со своим прошлым, неторопливо зажгла крохотный фитилек. Маленький, теплый солнечный лучик бесстрашно отогнал от себя снующие по комнате косматые тени и слабо забился, пугаясь малейшего дуновения. Ему в такт за стеклом, лениво помахивая дрожащей мириадой огоньков, пылким октябрем горел старый клен. Где-то вдали, сквозь его трепещущий тенями силуэт, медленно падал изрезанный ветками багрово-алый шар, неистово расплескивая в лохматых облаках многоцветье солнечных причуд. Она приоткрыла окно и полной грудью вдохнула меркнущей осенней горячности, пресытив ею свою беспокойную душу. Прохладный живой ветерок, легким парусом вскружил тонкий занавес и окутал ее кротким ласково-ледяным объятием.
Вдохнув догорающей природной умиротворенности и усмирив ею безудержный стук грохочущего сердца, она успокоилась. Пламенеющий до сих пор гневом разум немного утих и теперь уже не так отчаянно требовал от нее расправы над померкшими в душе угольками ее чувств. Она выбралась из-под легкого ветреного укрытия и, забрав со стола блюдце, поспешила устроиться в мягком, теплом кресле. Сжавшись в комок и натянув на себя плотный, пушистый, пахнущий летом плед, ее истомленный взгляд зажегся живительной искрой и притягательно устремился на одинокий мерцающий огонек, казавшийся в полутьме ожившим сказочным видением и способным своей невидимой мощью разрушить любые душевные преграды и отогреть подступающую ледяную стихию. Она сидела в затишье и спокойным, безмятежным взглядом смотрела, как дерзкая лапа ветра, под легкое шуршание прозрачного полотна, пыталась выбраться из-за покорного ему кружева и тронуть сиротливую свечу. Шелковая ткань, страшась коснуться чужого прошлого, безумно боялась им обжечься, но в то же время летела на его свет, как заблудший ночной мотылек, вторя ветру своим откровенным желанием приобщиться к чему-то минувшему и безвозвратно утерянному. С дальнего угла комнатки в молчаливой отрешенности, с ярким отголоском сияния дрожащей свечи в глазах, она наблюдала игру света и ветра, который с каждой минутой становился все настырнее и смелее и каждый раз норовил затушить самое дорогое и близкое только ей.
Вскоре тьма за окном забрала себе огненно-алый шар и распустила повсюду длинные мохнатые сумерки, сбившиеся непроглядным ворохом черных теней по углам, и высвободила из дневного заточения грезы и вымыслы. Чей-то мужественный силуэт, мягко вышагивая по блистающим в воздухе солнечным вехам, приближался к ней, держа в твердой руке ярко-оранжевый мак свечи, казавшийся во мраке единственно верной путеводной звездой к ее надеждам и мечтаниям, неся сладкое упоение разворошенному костру ее чувств. Сквозь тускнеющее мерцание, не помня себя от подступившей и чуть окропившей ее брызгами речной волны забвения, она попыталась заговорить с таинственным гостем, но он, нисколько не желая выслушивать усталые речи, прикоснулся тяжелой рукой к ее голове, и словно окунул в прохладные зовущие волны реки, которая растеклась полноводной стремниной у их ног. «И ничего теперь не надо нам и никого теперь не жаль…» – послышался в отдалении тихий, напевный голос, шедший точно из глубин темных вод… Все тело вдруг по его наказу исполнилось столь желанным, искомым спокойствием и безмятежностью, обещая продлиться не секунду, не час и даже не вечность. В этот миг с нею было все сияние звезд, вся тишина синей бездны, она обрела и не было страха Его вновь потерять, напрасно схватив бездыханную пустоту. В ее душе неожиданно стихла зима, обильные вешние воды растопили метели и пролились на холод белой дымкой цветущего сада. Затем все, застыв в своем невинном наряде, померкло. Ничто не в силах потревожить ее сон и покой.
Осенний ветер, почувствовав беззащитность тонкой вуали окна, оставшуюся без всякого призора, безжалостно швырнул ее кружева в пламень горящего прошлого. Ткань, едва дотянувшись, безропотно вспыхнула ярким светом, с каждой секундой все больше опаляясь и, расплескивая огненные слезы подтаявшей свечи, норовила суматошным волнением предать огню настоящее и умертвить суетой еще неокрепшее дыханье грядущего. Пламя, вырвавшись на волю и обезумев от бескрайнего простора, принялось куражиться и обжигающими жаркими лапами марать настоящее, едва лишь коснувшись, обращая его в сизый пепел. Свеча первая сдалась под их безжалостным натиском и, быстро зачахнув, растеклась по столу прозрачным разгоряченным ручьем, ниспадая опечаленным жемчугом на пол. По-детски умиротворенное лицо, окунувшись в разноцвет фантазии сна, затерялось в его лабиринтах и лишь вспыхнуло легким румянцем, отразив на мягких бархатных щеках невозмутимую и безудержную лихость природы огня. Комната скоро оделась белыми клубами дыма, которые тут же, с присущей им беззастенчивостью немедля поспешили запрятать в широких полах как можно больше чужого добра, не глядя, хватая себе всякую мелочь и, наконец, спустя уже миг, осмелев, начали посягать на единственно ценное и дорогое сокровище, затаенное в глубине мирно спящего живого сердца, стараясь ухватить его цепкой хваткой и задушить в злонамеренных объятьях… Она осталась один на один с ослепленной стихией.
Где-то далеко, по ту сторону жизни, раздались учащенные, неистовые удары, и казалось, что дверь, припомнив Ему некогда причиненные ей обиды равнодушным хлопаньем, ни в какую не желала их прощать и бездумно противилась Его тщетным усилиям, уцепившись своим единственным когтем в полыхнувшую стену. Но другая, вдруг невесть откуда сошедшая и не менее ожесточенная стихия, разбила суровое, надменное полотно, освободив крохотный путь к спасению и вызволению заплутавшей души. Он бережно, стараясь не потревожить, на крепких и сильных руках понес ее безвольное и теперь уже бездыханное тело к выходу из обозленной кипящей бездны. Под лаской плюшевого пледа застывшей хваткой, прижав к груди, точно единственно дорогое в мире, она держала тонкое, расколотое на две половинки блюдце. На Его отрешенном и окаменелом лице проступили две неживые капли, отражая в своем хрустале багрово-огненный танец и застывший немой призыв, обращенный в непроглядные небеса:
– Зачем?… Зачем Я оставил ее?
Как только в очередной раз за Ним хлопнула дверь, она вдруг поняла, что с этого момента она искренне и откровенно каждым живым и даже всеми уже давно опавшими и выметенными кончиками волос ненавидит Его. Она и раньше тешила себя мыслью, что Он нисколько не достоин ее общества, и что даже ее брошенного как мокрая тряпка мимолетного взгляда для Него и того уже слишком много. Но тогда это были всего лишь тусклые догадки, душевные намеки с привкусом горечи… а сколько раз она прежде заставляла себя успокоиться и, поддавшись на Его многообещающие слова, уговаривала саму себя в одиночестве еще хоть самую малость потерпеть, еще чего-то чуть-чуть подождать, вот-вот, уже сейчас, совсем скоро все встанет на свои места и, как по мановению волшебной палочки, конечно же, все образуется и вновь будет так же, как и в прежнюю пору, когда все только безмятежно и светло начиналось… Затем в который раз, утеряв последнюю крупицу надежд и доведя себя маетой до отчаяния, начинала злиться на весь мир, корить себя за наивную безвольность и совершенно ясно понимать… понимать, что такую дуру, как она, которая ждет не известно чего, еще поискать надо… А потом… потом злоба куда-то уходила, сердце понемногу оттаивало, сбросив снежный покров и смыв талыми водами с души черную копоть, и вот она опять с чистым, полным покоя рассудком искренне понимает Его и вот она снова живая, беззаботная, способная простить, ждать, любить. Вечно… И только лишь сегодня, сейчас, едва заслышав равнодушный, горестный стук и твердой рукой отбросив любые сомненья, она честно призналась самой себе в своей ненависти. Ей ни с того, ни с сего, захотелось повздорить, поругаться и устроить Ему скандал, и обязательно такой, чтобы погромче и непременно поскандалистее, чтобы однажды и навек, чтобы разом смести Его всякие подозрения в ее замыслах бросить Его… Нет, нет, нет, чтобы выбросить Его! Одним легким, резким и простым движеньем, точно фантик, с глаз долой, из сердца вон! Как-нибудь и без Него обойдусь! Слава богу, красивая, еще молода, обеспеченная! В жизни было все, что душа пожелает, однако в последнее время она все чаще стала задумываться над тем, тонко ощущая своим женским чутьем, что ко всему их достатку не хватает чего-то еще, самого существенного, незримого, того, что всегда, лукаво посмеиваясь, ускользает от нее или которое они вместе, поддавшись бесконечной суете, иногда стремительно обгоняют, оставляя это нечто таинственное, извечно непостижимое далеко позади. Но теперь! Теперь-то она очнется, откроет глаза навстречу могуществу своего обаяния, поддастся зову горящего сердца и со всем своим душевным скарбом безрассудно нырнет в океан нерастраченной страсти. А Его она бросит, безвозвратно и навечно. Сколько лет прошло, все думала, стерпится-слюбится, оказывается, нет! Ничего! Ничего общего у них так и не появилось, не срослось, хотя, нет, возникло удобство, став обоюдным, привычным и неприметным. Все эти годы она жила как спичка в коробке: все время боялась случайно обо что-нибудь зажечься и прогореть. Любила! А Он? Он-то способен ее вообще полюбить? Или она для Него лишь пустой предмет, украшение, безделушка, красивая, блестящая, и, быть может, даже чем-то ценная… Она ощущала себя точно подарок, который с нетерпением ждешь, получаешь, и вот ты, как ребенок, искренне, вперемешку с загадочным предвкушением полноты сиюминутного счастья, радуешься ему, волнительно разворачивая шелестящую обертку, вот ты его достал, любуешься, разрождаешься потоком комплиментов и похвал в адрес дарителя, затем носишься с ним, долго примеряя на всякие доступные полки и столы, наконец, намучившись и растратив порядочную долю оптимизма, находишь первую подвернувшуюся. Стоит, красуется, радуя всякий глаз. Но вскоре праздник стихает, время проходит, и вот загадка уже стала пресной, и чувства испарились, будто дым, и, в конце концов, уже доходит до того, что приевшийся мимолетный душевный порыв той же заботливой рукой ставится на дальнюю полку, чтобы изредка, порой случайно, с тоскливым придыханием вспомнить минутку былого веселья и радости. И теперь она, оказавшись на той, забытой всеми полке, стала замечать, какие горы пыли скопились вокруг. И столько здесь уныния и тоски, что из-под их нагромождений стали мерещиться всякие страхи и подозрения: а в самом-то деле был праздник, была ли та самая беспечная вспышка эмоций? Или это всего лишь случайное холодное марево вечной стужи?
И вот, кажется, сегодня, шальная искра проскочила, словно молния… Одна в просторном, уютном, собственном, но таком безбрежно одиноком доме… Да сколько же можно! Вечно Он где-то пропадает, постоянно у Него не хватает времени на нее! А эта Его фраза «Дорогая, пойми, я человек положения, мне необходимо быть вовремя там, где я нужен в данный момент»!.. К черту! А она? Когда же у Него найдется свободное время на нее? Ей уже стало казаться, что никогда… Все, все, все… довольно! Осталось дождаться Его, а там будь, что будет! Пусть только придет! Она ему все выскажет, вспомнит Ему все разлуки и призовет к ответу за каждую минуту, нет! секунду! каждую секундочку своего опостывшего одиночества. Конечно, справедливости ради, она любому признается, скучать ей особенно и не доводилось, особа она серьезная и занятая, но с другой стороны ее уже давно изводил один простой, но такой дотошный вопрос: есть ли в ее жизни, наконец, кто-нибудь или же это так, пустое и суетливое существо вместо близкого ей человека, ее единомышленника, ее спутника, ее половинки?! Да и, в конце-то концов! женщина она или кто?! Ей тоже, как воздух, внимание нужно, ее тоже любить должно!
Душа навзрыд просила скандала и бесчинства, любая мало-мальски здравая мысль исчезала под напором неукротимой горячности и возмущения. Ей вдруг захотелось при Нем что-нибудь разбить, разрушить, сокрушить, пусть бы поглядел, каков ее доподлинный внутренний мир и сколько в нем чувственной страсти, и во что Он его превратил своим безразличием. Она решительным шагом направилась в сторону кухни, в надежде подыскать хрупкий и беззащитный перед ее гневом предмет. Наспех оглядевшись, ей под руку наперво бросилась тяжелая, увесистая, не известно, с каких времен завалявшаяся тарелка из толстого стекла. Она чуть покачала ее в руке, представляя, на какое количество осколков могла бы разлететься эта безделушка. Но, нет, немного подумав, отложила – может подвести: вдруг не разобьется в нужный момент. И тут ее взгляд упал на тонкое, ручной росписи блюдце с широкими, уходящими в никуда, плоскими светло-небесными краями и крохотной цепочкой ясно-голубеньких фиалок на его просторных полях. В самый раз! Его любимое… Нет уж! вдребезги! в пыль… Его колючих осколков должно хватить, хоть один, пускай хотя бы самый малюсенький, да попадет прямиком в Его ватный, бездыханный комок и наискось резанет по нему отточенной гранью. Пусть тогда вспомнит о ней, пусть почувствует на себе, что такое боль и страдание…
Лицо отразилось хитрой, коварной улыбкой, на душе от нее посветлело и она, крепко зажав в руке спасительную вещицу, поторопилась назад в свою тесную, скучную комнатку. Быстрым, твердым шагом вошла и величественно присела в глубокое мягкое кресло, погрузившись в ожидание и надеясь на скорое разрешение утомленной судьбы. Время потянулось медленной полноводной рекой, прошла минутка, вторая, несчетная… от ее однообразных волн в душе возникло неловкое чувство… Кроме того, что-то постоянно и, точно измываясь и насмехаясь над ней из-за угла, все это время неумолимо давило на ноющее сердце. В его вечно летящем багряном мире эта таинственность стала принимать вид враждебной и морозной глыбы, от которой все вокруг покрывалось бледным остроконечным инеем, отчего навсегда погибало, едва успев соприкоснуться. И тут ее осенило: отовсюду, со всех щелей невыносимо сквозило застоявшимся одиночеством! Она резко поднялась и, спасаясь от его разрушительной силы, старательно обходя каждую комнату, принялась с упоением закрывать подвернувшиеся двери, запирая по ту сторону надоевшие страхи и недовольства. Вмиг облетев и отгородив от себя темный дом, она вернулась в свое единственно оставшееся живым и светлым гнездышко. Оказавшись в тихом полумраке, она подошла к каминной полке и взялась за маленький, продолговатый, украшенный двумя алыми сердечками небольшой ларчик. В нем издавна хранились две венчальные свечи. Из лилейного воска, с тонкой золоченой нитью, все такие же белоснежные, все еще такие мечтательные, беспечные, полные хрупких надежд и сокрытого, затаенного света, как и в свой первый день… Захватив коробок, она подошла к столу возле окна и, достав одну, поставила ее на стол. Немного помедлив, задумчиво, нехотя, будто прощаясь со своим прошлым, неторопливо зажгла крохотный фитилек. Маленький, теплый солнечный лучик бесстрашно отогнал от себя снующие по комнате косматые тени и слабо забился, пугаясь малейшего дуновения. Ему в такт за стеклом, лениво помахивая дрожащей мириадой огоньков, пылким октябрем горел старый клен. Где-то вдали, сквозь его трепещущий тенями силуэт, медленно падал изрезанный ветками багрово-алый шар, неистово расплескивая в лохматых облаках многоцветье солнечных причуд. Она приоткрыла окно и полной грудью вдохнула меркнущей осенней горячности, пресытив ею свою беспокойную душу. Прохладный живой ветерок, легким парусом вскружил тонкий занавес и окутал ее кротким ласково-ледяным объятием.
Вдохнув догорающей природной умиротворенности и усмирив ею безудержный стук грохочущего сердца, она успокоилась. Пламенеющий до сих пор гневом разум немного утих и теперь уже не так отчаянно требовал от нее расправы над померкшими в душе угольками ее чувств. Она выбралась из-под легкого ветреного укрытия и, забрав со стола блюдце, поспешила устроиться в мягком, теплом кресле. Сжавшись в комок и натянув на себя плотный, пушистый, пахнущий летом плед, ее истомленный взгляд зажегся живительной искрой и притягательно устремился на одинокий мерцающий огонек, казавшийся в полутьме ожившим сказочным видением и способным своей невидимой мощью разрушить любые душевные преграды и отогреть подступающую ледяную стихию. Она сидела в затишье и спокойным, безмятежным взглядом смотрела, как дерзкая лапа ветра, под легкое шуршание прозрачного полотна, пыталась выбраться из-за покорного ему кружева и тронуть сиротливую свечу. Шелковая ткань, страшась коснуться чужого прошлого, безумно боялась им обжечься, но в то же время летела на его свет, как заблудший ночной мотылек, вторя ветру своим откровенным желанием приобщиться к чему-то минувшему и безвозвратно утерянному. С дальнего угла комнатки в молчаливой отрешенности, с ярким отголоском сияния дрожащей свечи в глазах, она наблюдала игру света и ветра, который с каждой минутой становился все настырнее и смелее и каждый раз норовил затушить самое дорогое и близкое только ей.
Вскоре тьма за окном забрала себе огненно-алый шар и распустила повсюду длинные мохнатые сумерки, сбившиеся непроглядным ворохом черных теней по углам, и высвободила из дневного заточения грезы и вымыслы. Чей-то мужественный силуэт, мягко вышагивая по блистающим в воздухе солнечным вехам, приближался к ней, держа в твердой руке ярко-оранжевый мак свечи, казавшийся во мраке единственно верной путеводной звездой к ее надеждам и мечтаниям, неся сладкое упоение разворошенному костру ее чувств. Сквозь тускнеющее мерцание, не помня себя от подступившей и чуть окропившей ее брызгами речной волны забвения, она попыталась заговорить с таинственным гостем, но он, нисколько не желая выслушивать усталые речи, прикоснулся тяжелой рукой к ее голове, и словно окунул в прохладные зовущие волны реки, которая растеклась полноводной стремниной у их ног. «И ничего теперь не надо нам и никого теперь не жаль…» – послышался в отдалении тихий, напевный голос, шедший точно из глубин темных вод… Все тело вдруг по его наказу исполнилось столь желанным, искомым спокойствием и безмятежностью, обещая продлиться не секунду, не час и даже не вечность. В этот миг с нею было все сияние звезд, вся тишина синей бездны, она обрела и не было страха Его вновь потерять, напрасно схватив бездыханную пустоту. В ее душе неожиданно стихла зима, обильные вешние воды растопили метели и пролились на холод белой дымкой цветущего сада. Затем все, застыв в своем невинном наряде, померкло. Ничто не в силах потревожить ее сон и покой.
Осенний ветер, почувствовав беззащитность тонкой вуали окна, оставшуюся без всякого призора, безжалостно швырнул ее кружева в пламень горящего прошлого. Ткань, едва дотянувшись, безропотно вспыхнула ярким светом, с каждой секундой все больше опаляясь и, расплескивая огненные слезы подтаявшей свечи, норовила суматошным волнением предать огню настоящее и умертвить суетой еще неокрепшее дыханье грядущего. Пламя, вырвавшись на волю и обезумев от бескрайнего простора, принялось куражиться и обжигающими жаркими лапами марать настоящее, едва лишь коснувшись, обращая его в сизый пепел. Свеча первая сдалась под их безжалостным натиском и, быстро зачахнув, растеклась по столу прозрачным разгоряченным ручьем, ниспадая опечаленным жемчугом на пол. По-детски умиротворенное лицо, окунувшись в разноцвет фантазии сна, затерялось в его лабиринтах и лишь вспыхнуло легким румянцем, отразив на мягких бархатных щеках невозмутимую и безудержную лихость природы огня. Комната скоро оделась белыми клубами дыма, которые тут же, с присущей им беззастенчивостью немедля поспешили запрятать в широких полах как можно больше чужого добра, не глядя, хватая себе всякую мелочь и, наконец, спустя уже миг, осмелев, начали посягать на единственно ценное и дорогое сокровище, затаенное в глубине мирно спящего живого сердца, стараясь ухватить его цепкой хваткой и задушить в злонамеренных объятьях… Она осталась один на один с ослепленной стихией.
Где-то далеко, по ту сторону жизни, раздались учащенные, неистовые удары, и казалось, что дверь, припомнив Ему некогда причиненные ей обиды равнодушным хлопаньем, ни в какую не желала их прощать и бездумно противилась Его тщетным усилиям, уцепившись своим единственным когтем в полыхнувшую стену. Но другая, вдруг невесть откуда сошедшая и не менее ожесточенная стихия, разбила суровое, надменное полотно, освободив крохотный путь к спасению и вызволению заплутавшей души. Он бережно, стараясь не потревожить, на крепких и сильных руках понес ее безвольное и теперь уже бездыханное тело к выходу из обозленной кипящей бездны. Под лаской плюшевого пледа застывшей хваткой, прижав к груди, точно единственно дорогое в мире, она держала тонкое, расколотое на две половинки блюдце. На Его отрешенном и окаменелом лице проступили две неживые капли, отражая в своем хрустале багрово-огненный танец и застывший немой призыв, обращенный в непроглядные небеса:
– Зачем?… Зачем Я оставил ее?
DELETED
Акула пера
1/11/2007, 1:08:12 PM
Прочитала. Знаешь, кроме того, что я говорила тебе, что тебе НАДО писать, потому, что у тебя ТАЛАНТ, мне добавить нечего. И еще,- я благодарна тебе за то, как ты разбираешь мои стихи!!! Мне это дает возможность и толкает к тому, что бы их поправить. Я работаю на другом компе.!!!
finestra
Профессионал
1/11/2007, 11:43:25 PM
Спасибо за комплименты!
Только вот жалко, что не профессионал я своего дела... вследствие чего приходится бедному читателю довольствоваться моими недоелами-переделами...
Только вот жалко, что не профессионал я своего дела... вследствие чего приходится бедному читателю довольствоваться моими недоелами-переделами...
DELETED
Акула пера
1/29/2007, 4:52:56 PM
Все-равно, думаю, что тебе надо продолжать писать! Я почитала здесь...Есть много интересного, но твое тверчество - ВЫДЕЛЯЕТСЯ обособленно! И , вот только не надо, не надо говорить, что ты там, не профи...Все мы не особенные профи...если на то пошло! ТАЛАНТ надо развивать! А он у тебя безусловно присутствует!!! И жаже более того!!!
finestra
Профессионал
1/30/2007, 6:40:48 AM
Часть первая. «Огненный снег»
Он смотрел Ей в глаза и видел в них пустоту, ему казалось, взгляд его исчезал в той бесконечной темно-синей бездне, и не было в ней ни единой теплой звезды, что могла бы хоть самую малость согреть тот вселенский холод, что возник между ними в последнее время. Он смотрел в глаза Ее, но видел в них лик иной, он говорил «люблю», но думал о другой. Все больше и больше в последнее время они становились чужими, он не мог объяснить и понять, а главное вспомнить тот момент, когда пути их разошлись, и что послужило причиной отдаления. Всегда они шли рука об руку, всегда они нужны были друг другу, но теперь, сейчас он оглянулся и вдруг увидел, что никого рядом с ним-то и нет, с каждым из них под руку шла лишь привычка, пустое видение, размытый серыми буднями образ погасшей мечты. Ему стало казаться, что только лишь изредка, если он приглядывался, то иногда еще мог замечать ее запоздалые слабые отблески, волей судьбы заплутавшие среди сошедшего сумрака…
Забыв о Ней, он тихим, покорным зайцем, с каким-то странным и негасимым чертовским блеском в глазах, едва успев натянуть пальто и еле слышно бросить на ходу Ей бездушные прощальные слова, выскочил за дверь, втайне надеясь на то, что Она не услышит слабого стука. Весь его день прошел в томительном и напряженном ожидании этого сладостного и в то же время тревожного момента. Что-то невероятное и непостижимое обыкновенным разумом его тянуло туда. К ней. Другой. И эта другая стала его сокровенной тайной страстью, которой он жил уже несколько дней. Он повстречал ее случайно на улице, и видел всего-то мельком. Она вылетела перед ним из-за угла, точно молния, поразила безумной красотой и также внезапно куда-то исчезла, затерявшись среди городской суеты. На один лишь короткий миг их взгляды скрестились и в крохотный миг разразились дождем искр, точно хлестнули по огниву. В ту же самую секунду внутри него будто что-то щелкнуло, перевернулось и больно полоснуло остро отточенным лезвием по груди, навсегда вырвав из тесных оков его крохотный пылко затрепетавший багровый комок, еще секунду назад полный покоя и тишины. И теперь, после этой случайной встречи ему казалось, что только присутствие этой странной, загадочной незнакомки, небрежный ее взгляд, ее всякое слово в его адрес способны спасти, воскресить и вернуть на место украденную душу. Но вместе с тем нежданный сноп искр зажег в нем крохотный лучик надежды, который своим неведомым и слабым теплом отогрел внутри него заиндевелую струнку, зазвучавшую тихим, почти жалобным стоном, ставшей единственно живым существом в его безбрежной и одинокой пустоте. Этот малый, едва слышный аккорд оживил и разогнал своим тонким звучанием туманные тени прошлого и мягко стряхнул пыльный налет с давно забытых полок в его сердце, обнаружив под их слоем обветшавшие, чудом еще сохранившиеся остатки какого-то наивного, детского и беспечного счастья. Он уже и думать забыл об их былом величии, попросту полагая, что незаметно, с течением времени они сами собой под давлением тщетных будничных забот рассыпались серым пеплом по его охладевшей душе без всякой надежды на возгорание. Но теперь все иначе, теперь стоило ему только подумать о ней, как сердце тут же, осветившись мечтой и не спрашивая его воли, начинало бешено биться и грохотать, распугивая своим стуком мелкие и суетные стаи мыслей в голове и подчиняя разум шальному, горячему желанию обладать запредельной мечтой.
Уже несколько дней он поджидал ее на том самом месте, где впервые повстречал. Почти в одно и то же время, каждый вечер она, импозантно одевшись, быстрым шагом выходила из ослепительно-броского и настолько же пугающе-неприступного особняка, и всякий раз, едва выйдя на порог и чуть оглядевшись, кого-то высматривала в толпе, и, заприметив его, бросала ему мимолетный, едва ощутимый скользкий взгляд, и в тот же самый миг, убедившись, что он ее заприметил, неизменно спешила исчезнуть, стараясь как можно скорее бесследно раствориться в безликой толпе и укрыться зимней тенью, оставив его воспаленный разум ни с чем. И эта немая, понятная только лишь им двоим, игра пламенных взоров вот уже несколько дней заводила его и пробудила дремавший до сего момента в нем инстинкт охотника. Он преследовал ее, будто видение, словно призрак, идя каждый раз за нею по пятам и выслеживая, как преследуют метким взглядом ничего не подозревающую добычу, пребывая в совершенной уверенности, что дело жертвы решенное и участь предначертана. Однако его вожделенная мечта до сих пор была не подвластна его жгучему желанию обладать ею и изо дня в день оказывалась чуть хитрее и изворотливее. И вот он снова стоит у грани, еще один шаг до черты. За той полосой ему виделась горящая пропасть, обрыв, в который хотелось нырнуть, собрав воедино все свое безрассудство и, ни на что не обращая внимания, отдать свой воспламененный разум на откуп обезумевшим чувствам. Тот жаркий огонь, ему казалось, вырастал из земли и пытался захватить все пространство под ним. И этот безумный натиск стихии вмиг охватил все безрадостное настоящее, испепелив его тотчас дотла, и теперь весь внутренний мир, очистившись и воскреснув из небытия, жаждал дождя, но еще более душа искала ливня, который враз превратил бы его пепельно-серую долину в цветущий белый сад…
Целый час он почти безотрывно вглядывался, ожидая любого движения двери в надежде, что сегодня, в этот раз ему непременно удастся ухватить перо дивной жар-птицы, выпархивающей в ночь из-за узкого полотна и страсть как пугливой до всякого шороха. Он решил, что дождется ее, несмотря ни на что, и если судьба снизойдет и сегодня уступит в их долгом противостоянии, то ему удастся привлечь ее внимание хотя бы на минуту. Да что минуту! Тут все решают секунды! Одну бы только секунду побыть с нею! И главное здесь – не оплошать. Он подойдет к ней и смело признается в своих чувствах, не будет страшить даже то, что в своем стремлении к цели может выглядеть глупым. Но вдруг? Что если его предложение покажется ей не таким безрассудным и неприличным? Вдруг и ей небезразличен однажды высеченный случаем сноп искр между ними? Зачем же тогда нужна ей эта игра? Нет, теперь все решает судьба и его твердая решительность ухватиться покрепче за тонкий властный палец Фортуны в момент рокового выбора. Ему хотелось любой силой заставить и подтолкнуть ее руку к своей, только ему нужной и обозначенной цели. Всего-навсего надо использовать шанс…
Улица мечтательно притихла, оставив его одного в закутке на темной, узкой полоске тротуара, залитой тонким слоем льда. Небеса, точно заглядевшись на его маету и заскучав от его нерешительности и не обращая никакого внимания на ленивую городскую суету у себя под ногами, неторопливо принялись за обхаживание своих ярких облачных нарядов и, сменив их на угрюмые, обыденно-серые, местами словно наспех залатанные, вскоре просыпались на мир пыльными, белыми хлопьями, норовя ими завалить как можно больше беззащитного перед их волей земного пространства. Но уже через несколько мгновений, верно, почуяв раздолье, бесконечная круговерть обрушилась сверху на город плотной липучей стеной, запрятав в себе улицы, дома, прохожих и, подхватив медленный поток людской жизни в свои могучие лапы, легонько вскружила его до беспечной сумятицы и слабо понесла вслед за собой куда-то в неизвестность.
Его мысли, занявшись одной лишь своею мечтой, казалось, жили сами собой, совершенно не обращая внимания на то, что он мерзнет уже битый час, все так же тревожно ожидая исполнения неизвестно чего. Спустя несколько минут его охватило уже самое настоящее беспокойство: а что если она сегодня так и не выйдет, что если он сегодня зря тут ждет? Погода вон какая! В такую-то не всякий и на улицу выйдет! Но в то же время другая половина его здравого смысла, не желая выслушивать веские доводы, упрямо настаивала и полагала, что незнакомка сегодня обязательно появится, нужно лишь еще немного подождать. Замерев в созерцательном ожидании, он уставился на ниспадающие снежные вереницы, которые вели с ветром веселую игру и норовили повторить его каждое слабое движение. Ему стало мерещиться, что две стихии у него на глазах слились в гармоничном единстве и танцевали перед ним какой-то странный и несколько неуклюжий вальс. От долгого вглядывания в беспросветную белизну ему отчего-то стало вспоминаться прошлое. А ведь с той, которая осталась дома, он тоже познакомился зимой. В такой же морозный день… Что же это со мной происходит? Отчего мне все это? – ясно прочел он вопрос в белых клубах снежинок. Скорее всего, это то, что иные зовут судьбой. Да нет же! Нет, все не так – не сама это доля. Это все лишь прихоть ее, ее дерзкая насмешка над жалким, смиренным человеком, который, сам того не желая, всецело отдан ей в угоду и на бесконечное растерзание. И своими тщетными попытками воспротивиться этот несчастный в ее цепких руках вызывает лишь скупую, едва заметную, ухмылку на ее безжизненном лице… глупо ей противиться. Много лет назад в Их первый день знакомства было солнце, тогда они поехали в лес и гуляли там по первозданным и нетронутым снежным коврам, оставляя на них глубокие разворошенные следы. Было хорошо… С Нею было легко, тогда Она стала воплощеньем его самых радужных грез. Даже все многоцветье сна не могло передать тех красок, что дарили ему Ее чувства. Его душа раскрылась словно цветок, среди иссушенного одиночеством мира. Но время… Время, в конце концов, взяло свое и, обесцветив эмоции, перекрасило их в обыденный, серый цвет.
Цветы! – как укол, пронзила мысль – начать лучше с цветов! Хорош он будет без таких важных и ярких выразителей его сокровенных чувств! Где-то неподалеку отсюда он видел небольшой магазинчик с цветами. Единственно, чего боялся, это вновь ее упустить в тот самый момент, когда отлучится. Он терзал себя этим тревожным волнением с минуту, но радужная мысль о ее преисполненных счастьем и радостью глазах пересилила сомнения и он, окрыленный этим светлым образом, бросился к исполнению задуманного… Выбрал большие. Белые, чистые, словно снег, и такие же холодные на вид, от них будто веяло стужей его канувшего прошлого, которую он мог ощущать даже на расстоянии, но, может, от того они становились еще пленительнее и красноречивее?
===>
Он смотрел Ей в глаза и видел в них пустоту, ему казалось, взгляд его исчезал в той бесконечной темно-синей бездне, и не было в ней ни единой теплой звезды, что могла бы хоть самую малость согреть тот вселенский холод, что возник между ними в последнее время. Он смотрел в глаза Ее, но видел в них лик иной, он говорил «люблю», но думал о другой. Все больше и больше в последнее время они становились чужими, он не мог объяснить и понять, а главное вспомнить тот момент, когда пути их разошлись, и что послужило причиной отдаления. Всегда они шли рука об руку, всегда они нужны были друг другу, но теперь, сейчас он оглянулся и вдруг увидел, что никого рядом с ним-то и нет, с каждым из них под руку шла лишь привычка, пустое видение, размытый серыми буднями образ погасшей мечты. Ему стало казаться, что только лишь изредка, если он приглядывался, то иногда еще мог замечать ее запоздалые слабые отблески, волей судьбы заплутавшие среди сошедшего сумрака…
Забыв о Ней, он тихим, покорным зайцем, с каким-то странным и негасимым чертовским блеском в глазах, едва успев натянуть пальто и еле слышно бросить на ходу Ей бездушные прощальные слова, выскочил за дверь, втайне надеясь на то, что Она не услышит слабого стука. Весь его день прошел в томительном и напряженном ожидании этого сладостного и в то же время тревожного момента. Что-то невероятное и непостижимое обыкновенным разумом его тянуло туда. К ней. Другой. И эта другая стала его сокровенной тайной страстью, которой он жил уже несколько дней. Он повстречал ее случайно на улице, и видел всего-то мельком. Она вылетела перед ним из-за угла, точно молния, поразила безумной красотой и также внезапно куда-то исчезла, затерявшись среди городской суеты. На один лишь короткий миг их взгляды скрестились и в крохотный миг разразились дождем искр, точно хлестнули по огниву. В ту же самую секунду внутри него будто что-то щелкнуло, перевернулось и больно полоснуло остро отточенным лезвием по груди, навсегда вырвав из тесных оков его крохотный пылко затрепетавший багровый комок, еще секунду назад полный покоя и тишины. И теперь, после этой случайной встречи ему казалось, что только присутствие этой странной, загадочной незнакомки, небрежный ее взгляд, ее всякое слово в его адрес способны спасти, воскресить и вернуть на место украденную душу. Но вместе с тем нежданный сноп искр зажег в нем крохотный лучик надежды, который своим неведомым и слабым теплом отогрел внутри него заиндевелую струнку, зазвучавшую тихим, почти жалобным стоном, ставшей единственно живым существом в его безбрежной и одинокой пустоте. Этот малый, едва слышный аккорд оживил и разогнал своим тонким звучанием туманные тени прошлого и мягко стряхнул пыльный налет с давно забытых полок в его сердце, обнаружив под их слоем обветшавшие, чудом еще сохранившиеся остатки какого-то наивного, детского и беспечного счастья. Он уже и думать забыл об их былом величии, попросту полагая, что незаметно, с течением времени они сами собой под давлением тщетных будничных забот рассыпались серым пеплом по его охладевшей душе без всякой надежды на возгорание. Но теперь все иначе, теперь стоило ему только подумать о ней, как сердце тут же, осветившись мечтой и не спрашивая его воли, начинало бешено биться и грохотать, распугивая своим стуком мелкие и суетные стаи мыслей в голове и подчиняя разум шальному, горячему желанию обладать запредельной мечтой.
Уже несколько дней он поджидал ее на том самом месте, где впервые повстречал. Почти в одно и то же время, каждый вечер она, импозантно одевшись, быстрым шагом выходила из ослепительно-броского и настолько же пугающе-неприступного особняка, и всякий раз, едва выйдя на порог и чуть оглядевшись, кого-то высматривала в толпе, и, заприметив его, бросала ему мимолетный, едва ощутимый скользкий взгляд, и в тот же самый миг, убедившись, что он ее заприметил, неизменно спешила исчезнуть, стараясь как можно скорее бесследно раствориться в безликой толпе и укрыться зимней тенью, оставив его воспаленный разум ни с чем. И эта немая, понятная только лишь им двоим, игра пламенных взоров вот уже несколько дней заводила его и пробудила дремавший до сего момента в нем инстинкт охотника. Он преследовал ее, будто видение, словно призрак, идя каждый раз за нею по пятам и выслеживая, как преследуют метким взглядом ничего не подозревающую добычу, пребывая в совершенной уверенности, что дело жертвы решенное и участь предначертана. Однако его вожделенная мечта до сих пор была не подвластна его жгучему желанию обладать ею и изо дня в день оказывалась чуть хитрее и изворотливее. И вот он снова стоит у грани, еще один шаг до черты. За той полосой ему виделась горящая пропасть, обрыв, в который хотелось нырнуть, собрав воедино все свое безрассудство и, ни на что не обращая внимания, отдать свой воспламененный разум на откуп обезумевшим чувствам. Тот жаркий огонь, ему казалось, вырастал из земли и пытался захватить все пространство под ним. И этот безумный натиск стихии вмиг охватил все безрадостное настоящее, испепелив его тотчас дотла, и теперь весь внутренний мир, очистившись и воскреснув из небытия, жаждал дождя, но еще более душа искала ливня, который враз превратил бы его пепельно-серую долину в цветущий белый сад…
Целый час он почти безотрывно вглядывался, ожидая любого движения двери в надежде, что сегодня, в этот раз ему непременно удастся ухватить перо дивной жар-птицы, выпархивающей в ночь из-за узкого полотна и страсть как пугливой до всякого шороха. Он решил, что дождется ее, несмотря ни на что, и если судьба снизойдет и сегодня уступит в их долгом противостоянии, то ему удастся привлечь ее внимание хотя бы на минуту. Да что минуту! Тут все решают секунды! Одну бы только секунду побыть с нею! И главное здесь – не оплошать. Он подойдет к ней и смело признается в своих чувствах, не будет страшить даже то, что в своем стремлении к цели может выглядеть глупым. Но вдруг? Что если его предложение покажется ей не таким безрассудным и неприличным? Вдруг и ей небезразличен однажды высеченный случаем сноп искр между ними? Зачем же тогда нужна ей эта игра? Нет, теперь все решает судьба и его твердая решительность ухватиться покрепче за тонкий властный палец Фортуны в момент рокового выбора. Ему хотелось любой силой заставить и подтолкнуть ее руку к своей, только ему нужной и обозначенной цели. Всего-навсего надо использовать шанс…
Улица мечтательно притихла, оставив его одного в закутке на темной, узкой полоске тротуара, залитой тонким слоем льда. Небеса, точно заглядевшись на его маету и заскучав от его нерешительности и не обращая никакого внимания на ленивую городскую суету у себя под ногами, неторопливо принялись за обхаживание своих ярких облачных нарядов и, сменив их на угрюмые, обыденно-серые, местами словно наспех залатанные, вскоре просыпались на мир пыльными, белыми хлопьями, норовя ими завалить как можно больше беззащитного перед их волей земного пространства. Но уже через несколько мгновений, верно, почуяв раздолье, бесконечная круговерть обрушилась сверху на город плотной липучей стеной, запрятав в себе улицы, дома, прохожих и, подхватив медленный поток людской жизни в свои могучие лапы, легонько вскружила его до беспечной сумятицы и слабо понесла вслед за собой куда-то в неизвестность.
Его мысли, занявшись одной лишь своею мечтой, казалось, жили сами собой, совершенно не обращая внимания на то, что он мерзнет уже битый час, все так же тревожно ожидая исполнения неизвестно чего. Спустя несколько минут его охватило уже самое настоящее беспокойство: а что если она сегодня так и не выйдет, что если он сегодня зря тут ждет? Погода вон какая! В такую-то не всякий и на улицу выйдет! Но в то же время другая половина его здравого смысла, не желая выслушивать веские доводы, упрямо настаивала и полагала, что незнакомка сегодня обязательно появится, нужно лишь еще немного подождать. Замерев в созерцательном ожидании, он уставился на ниспадающие снежные вереницы, которые вели с ветром веселую игру и норовили повторить его каждое слабое движение. Ему стало мерещиться, что две стихии у него на глазах слились в гармоничном единстве и танцевали перед ним какой-то странный и несколько неуклюжий вальс. От долгого вглядывания в беспросветную белизну ему отчего-то стало вспоминаться прошлое. А ведь с той, которая осталась дома, он тоже познакомился зимой. В такой же морозный день… Что же это со мной происходит? Отчего мне все это? – ясно прочел он вопрос в белых клубах снежинок. Скорее всего, это то, что иные зовут судьбой. Да нет же! Нет, все не так – не сама это доля. Это все лишь прихоть ее, ее дерзкая насмешка над жалким, смиренным человеком, который, сам того не желая, всецело отдан ей в угоду и на бесконечное растерзание. И своими тщетными попытками воспротивиться этот несчастный в ее цепких руках вызывает лишь скупую, едва заметную, ухмылку на ее безжизненном лице… глупо ей противиться. Много лет назад в Их первый день знакомства было солнце, тогда они поехали в лес и гуляли там по первозданным и нетронутым снежным коврам, оставляя на них глубокие разворошенные следы. Было хорошо… С Нею было легко, тогда Она стала воплощеньем его самых радужных грез. Даже все многоцветье сна не могло передать тех красок, что дарили ему Ее чувства. Его душа раскрылась словно цветок, среди иссушенного одиночеством мира. Но время… Время, в конце концов, взяло свое и, обесцветив эмоции, перекрасило их в обыденный, серый цвет.
Цветы! – как укол, пронзила мысль – начать лучше с цветов! Хорош он будет без таких важных и ярких выразителей его сокровенных чувств! Где-то неподалеку отсюда он видел небольшой магазинчик с цветами. Единственно, чего боялся, это вновь ее упустить в тот самый момент, когда отлучится. Он терзал себя этим тревожным волнением с минуту, но радужная мысль о ее преисполненных счастьем и радостью глазах пересилила сомнения и он, окрыленный этим светлым образом, бросился к исполнению задуманного… Выбрал большие. Белые, чистые, словно снег, и такие же холодные на вид, от них будто веяло стужей его канувшего прошлого, которую он мог ощущать даже на расстоянии, но, может, от того они становились еще пленительнее и красноречивее?
===>
finestra
Профессионал
1/30/2007, 6:42:20 AM
===>
Внезапно он увидел, что дверь, наконец, отворилась. Незнакомка вышла, привычно слегка огляделась и неторопливым шагом, будто звала его за собой, направилась в противоположную сторону. Позабыв все на свете, он выскочил из своего укрытия и бросился за ней сквозь мятежные клубы снегопада, желавшие скрыть в себе любое движение мира. Ему оставалось добежать до нее еще с десяток шагов, как нога зацепилась за укрытый снежной ватой вмерзший камень, и он кубарем полетел в сугроб. Едва опомнившись, он хватился рукой за полыхнувшее огнем лицо и провел по нему холодной рукой. На ладони осталась короткая ярко красная полоса – от удара о землю он прокусил губу, и теперь небольшая рана жгла все лицо саднящей болью. Тысячи мыслей, словно осы, в голове набросились на него с жужжащим осуждением и упреком. Ясно указывая на то, что судьба усмехнулась над ним и снова одернула его в тот момент, когда он был наиболее близок к осуществлению своей мечты, и по обыкновению выставила неудачником. Долгожданный и желаемый миг встречи в одну секунду исчез в беспросветном небытие. В этот момент ему захотелось рвать и метать, но в то же время он отчетливо понимал, что это все бесполезно, вновь судьба пришла по его душу с властным требованием учтивого смирения и почитания. Он уселся в сугроб и громко засмеялся, подняв голову в молчаливое серое небо, надеясь тем самым принизить победу рока. Сквозь смех он внезапно расслышал громкий женский голос:
– С вами все в порядке?
Он прекратил смеяться и обернулся к ней. Это была она. Та, которую он больше всего на свете желал видеть минуту назад. Всего секунду назад он думал, что потерял ее навсегда, но случай любезно выдал ему еще один шанс, потребовав взамен красы и изящества их свидания. Их встреча ему представлялась совершенно иначе. В один миг все сбилось и пошло наперекосяк… Нет, это он первый должен был к ней подойти, а теперь что? Что она подумает о нем? Он сидит, поверженный небом, у ее ног на земле, весь вывалянный в снегу, с разбитой губой и туманным рассудком. К черту! Все к черту! За одну секунду весь его радужный мир обвалился и с грохотом, задевая острыми осколками душу, полетел в тартарары.
– У вас есть платок? У вас на лице кровь. Возьмите же мой! – она быстро достала из сумочки ажурный шелковый платок и протянула ему, – приложите со снегом, скорее пройдет…
– Спасибо… Он молча, стараясь не глядеть ей в глаза, медленно скользнул взглядом по ее испуганному лицу и, вытянув руку, забрал кусочек ароматной материи.
– Ах! Боже мой, это вы! – игриво удивилась она, – мне кажется, я часто вас здесь замечала.
– Да, я живу тут неподалеку… – соврал он без всякого интереса и, прижав платок к рассеченной губе, задумался. В голове вновь завертелась странная и ноющая круговерть сумбурных мыслей, похожая на снежный буран. Это твой шанс! Посмотри, вот она! Рядом с тобой! Не будь глупцом… Осталось протянуть только руку… Он вскочил и, уставившись в бездну ее черных глаз, начал решительно и негромко объясняться: – Вы… Я… знаете, а я шел за вами, да, шел за вами… ваш этот взгляд…
– О, как интересно! – не отводя глаз и с легкой загадочностью приподняв тонкие дуги бровей, тихо сказала она, – зачем же, позвольте узнать?
– Затем, чтобы сказать вам, что вы безумно, безумно красивы, не сомневаюсь, вам говорят это сто раз на дню, но смею заверить, и этого мало! – он резко замолчал. Ему хотелось в этот миг явить перед нею весь цвет своего мира мечты и фантазии, он страстно желал его изобразить во всей красе, но к его сожалению, ничего, кроме битых осколков, у него не нашлось, он выловил в голове самые обычные, пустые фразы и наскоро их произнес: – Вы мне очень понравились, я хочу с вами познакомиться.
Она усмехнулась: – Что же, вы далеко не одиноки в своем намерении, – она равнодушно вздохнула, – действительно, такое приходится выслушивать по нескольку раз в день…
– Но вы же не были против, черт возьми! И сами того желали, я уверен! А эта игра?!… – вспыхнул он, – вы же видели меня! И всегда, едва заметив, спешили укрыться в толпе… – он нервно утер свою прикушенную губу.
– Игра! – улыбнулась она, – без игры нам никак нельзя! Женщина всегда должна оставаться загадкой! Признайтесь, вам же было интересно! Наверняка, все эти дни вы терзали, вы мучили себя ответом. Ну откройтесь хотя бы самому себе, ведь вы же намерены были пойти за ним хоть на край света. Но разве ответ вам так нужен? Нет, ведь вы, едва заметив на горизонте его слабый отблеск, уже готовы отступить, бросить, идти по ложному пути, но только ради того, чтобы вновь, забыв сладость победы, почувствовать в себе горячее желание искать, нет, вас отгадка не устраивает, вам нужно еще пощекотать свои нервы, вы хотите освободиться от ощущения собственной неполноценности, но лишь затем, чтобы, заполучив в свои руки вожделенную мечту, тут же ее забросить и кинуться на поиски следующей разгадки, которая также, точно пугливая птица, вырвется из ваших рук снова и снова, и вы, в очередной раз собрав последние силы, стиснув зубы, опять-таки бежали дальше и дальше, подчиняясь особому инстинкту… разве прелесть охоты в добыче? Нет, здесь важно очарование самой игры и… и в вашем невинном стремлении обладать… В нашей с вами игре очень многое значит уяснить, кто же из нас все-таки был тот охотник? Я или вы?
– Ну знаете… Так, значит, это вы тот охотник, да?! И скажите, зачем же я вам тогда понадобился? – он равнодушно усмехнулся, боясь показаться уличенным в проигрыше.
– Любовь – это искусство, а искусство, знаете ли, оно всегда имеет свою цену. И чтобы получить за него полную стоимость, нужно суметь его хорошо преподнести и выставить в лучшем свете. Хотя, если честно, деньги для меня не самое главное… Вам еще интересна игра? Вот, возьмите, – она протянула ему небольшой розовый квадрат бумаги, на котором тончайшим витиеватым золотым тиснением было отпечатано несколько строчек, – позвоните, когда надумаете, – она кокетливо ему улыбнулась, после чего резко повернулась и быстро скрылась в дымчатой снежной тиши.
Он молча проводил ее взглядом, пока темный силуэт не исчез в белых клубах бесконечного снега, затем, будто очнувшись от продолжительного сна, стряхнул с головы снежную шапку, нашел под белым покрывалом замерзшие розы и неспешно направился в сторону дома. И чем ближе он подходил, тем больше цветы начинали казаться чужими, и он даже явственно мог ощущать, как каким-то холодным, загадочным пламенем стужи они жгут его руку. Он разжал ладонь, в ней лежал измятый кусочек шелковой материи с двумя размазанными багровыми полосками. А ведь действительно, – подумал он, глядя в обломки своей фантазии, – я совершенно забыл, что когда-то был охотником, а не робкой жертвой. И есть, есть у меня та самая, сокровенная тайна, которую еще не разгадал, и она сейчас его ждет в одиночестве, скучает по нему… Забросив подальше в сугроб пустые забавы чужого и продажного искусства, он стрелой помчался за новой ожившей мечтой, блеснувшей новым светом из-за сумрака будней.
Внезапно он увидел, что дверь, наконец, отворилась. Незнакомка вышла, привычно слегка огляделась и неторопливым шагом, будто звала его за собой, направилась в противоположную сторону. Позабыв все на свете, он выскочил из своего укрытия и бросился за ней сквозь мятежные клубы снегопада, желавшие скрыть в себе любое движение мира. Ему оставалось добежать до нее еще с десяток шагов, как нога зацепилась за укрытый снежной ватой вмерзший камень, и он кубарем полетел в сугроб. Едва опомнившись, он хватился рукой за полыхнувшее огнем лицо и провел по нему холодной рукой. На ладони осталась короткая ярко красная полоса – от удара о землю он прокусил губу, и теперь небольшая рана жгла все лицо саднящей болью. Тысячи мыслей, словно осы, в голове набросились на него с жужжащим осуждением и упреком. Ясно указывая на то, что судьба усмехнулась над ним и снова одернула его в тот момент, когда он был наиболее близок к осуществлению своей мечты, и по обыкновению выставила неудачником. Долгожданный и желаемый миг встречи в одну секунду исчез в беспросветном небытие. В этот момент ему захотелось рвать и метать, но в то же время он отчетливо понимал, что это все бесполезно, вновь судьба пришла по его душу с властным требованием учтивого смирения и почитания. Он уселся в сугроб и громко засмеялся, подняв голову в молчаливое серое небо, надеясь тем самым принизить победу рока. Сквозь смех он внезапно расслышал громкий женский голос:
– С вами все в порядке?
Он прекратил смеяться и обернулся к ней. Это была она. Та, которую он больше всего на свете желал видеть минуту назад. Всего секунду назад он думал, что потерял ее навсегда, но случай любезно выдал ему еще один шанс, потребовав взамен красы и изящества их свидания. Их встреча ему представлялась совершенно иначе. В один миг все сбилось и пошло наперекосяк… Нет, это он первый должен был к ней подойти, а теперь что? Что она подумает о нем? Он сидит, поверженный небом, у ее ног на земле, весь вывалянный в снегу, с разбитой губой и туманным рассудком. К черту! Все к черту! За одну секунду весь его радужный мир обвалился и с грохотом, задевая острыми осколками душу, полетел в тартарары.
– У вас есть платок? У вас на лице кровь. Возьмите же мой! – она быстро достала из сумочки ажурный шелковый платок и протянула ему, – приложите со снегом, скорее пройдет…
– Спасибо… Он молча, стараясь не глядеть ей в глаза, медленно скользнул взглядом по ее испуганному лицу и, вытянув руку, забрал кусочек ароматной материи.
– Ах! Боже мой, это вы! – игриво удивилась она, – мне кажется, я часто вас здесь замечала.
– Да, я живу тут неподалеку… – соврал он без всякого интереса и, прижав платок к рассеченной губе, задумался. В голове вновь завертелась странная и ноющая круговерть сумбурных мыслей, похожая на снежный буран. Это твой шанс! Посмотри, вот она! Рядом с тобой! Не будь глупцом… Осталось протянуть только руку… Он вскочил и, уставившись в бездну ее черных глаз, начал решительно и негромко объясняться: – Вы… Я… знаете, а я шел за вами, да, шел за вами… ваш этот взгляд…
– О, как интересно! – не отводя глаз и с легкой загадочностью приподняв тонкие дуги бровей, тихо сказала она, – зачем же, позвольте узнать?
– Затем, чтобы сказать вам, что вы безумно, безумно красивы, не сомневаюсь, вам говорят это сто раз на дню, но смею заверить, и этого мало! – он резко замолчал. Ему хотелось в этот миг явить перед нею весь цвет своего мира мечты и фантазии, он страстно желал его изобразить во всей красе, но к его сожалению, ничего, кроме битых осколков, у него не нашлось, он выловил в голове самые обычные, пустые фразы и наскоро их произнес: – Вы мне очень понравились, я хочу с вами познакомиться.
Она усмехнулась: – Что же, вы далеко не одиноки в своем намерении, – она равнодушно вздохнула, – действительно, такое приходится выслушивать по нескольку раз в день…
– Но вы же не были против, черт возьми! И сами того желали, я уверен! А эта игра?!… – вспыхнул он, – вы же видели меня! И всегда, едва заметив, спешили укрыться в толпе… – он нервно утер свою прикушенную губу.
– Игра! – улыбнулась она, – без игры нам никак нельзя! Женщина всегда должна оставаться загадкой! Признайтесь, вам же было интересно! Наверняка, все эти дни вы терзали, вы мучили себя ответом. Ну откройтесь хотя бы самому себе, ведь вы же намерены были пойти за ним хоть на край света. Но разве ответ вам так нужен? Нет, ведь вы, едва заметив на горизонте его слабый отблеск, уже готовы отступить, бросить, идти по ложному пути, но только ради того, чтобы вновь, забыв сладость победы, почувствовать в себе горячее желание искать, нет, вас отгадка не устраивает, вам нужно еще пощекотать свои нервы, вы хотите освободиться от ощущения собственной неполноценности, но лишь затем, чтобы, заполучив в свои руки вожделенную мечту, тут же ее забросить и кинуться на поиски следующей разгадки, которая также, точно пугливая птица, вырвется из ваших рук снова и снова, и вы, в очередной раз собрав последние силы, стиснув зубы, опять-таки бежали дальше и дальше, подчиняясь особому инстинкту… разве прелесть охоты в добыче? Нет, здесь важно очарование самой игры и… и в вашем невинном стремлении обладать… В нашей с вами игре очень многое значит уяснить, кто же из нас все-таки был тот охотник? Я или вы?
– Ну знаете… Так, значит, это вы тот охотник, да?! И скажите, зачем же я вам тогда понадобился? – он равнодушно усмехнулся, боясь показаться уличенным в проигрыше.
– Любовь – это искусство, а искусство, знаете ли, оно всегда имеет свою цену. И чтобы получить за него полную стоимость, нужно суметь его хорошо преподнести и выставить в лучшем свете. Хотя, если честно, деньги для меня не самое главное… Вам еще интересна игра? Вот, возьмите, – она протянула ему небольшой розовый квадрат бумаги, на котором тончайшим витиеватым золотым тиснением было отпечатано несколько строчек, – позвоните, когда надумаете, – она кокетливо ему улыбнулась, после чего резко повернулась и быстро скрылась в дымчатой снежной тиши.
Он молча проводил ее взглядом, пока темный силуэт не исчез в белых клубах бесконечного снега, затем, будто очнувшись от продолжительного сна, стряхнул с головы снежную шапку, нашел под белым покрывалом замерзшие розы и неспешно направился в сторону дома. И чем ближе он подходил, тем больше цветы начинали казаться чужими, и он даже явственно мог ощущать, как каким-то холодным, загадочным пламенем стужи они жгут его руку. Он разжал ладонь, в ней лежал измятый кусочек шелковой материи с двумя размазанными багровыми полосками. А ведь действительно, – подумал он, глядя в обломки своей фантазии, – я совершенно забыл, что когда-то был охотником, а не робкой жертвой. И есть, есть у меня та самая, сокровенная тайна, которую еще не разгадал, и она сейчас его ждет в одиночестве, скучает по нему… Забросив подальше в сугроб пустые забавы чужого и продажного искусства, он стрелой помчался за новой ожившей мечтой, блеснувшей новым светом из-за сумрака будней.
finestra
Профессионал
1/30/2007, 2:29:11 PM
Текст в жанре сатиры.
Опус под названием Почему мне не нравятся труды товарища Сидорова и его необходимо признать личностью не достойной творческих высот.
Все дело в том, что вышеупомянутый товарищ, хотя, честно говоря, нам он совершенно не товарищ, ибо посягнул! вы только подумайте! На святое звание писателя и автора работы, намеревающейся остаться в вечности! Нет, господа-товарищи, такого мы не потерпим, ибо, как где-то уже было сказано, что до сего момента он слыл глупцом, причем подозреваю, абсолютно признанным и, увы, безнадежным. Да-да, безнадежным, и мнение это отнюдь не мое, а всеми уважаемого и безоговорочно почитаемого Мыслителя и Умопомрачителя в седьмом поколении вождя всех кривоглазых борзописых критиков, но, однако заметьте, признанного Его величайшим упоминанием всуе.
Итак, что же пишет так называемый писатель Сидоров? Чем горит его разум и какой яркой мыслью пытается совратить неискушенного читателя? Ах! Вы только подумайте! Для начала обратите внимание на название! И как только его извилина смогла так завернуться?… «Дары собора чувств»! Уму не постижимо! Во-первых, дары ли? Ну и, конечно же, всем известно, что собора чувств не может быть в принципе, а во-вторых, что же это за дары такие? Явно автор переврал и переусердствовал в погоне за славой и мыслью. Видать, слава-то ему покоя не дает, но ничего, мой любезный почитатель серости, не позволим, не дадим, не таких ломали… Вернемся же. Предположим, так и быть – снизойдем, на миг согласимся с его взглядом, пофантазируем так сказать, возможно, этот недостойный радужный сказитель пытался поведать нам, что раскрывает самого себя перед читателем, хочет тем самым показать свою открытость и проникнуться доверием к читателю. Хитрый, однако, ход! Но вот здесь-то и есть его главный просчет! Мы-то знаем, мы-то уже верим в одно абсолютное мнение всеми почитаемого, великого и нерушимого мыслью Критика, раз указавшего на свое место этому задире автору. И на сей раз мы тоже не допустим потворства. Дары, дары, – кстати, пишет он же, – но сам-то небось, не задаром их писал, на что-то же надеялся, хотел урвать с бедного и беззащитного читателя пару монет… Но и тут не вышло! И ваш почтенный слуга, обратите внимание, приложил немало усилий по остановке этого торжества многоцветья фантазии. В общем, совсем недавно, посовещавшись, мы с коллегами по цеху пришли к выводу, что название неоправданно изысканное и вызывающее, стоило бы назвать не иначе как «Мы наш убогий!», вот смотрите, далее-то ко второй строке автор уже начинает прозревать и даже упоминает о «стихии запредельной и чуждой», но потом уходит от нее и снова впадает только ему понятную отрешенность бытия, и вот что же мы видим в третьей строке? А вот что: «Дар случайный, дар мгновенный, Тишина, продлись! Продлись!» и вот, казалось бы, тишина, покой, забвение, но смотрим строками ниже «Звезды первые зажглись». Ну что же! Не спится ему, все куда-то рвется, но мы-то знаем, что все его потуги напрасны, ибо вся его материя стиха пропитана никчемным и ничего не говорящими нашему милому пустозвонному сердцу какими-то яркими и сложными к понятию символами. Что вы! Даже не пытайтесь их понять! Наша чернильная коллегия трое суток силилась расшифровать суть данного рифмоплетства, и пришла к совершенно ясному выводу, что данный писака так ничего и не сказал, разве что выразил свое отношение к тишине, которая, как вы правильно можете заметить, ничего кроме пустоты не выражает. С этим можно, думаю, согласиться. Но позвольте ему возразить, зачем тогда он приписал туда сокрытые от читателя мечтанья? Почему в тишине обязательно нужно мечтать, будто других дел нет! Нет, господа-товарищи, все это от праздности и чрезмерного таланта! Пока такие личности высовывают свою керосиновую голову из нашего полумрака, не быть нам совершенной пустотой… Увы.
Впрочем, надежда у нас есть! Пока ты, забвенный читатель, будешь неукоснительно исполнять повеления нашего Помрачителя душ и высказываться хотя бы и в дурном, но таком милом нашему сумраку тоне, мы будем живы и не канем в нашу Лету! Ах, совсем запамятовал! Вы еще не видели рифму его стиха, пренепременно отвратительная! Не всегда точная, буквы-то не совпадают! Ритм, конечно же, есть, в этом автору не откажешь! Но слова не подобрал! Не сумел! Не мешало бы подучиться, а потом уже лезть на пьедестал! Здесь и так уже не протолкнуться, и еще один пытается втиснуться! Так не дадим же! Скинем, затопчем, сокрушим! Изберем за девиз «Автор всегда глуп» и тогда мы обретем вечный покой и тишину, без всяких тебе звезд и мечтаний, коими насквозь пышет весь стих.
Как вы после всего сказанного считаете, мой малоуважаемый читатель, разве достоин вышеупомянутый товарищ Сидоров после такой достойнейшей оценки его стишков на всемирное признание? Нет, господа-товарищи, мне таким будущее его не видится, таким не место на постаменте славы! Обращаю внимание на то, что мое мнение безосновательно краткое и в большей степени опирается на уже выработанную и определенную точку зрения Самого Величества, я только ее лишь оформил в несколько понятном виде автору разбираемого стишка. Так что, собрав воедино все точки зрения, выношу свой вердикт: признать пис.Сидорова личностью несоответствующей нашему мировоззрению и ратовать за скорейшее отлучение от письма, дабы не повадно было и не возмущал спокойствия и тишины мракобесия!
Всегда с великим утомлением и недальновидностью ваш Клим Чугункин.
(строки из стихотворения В.Брюсова "Тишина")
Опус под названием Почему мне не нравятся труды товарища Сидорова и его необходимо признать личностью не достойной творческих высот.
Все дело в том, что вышеупомянутый товарищ, хотя, честно говоря, нам он совершенно не товарищ, ибо посягнул! вы только подумайте! На святое звание писателя и автора работы, намеревающейся остаться в вечности! Нет, господа-товарищи, такого мы не потерпим, ибо, как где-то уже было сказано, что до сего момента он слыл глупцом, причем подозреваю, абсолютно признанным и, увы, безнадежным. Да-да, безнадежным, и мнение это отнюдь не мое, а всеми уважаемого и безоговорочно почитаемого Мыслителя и Умопомрачителя в седьмом поколении вождя всех кривоглазых борзописых критиков, но, однако заметьте, признанного Его величайшим упоминанием всуе.
Итак, что же пишет так называемый писатель Сидоров? Чем горит его разум и какой яркой мыслью пытается совратить неискушенного читателя? Ах! Вы только подумайте! Для начала обратите внимание на название! И как только его извилина смогла так завернуться?… «Дары собора чувств»! Уму не постижимо! Во-первых, дары ли? Ну и, конечно же, всем известно, что собора чувств не может быть в принципе, а во-вторых, что же это за дары такие? Явно автор переврал и переусердствовал в погоне за славой и мыслью. Видать, слава-то ему покоя не дает, но ничего, мой любезный почитатель серости, не позволим, не дадим, не таких ломали… Вернемся же. Предположим, так и быть – снизойдем, на миг согласимся с его взглядом, пофантазируем так сказать, возможно, этот недостойный радужный сказитель пытался поведать нам, что раскрывает самого себя перед читателем, хочет тем самым показать свою открытость и проникнуться доверием к читателю. Хитрый, однако, ход! Но вот здесь-то и есть его главный просчет! Мы-то знаем, мы-то уже верим в одно абсолютное мнение всеми почитаемого, великого и нерушимого мыслью Критика, раз указавшего на свое место этому задире автору. И на сей раз мы тоже не допустим потворства. Дары, дары, – кстати, пишет он же, – но сам-то небось, не задаром их писал, на что-то же надеялся, хотел урвать с бедного и беззащитного читателя пару монет… Но и тут не вышло! И ваш почтенный слуга, обратите внимание, приложил немало усилий по остановке этого торжества многоцветья фантазии. В общем, совсем недавно, посовещавшись, мы с коллегами по цеху пришли к выводу, что название неоправданно изысканное и вызывающее, стоило бы назвать не иначе как «Мы наш убогий!», вот смотрите, далее-то ко второй строке автор уже начинает прозревать и даже упоминает о «стихии запредельной и чуждой», но потом уходит от нее и снова впадает только ему понятную отрешенность бытия, и вот что же мы видим в третьей строке? А вот что: «Дар случайный, дар мгновенный, Тишина, продлись! Продлись!» и вот, казалось бы, тишина, покой, забвение, но смотрим строками ниже «Звезды первые зажглись». Ну что же! Не спится ему, все куда-то рвется, но мы-то знаем, что все его потуги напрасны, ибо вся его материя стиха пропитана никчемным и ничего не говорящими нашему милому пустозвонному сердцу какими-то яркими и сложными к понятию символами. Что вы! Даже не пытайтесь их понять! Наша чернильная коллегия трое суток силилась расшифровать суть данного рифмоплетства, и пришла к совершенно ясному выводу, что данный писака так ничего и не сказал, разве что выразил свое отношение к тишине, которая, как вы правильно можете заметить, ничего кроме пустоты не выражает. С этим можно, думаю, согласиться. Но позвольте ему возразить, зачем тогда он приписал туда сокрытые от читателя мечтанья? Почему в тишине обязательно нужно мечтать, будто других дел нет! Нет, господа-товарищи, все это от праздности и чрезмерного таланта! Пока такие личности высовывают свою керосиновую голову из нашего полумрака, не быть нам совершенной пустотой… Увы.
Впрочем, надежда у нас есть! Пока ты, забвенный читатель, будешь неукоснительно исполнять повеления нашего Помрачителя душ и высказываться хотя бы и в дурном, но таком милом нашему сумраку тоне, мы будем живы и не канем в нашу Лету! Ах, совсем запамятовал! Вы еще не видели рифму его стиха, пренепременно отвратительная! Не всегда точная, буквы-то не совпадают! Ритм, конечно же, есть, в этом автору не откажешь! Но слова не подобрал! Не сумел! Не мешало бы подучиться, а потом уже лезть на пьедестал! Здесь и так уже не протолкнуться, и еще один пытается втиснуться! Так не дадим же! Скинем, затопчем, сокрушим! Изберем за девиз «Автор всегда глуп» и тогда мы обретем вечный покой и тишину, без всяких тебе звезд и мечтаний, коими насквозь пышет весь стих.
Как вы после всего сказанного считаете, мой малоуважаемый читатель, разве достоин вышеупомянутый товарищ Сидоров после такой достойнейшей оценки его стишков на всемирное признание? Нет, господа-товарищи, мне таким будущее его не видится, таким не место на постаменте славы! Обращаю внимание на то, что мое мнение безосновательно краткое и в большей степени опирается на уже выработанную и определенную точку зрения Самого Величества, я только ее лишь оформил в несколько понятном виде автору разбираемого стишка. Так что, собрав воедино все точки зрения, выношу свой вердикт: признать пис.Сидорова личностью несоответствующей нашему мировоззрению и ратовать за скорейшее отлучение от письма, дабы не повадно было и не возмущал спокойствия и тишины мракобесия!
Всегда с великим утомлением и недальновидностью ваш Клим Чугункин.
(строки из стихотворения В.Брюсова "Тишина")