Чёрные сказки белой зимы

Подмёрзла земля, сыпет холодной крупкой небо, короток день... Закрылись Светлые Небеса, всё вольготней бродит по земле Морок, всё сильнее дети его. Неотвратимо наступает зима...

А у нас здесь у нас задёрнуты тяжёлые бархатные шторы, в комнате - для уюта - только свет от камина, перед которым на огромном мягком мягком ковре, в странных узорах которого угадываются непонятные знаки, стоит низкий столик, на котором бутылка "Джека Дэниэлса" (найдётся что-нибудь и для дам, если они окажут нам честь своим присутствием), коробка "Кахибо", бокалы, пепельница и странная фигурка - что-то похожее на осьминога - из тёмного дерева.

И почему бы нам, когда на улице холод и мрак, усевшись на ковёр, не порадовать друг друга страшными историями? Ведь ничего не может быть лучше к ночи, чем такая сказка.

Итак, начну первым.

Простое женское счастье

Начало

В давние времена, когда человечество было прекрасным в своей юности и бурлило избытком свежих сил, странствовал по земле один из сыновей того, чьё имя к ночи и всуе нам тут поминать не следовало бы. Обликом сходен с сынами человеческими, в странствиях своих искал он равных себе по силе героев, дабы сразив их в поединке, иметь право присвоить себе их душу, поглотить её, и тем самым приумножить свою мощь. Под многими именами был известен Чёрный Воин, и битвы эти во многих легендах были отражены. Но случилось то, что должно было, в конце концов, случиться - кончились герои. Чахл и вял, сер и бледен стал человеческий род. И тысяча, и десять тысяч поглощенных подкисших и с тухлецой дряблых душонок никак не утоляли голод, вызывая лишь отвратительную изжогу… Без цели, скучая, блуждал по свету Чёрный Воин, превратившись в Чёрного Странника. Но однажды, в Пустыне Всех Пустынь, на краю Мира, у входа в Пирамиду Ночи, повстречал он своего брата. Славный своей мудростью, в облике исполинского змея, спокойно дремал тот под шопот созвездий и тиканье часов зодиака. О многом, долго и не спеша, беседовали братья, и среди прочего сказал Змей Страннику, желая помочь ему утолить его голод: «Вот посмотри на людей. Многому я их научил – например, готовить пищу, и теперь они могут из продуктов, невкусных и почти несъедобных сырыми, готовить изысканные блюда. Наша пища – души. Доселе ты ел их сырыми, такими, какими находил. Но теперь, похоже, пришло время заглянуть тебе в мою Особую Кулинарную Книгу…»

***

Что-то в горле у меня пересохло. Терпение, скоро узнаете, что было дальше...

Ну вот, так-то лучше. Слушайте дальше...

Простое женское счастье

Чёрный Любовник

Доныне бродит по земле Чёрный Странник, но теперь его называют Чёрным Любовником. Скрытый плащом серости, обыденности, неприметности выбирает он среди многих женщин ту, которая достойна его гурманского вкуса, прихоти которого понятны только ему одному. Найдя же, является перед ней в своём истинном облике, в котором его величие, сила и слава его бесчисленных побед. И не помнит после этого женщина себя саму… В миг, когда взрываются её лоно и чресла невыносимой болью и немыслимым наслаждением, когда в сознании её рушатся все занавеси видимого мира, когда сворачивается небосвод и осыпаются звёзды, когда проваливается земля, открывая такие бездны, о существовании которых простые смертные и не подозревают, когда непонятно, то ли краткий миг, то ли тысячи веков пролетели, тогда… Тогда не семя живое в её живое тело извергает Любовник, но клубки мерзких чёрных червей из болот далёкой планеты под Чёрным Солнцем льются в сознание избранной любовнице. И живут там с тех пор, и плодятся, и умирают, и из тел их вырастают грибы, прекрасные, как изысканные цветы, но невыносимые своим мерзким зловонием. И плывут над ними в лиловом небе багровые тучи, проливаясь кровавым дождём, и играют вокруг на треснувших флейтах толпы осклизлых жабоподобных тварей… Когда душа, будучи истерзана ужасом, болью, страхом, отчаянием и безнадёжностью так, что выносить это уже немыслимо, расстаётся с телом, которое бросается с крыш и под поезда, виснет на проводах и бельевых верёвках, бросается в котлы с кипящим гудроном и баки с серной кислотой, сжигает внутренности уксусной эссенцией и аккумуляторной щёлочью, исступлённо режет себя ножом, пока не лишится всей крови – она становится призом своего хозяина, который считает, что в таком виде на вкус она чрезвычайно недурна и каждый раз благодарит своего брата, Мудрого Змея, за рецепт этого кулинарного изыска.

***

Терпение, мои добрые терпеливые слушатели, я практически уже закончил...

Простое женское счастье

Эпилог

Вот такая вот история. Ах, да – забыл добавить: перед, тем, как разум окончательно терял связь с внешним миром, все женщины – как одна – утверждали, что за пережитый миг ни жизнь свою, ни разум, ни душу отдать им совершенно не жалко. Так что всё по-честному.

Вот такое оно, простое женское счастье. Плохо только то, что самой найти его не получится, как бы этого не хотелось. Оно само вас найдёт - если вы его достойны. Причём – будьте уверены – в самый неподходящий момент.

***

Напугал? Нет? Ну уж как умеем...

Может, кто-то свою историю рассказать хочет? А нет, так я - чуть позже - снова вам что-нибудь этакое расскажу.

Отведя взгляд от огня и стряхнув пепел со своей «гаваны», одобрительно похмыкивая, испросив разрешения уважаемого рассказчика, под неявные шорохи за окном и легкое потрескивание поленьев, я медленно, вполголоса начинаю свою историю…

...Шепни «Бу!» в темноте за её спиной, и она тотчас испустит пронзительный крик,
судорожно обернется, тогда бросайся на неё – выдави глаза, они уже больше
не понадобятся ей, в этой темноте невозможно тебя разглядеть…
...Ведь ты всего лишь призрак, а потому – неосязаем. Хотя, изрядно сказано: всего лишь…
Ты сам и пространство и время этих бесконечных сплетений, переходов, тупиков
и сводов мрачного лабиринта, сам есть и дух и материя этого мрачного
порождения неведомого никому разума. Ты есть он, и твоё собственное уже
давно растворилось в нем.
...И вот сейчас она пробирается наощупь вдоль грубой, истерзанной временем кладки,
в узких проходах, еще пока где-то на самом краю, не зная, что впереди ждут
её лишь ужас бесконечности и бессмысленности любого пути…
Она движется, пока только напугана, и очень хочет понять – где она?
Каждое её осторожное движение отзывается в тебе непередаваемой гаммой
чувств и ощущений, вызывая удивление, лёгкое раздражение, и - где-то
глубоко-глубоко, - зарождающееся тепло…
Твоё сознание трепещет от прикосновений её тоненьких
пальчиков, прерывистое влажное дыхание едва слышно. Она боится, но всё
еще движется. Вперёд? Увы, но ты знаешь – здесь нет никаких «вперёд», как
нет и забытых тобою слов, которыми когда-то обозначили стороны света.
...Важнее – она пока еще движется, и ты внемлешь каждому её движению…
Наверное, скоро она, обессилев, сползет на сырые плиты пола, и ужас охватит
её, доберется до самого сердца, сожмет его крепко, и вот тогда - шепни «Бу!»
в темноте за её спиной, и она тотчас испустит пронзительный крик, судорожно
обернется… Тогда бросайся на неё – выдави глаза, они уже больше не понадобятся
ей, живым невозможно тебя разглядеть…
...С последней судорогой она станет твоей, прими её в свои объятья –
ведь что-то подсказывает мне, ты этого столько ждал…

До чего приятно, полулёжа на мягком ковре, смотреть в пламя камина! Помните, я вам ещё историй обещал? Их есть у меня, вот только виски себе плесну, что б в горле не пересыхало... Слушайте.

Деревенька Светлые Борки

Деревня

Деревенька Светлые Борки и в лучшие-то годы особым процветанием не отличалась. 14 км от центральной усадьбы по дороге, которая зимой и летом – одно название. Но как-то худо-бедно жизнь там теплилась: что-то сеяли-собирали, ферма была, ну и в каждом дворе – какое-никакое хозяйство. Потом времена поменялись, никому ничего не надо, не стало совхоза - каждый выживай, как хочешь. Кто помоложе да пошустрей, в райцентр да в город подались. Оставшиеся забытые детьми старики доживали свой век, кто как мог, тупо ожидая смерти, молодые да непутёвые пили от тоски и безнадёги, махнув на всё рукой. Пустела деревенька Светлые Борки. Пустела и спивалась. Пустела, спивалась и вымирала... И исчезла – из реестров, с карт и из всего того, где подобные деревеньки числятся-значатся-обозначены. Но в стороне от всех дорог и от круга всех интересов – с лица земли она не исчезла. Стоит она и поныне.

Слепыми, мутными окнами, в которых теперь никогда не бывает света, смотрит она на пустыри, которые когда-то были огородами, на остатки развалившихся заборов с клочьями истлевших тряпок, на ржавые остовы тракторов, покосившиеся столбы с оборванными проводами, заросли кустов и бурьяна, под которыми лежат кучи какого-то мусора. Теперь здесь никогда не бывает дня: тёмная ночь ненадолго сменяется серым мутным мороком, в котором не видно, где кончается небо и начинается земля, в котором нет света и нет теней и границы предметов нечётки. Мертва деревня. Но мёртвая - не значит пустая...

***

Ой, моя кошечка Басти пришла. Нет-нет господа, гладить её не надо, и уж тем более не пытайтесь взять её на руки - фамильярностей она не переносит. Ты же знаешь все мои истории, а кое-что и своими глазами видела. Просто посмотреть на огонь пришла? Ну сиди.

Вечер потихоньку переходит в ночь, а я продолжаю...

Деревенька Светлые Борки

Жители

Да, деревенька не пуста. Вон на скамеечке, у пустого створа калитки щербатого забора, сидит баба Ира, монотонным движением, день и ночь, забрасывая в свой теперь уже беззубый рот несуществующие семечки. Пустые впадины её глаз как обычно наставлены на улицу. Но разве не та же баба Ира – в доме – лежит кучей бесформенного тряпья, из которого торчат жёлтые кости с чёрными остатками гнилой плоти, скалясь черепом в весёлом цветастом синтетическом платочке? Кто знает, в какой последний путь отправилась она с кровати, к чему ползла и до чего не доползла? Вот и Сашка на ящике у развалин сгоревшего давным-давно магазина курит и курит невидимую папиросу, одновременно будучи полуистлевшим трупом в ближайшем сарае, где он в пьяном сне захлебнулся своей блевотиной. С лопатой совершает свой вечный обход дворов Семеныч – вечный поиск уже ненужного колыма для опохмела, ибо до сих пор зловонные останки его висят на проводе в кочегарке, где он повесился в белой горячке… Да и остальные неупокоенные в земле сельчане тоже находятся в мёртвом круговороте своих мёртвых дел. Одним словом, мёртвая жизнь мёртвой деревни идёт своим чередом.

Но есть и новые жители – те, кто вышли из горячечных предсмертным кошмаров допивающих свои последние стаканы самогона на этой земле селян. Вот из лужи с масляными пятнами торчат чьи-то любопытные глаза-шарики на длинных стебельках; странная птица с бритвенными лезвиями вместо перьев присела на обрушившийся сруб колодца; переползает заросшие колдобины главной улицы ровный строй огромных белых личинок со слезящимися человеческими глазами по бокам; крыса с лицом хитрого старичка на куче мусора вертит в когтистых лапах бурые остатки целлулоидной куклы с оторванной головой и без ноги; с хихиканьем гоняются друг за другом маленькие горбатые карлики с шишковатыми головами жаб… Везде что-то мелькает, прячется в жухлых остатках травы, скалится из проёмов слепых окон...

***

Ну ладно, ладно, господа - не надо попрекать меня излишней длиной моих рассказов. Скоро я уже закончу.

Ну что, соблазнил я вас? Не захотелось ещё променять шум и беготню бестолковой суеты городской жизни на мирный покой сельского быта? Нет? Тогда слушайте дальше.

Деревенька Светлые Борки

Скромный сельский праздник

Но раз в году, в ночь первого осеннего полнолуния, размеренная жизнь деревни Светлые Борки меняется. Вскипает и расступается вода деревенского пруда, и из него не спеша выходит Хозяйка, которую раньше звали Танькой. Закачанная в пруд болотная водица пополам с соляркой, мазутом и ссаками пьяных трактористов волшебным образом преобразила то ли утопившуюся, то ли утонувшую там по пьяни Таньку. Пакли её жиденьких белобрысых волосёнок теперь роскошными зеленоватыми волнами растекаются по плечам; заплывшие бесцветные свинячьи глазки исчезли, и теперь загадочно поблёскивают драгоценные изумруды в обрамлении бархатных ресниц; вечно опухшая морда, которую и лицом-то при жизни никто не называл, теперь пугающе красивый в своём совершенстве лик античной статуи древней богини, спокойный и безмятежный; пористая и угреватая кожа превратилась в драгоценный белоснежный мрамор; нагота её грациозного безупречного тела, бесформенно оплывшего и раскорячистого раньше, теперь невыносимо, нестерпимо, немыслимо прекрасна. Грязь под её ногами превращается в чистейший коралловый песок, и непринуждённо улегшись на него, разговаривает Дева с луной, и смеётся, когда серебряные лучики гладят её кожу, и чистым звоном маленького хрустального колокольчика рассыпается её смех. И собираются в молчаливый круг вокруг неё жители Деревни, и бывшие живыми, и никогда живыми не бывшие. И безмолвно отделяется от ближайшего леса огромная чёрная тень, похожая на чудовищную собаку, и, приблизившись к Деве, с грацией сокрытой страшной мощи спокойно ложится у её ног, и пробегают время от времени красные искорки-угольки по её шерсти…

А на много-много-много километров вокруг, в мире, населённом людьми, всем вдруг становится почему-то грустно. Тише шум, музыка и голоса, осторожней движения… Но никакими забавами этого мира такую непонятную смутную тоску не унять, ибо лекарство от неё находится не здесь. На одну лишь ночь люди это чувствуют – но не понимают. А потом всё забывается…

***

Вот такая вот была у меня на сегодня история для вас...

Снова вечер, и снова за ним придёт ночь. Люблю я ночь, ибо она - особое время, когда явное кажется не таким уж и явным, зато тайное кажется ближе. Ну а на ночь люблю я послушать хорошую историю - или доброе дело сделать, другим рассказать. Слушайте...

Золотой ключик

Из Хроник Сверчка

Давно живёт на свете Сверчок. Он был, когда никого из ныне живущих ещё на свете не было, и будет, когда все из ныне живущих уже умрут. И знакомы мы с ним тоже давно. Он помнит много странного и удивительного, и все его истории исключительно правдивы. Со мной он время от времени делится ими, а сейчас я, с его разрешения, делюсь одной такой историей с вами...

Некий раскаявшийся и обратившийся к Богу чернокнижник Крабос Барбасиус, наставляемый и опекаемый монахом-бенедиктинцем братом Дариусом Маром, обратил тёмное искусство своё против тех, кого святая католическая церковь объявила врагами рода человеческого - разного рода демонов. С помощью Книги и заклинаний, в ней содержащихся, улавливал он их и помещал в особые куклы, искусно им изготовленные, и оживали эти куклы, в которых отныне были закованы демоны, и послушны они были воле Барбасиуса. Дабы не смущать умы мирных обывателей, странствовали Барбасиус и брат Мар под видом владельцев Кукольного Театра.
Демоны же приняли дерзкий вызов людей, и один из них, Живущий В Тенях, Борротум, повелел своему ученику, алхимику из Праги Карлу, изготовить из эбенового дерева куклу, в которую и вселился. Иначе не подойти ему было к охотнику за демонами Барбасиусу, который защищал себя, своего опекуна Мара и свой Театр особым Знаком Старших, который узнал он из Книги и который закрывал путь демонам в любом их обличье, кроме как в куклах-тюрьмах, которые могли двигаться, но демонической силы были лишены.
Хитростью пробрался Борротум в Театр, и под его предводительством сражались демоны-куклы в мире людей со своими врагами. У Зеркала Тёмных Вод беседовал Борротум с их древней хранительницей, и признала она в нём Знающего и Достойного, и поведала она ему Тайну, и отдала ему Ключ. Найден был куклами путь в древний и заповедный, не людьми построенный и не людьми населённый, ныне затерянный и забытый, Град Тысячи Колонн, и шли они по этому пути, ведомые звездой Аль Нилам, переживая приключения странные и удивительные, встречая существа необычные, вроде говорящих диких лисиц и котов, речи которых мудры, лукавы и соблазнительны. В самом же Городе отперта дарованным ключом была западная башня Замка Чёрного Солнца, и прочитан и обретен был на Алтаре среди прочих знаков, начертанных Старшими, знак печати круга превращений, пользуясь которым мудрый мог разрушать многие чары. И сказаны были Слова, и скреплены были Знаком Печати, и рухнули темницы кукольных тел, и освобождены были демоны (число которых всего было девять), и вернулись, и наказали слабых людей, дерзнувших бросить им вызов.

***

Но это ещё не всё. Терпение, глоточек виски, и я продолжу...

Добавлю к рассказу Сверчка маленькую одну подробность, уже от себя. Откуда узнал? Да какая вам разница...

Золотой ключик

слово Борротума

Перед стоящими на коленях в круге девяти демонов Крабасом Барбасиусом и Дариусом Маром сказал своё слово Борротум:

"Наказанием за то, что заглянули вы в нашу Книгу, наш запретный Китаб Аль Азиф, нашего разрешения не спросив и в покорности нам не присягнув, и дерзко и самонадеянно потом бросив нам вызов, будет вам смерть. И смерть эта будет мучительна. Нет, мы не будем тыкать в вас раскалёнными железяками, выдёргивать вам суставы на хитроумных станках, поить кипящей смолой и расплавленным свинцом, варить в кипятке, ломать кости железными прутьями, подвешивать за рёбра на крючьях или поджаривать на медленном огне - как делают ваши добрые пастыри со своими неразумными заблудшими чадами. Я просто скажу вам правду, и вы не сможете мне не поверить, потому что я никогда не обманываю. А правда в том, что нет никакого бога на небе - и райских садов подле него соответственно тоже нет. Вместо него для вас и таких как вы, есть лишь кучка хитрых ряженых попов на вершине Ватиканского холма. Вижу: верите, ибо побледнели и перестали бубнить ваши дурацкие молитвы. И правильно - их никто не слышит и никогда не слушал. В миг, когда по мановению моей руки ваше тело обратится в прах, мы заберём ваши души (ибо они наша законная добыча) и скормим их младшим демонам, вечно голодным и совершенно безумным, которым в вашем мире отчасти можно уподобить бродячих собак, и станут они вечной частицей их вечного голодного безумия."

И сказал так Борротум, и сделал так, как сказал.

***

Вот и закончилась моя история. Хотя... Пожалуй, и не совсем закончилась. Дело в том, что Карл, алхимик из Праги, наученный Борротумом, стал делать маленьких куколок-големов, оживляя их частицами своей собственной души. Сколько таких куколок он сделал, и что стало с ними потом, когда последняя частица души покинула умирающее тело Карла и переместилась в последнюю куколку - неизвестно. Не живут ли они до сих пор под детскими кроватками, прикидываясь днём обычными игрушками, и оживая, когда гаснет свет? Плачут напуганные странными голосами, топотом маленьких ножек и прикосновением маленьких ручек в темноте дети, и зовут родителей, и просят включить свет и не оставлять их одних. Но не верят детям глупые родители, и снова уходят и выключают свет, и тихонечко хихикают им вслед куклы, и радуются в предвкушении своего любимого лакомства - такого вкусного и питательного Детского Страха...

***

Ну вот, вроде бы теперь уже точно всё. А знаете, у меня в детстве тоже игрушка была, Буратино называлась. Забавный такой, ручки-ножки на шарнирчиках так легко двигались, прямо казалось, что сами.

Или не казалось?

Дым от хорошей сигары, на столе - виски и мой любимый стакан.
Мой друг сверчок играет на скрипке - мелодия невыразимо грустная и невыразимо прекрасная. Он никогда не повторяется. И не повторяет.
Для разговора я спрашиваю моего маленького членистоногого друга - верно ли, в этом году, который мы только что встретили, закончится ход времён, и нам всем беспокоиться больше не о чем?
Сверчок отложил скрипку. Вздохнул. И сказал: "Друг мой Ураниусс, ну что тебе ответить? Ты и без меня знаешь, что для сотен миллионов Аннушка в этом году в любом случае разольёт своё масло. А вдруг и ты в их числе? К чему тогда тебе эти проблемы глобальной эсхатологии?" Взял свою скрипку и ушёл. Не спать. Он никогда не спит. Я вообще не знаю, куда он уходит и откуда приходит.

А я вот думаю: вдруг и правда разлила - для меня? И чего я тогда потратил столько денег на своего дантиста в этом году? К чему обречённому (возможно) это стоматологическое совершенство? А с другой стороны - почему бы мне и вообще их все не потратить, если так вопрос стоит?

Умеет же сверчок озадачить.

Сели как-то сыграть в покер граф Сен-Жермен, граф Аллесандро Калиостро и Джакомо Казанова. И хотя у одного было всего несколько су, у другого немного каких-то непонятных "копеек" из Московии, а у третьего вообще только долговые расписки от какого-то давным-давно повешенного в Севилье жида, игра пошла бодро. Карта шла всем просто невероятно, ставки росли, и около каждого из игроков постепенно росли кучки и столбики из серебряных и золотых монет. Первым не выдержал Казанова и выразился в том смысле, что, мол, эскузи, синьоры, но он совсем не понимает, что происходит. Сен-Жермен, как самый умный из всех, объяснил, что и он тоже, собственно, не понимает, но есть вещи выше слабого человеческого разума, даже если речь идёт о таких выдающихся джентльменах как он и его уважаемые партнёры.
А затем добавил, что знает одно: в это же самое время где-то сидят три унылых и выдающихся в своей тупости придурка, сосут своё кислое выдохшееся пиво, чешут свои чугунные затылки и никак не могут понять, почему им всем троим (одновременно!) так фатально не везёт, и куда делись те кучи денег, с которыми каждый из них сел за покерный стол.

Монтевидео - это в Уругвае.
В России лето, ну а там зима -
Тоской своей кого-то изнуряет,
Ночами длинными грозит свести с ума.
Там свой сверчок поёт по-уругвайски,
Перед камином по-испански речь звучит,
Там Чёрных Сказок обаяние смакуя
Своя компания (из дона одного) сидит.

- Быстрей, быстрей, ОН рассердится, когда увидит, что ЕГО тело не готово, что ты возишься, как неживой, ОН не любит таких ленивых слуг, ОН накажет тебя, очень строго накажет - так тебе и надо, тупой, ленивый, трусливый мальчишка! - пищал Шут, слепленный из пластилина грязноватого красно-коричневого цвета, туловище, ноги и руки тонкими колбасками, ступни похожи на утюги, а кисти как лепёшки, отдалённо похожие на рукавицы. Голова - большой шар без лица, без глаз, на месте рта спичкой прочерченная дуга, которая сейчас превратилась в щель, разлепилась, извивается, как змея, и оттуда доносится тонкий скрипучий старческий голос, но звучит он в голове Мальчика, звучит громко, отчётливо, страшно; от него не убежать, не спрятаться, не закрыться подушкой, он сам по себе уже страшная мука и наказание, этот голос мучителен и непереносим - как визг электрической пилы, как грохот отбойного молотка, как рёв взлетающего самолёта, как вой сирены пожарной машины.
Рядом лежит почти готовое ЕГО тело. Из тёмно-зеленого, тоже грязноватого оттенка (мальчик был аккуратен и обычно лепил с тщательностью ювелира, но смешение цветов неизбежно, в конце концов из набора разноцветных брусочков всегда получается одинаковая бурая масса) пластилина тело вылеплено тщательно, насколько позволял материал и способности мальчика. Меньше Шута, но пропорциональная фигурка, в которой каким-то странным образом ощущалась мощь. Голова лежала отдельно, и походила на череп, в котором хорошо и отчётливо видны лишь пустые квадратные глазницы, всё остальное лишь намечено несколькими движениями пальцев.
Мальчик не помнил, как он слепил Шута и начал лепить Хозяина. Он застал сам себя на полу, перед фанерной дощечкой и коробочкой с пластилином. Горела ночная лампа, неярким жёлтым светом освещая комнату, часы на тумбочке показывали 3:06.

Из эниалогии "Триумф некроманта" (художественный перевод, оригинал - Novem gradus necromantiae)
книга 1 "Детство", отрывок датируется декабрём 19.. года.

Из опубликованного здесь ранее, с небольшими изменениями.
Подшил к делу - хоть не сказка и не зимняя, но всё же черная.

Очень гадские стихи.

посвящается суицидальным группам социальных сетей, вдохновение зачерпнуто из неисчерпаемой сокровищницы поэта С.Михалкова.


А у нас в квартире газ -
Так рванёт, что похоронит
Всех козлов со мной зараз.

***

Ты, наверно, идиот -
Есть же ведь водопровод,
Тихо вскрыться в тёплой ванне
Очень даже подойдёт.

***

А у нас сегодня кошка
Родила трёх поросят -
Кот убил себя об стену,
А кабан, падлюка, рад.

***

Птеродактиль на заборе,
Ктулху лезет на чердак -
Пишет сообщенье Боря,
Не по-делу, просто так:
Я, кажись, мои камрады,
Отправляюся в полёт,
Вроде мелкие колёса,
Но по-злому как-то прёт...

***

А из нашего окна
Падать будешь до хрена...

***

А из нашего окошка
Поломаешься немножко,
На зато там иногда
Грузовик везёт дрова...

***

Это пошло, для эстетов
Есть трамвай из двух прицепов.

***

Доктор справки выдаёт,
Полицай допрос ведёт,
В морг тела везёт водитель,
А в столовке на поминках
Повар делает компот -
Все при деле и работе,
Всем деньга за то идёт!

Суицидники важны, суицидники нужны!

Прелюдия та же: публиковалось ранее на Мясорубке, чёрное, навеяно миазмами неиссякающей сокровищницы поэта С.Михалкова:

Ктулху думает о вас

Форум спит. В безлюдном вирте
В этот поздний звёздный час
Лишь не спит Великий Ктулху -
Ктулху думает о вас.

Много ёбнутых уродов
Здесь наладилось постить -
Ктулху думает о каждом,
Кто пришёл сюда тупить.

Тот - никак не насосётся,
Этот - пробует дрочить,
Тот - пытается убого
Сиськи с девочек просить.

За горами, за долами,
В кишлаке своём родном,
Гостем тут читает мальчик -
Знает Ктулху и о нём.

Даже гавносрач отстойный,
Что годами тут идёт,
Ктулху знает, Ктулху слышит -
И за каждым Он придёт.

Спрятавшись за прокси-сервер,
Дрочишь ты в своей избе,
Не надейся - знает Ктулху,
Помнит Ктулху о тебе.

Он пошлёт кошмаров стаю,
Чтоб сожрать твои мозги,
В сраную твою душонку
Поместить червей тоски.

Ктулху знает неизвестных
Клонов - где, какой и чей,
Всех ебланов анонимных,
Храбрых в скрытости своей.

Посвящается
Тарасу Григорьевичу Шевченко и
Говарду Филлипсу Лавкрафту

Проходят дни, проходят ночи.
Зима настала. Шелестит
Песок в Иреме меж колонн,
Где Старцы спят смертельным сном.
В подводном Р'Льехе Ктулху спит,
На Ленге вечный лёд лежит,
И что под ним - никто не знает.
То не мертво, что Вечность охраняет,
Которую Сверчок в раздумьях коротает,
И сказки о которой так черны
На фоне савана пришедшей вновь Зимы.