Кто для жителей Украины Сталин?

    Каждый день над рабочей слободкой, в дымном, масляном воздухе, дрожал и
ревел фабричный гудок, и, послушные  зову, из маленьких серых домов выбегали
на улицу, точно испуганные тараканы, угрюмые люди, не успевшие освежить сном
свои  мускулы. В холодном сумраке  они  шли  по  немощеной  улице  к высоким
каменным клеткам фабрики; она с равнодушной уверенностью  ждала их,  освещая
грязную дорогу  десятками жирных квадратных глаз.  Грязь чмокала под ногами.
Раздавались хриплые  восклицания сонных  голосов,  грубая  ругань  зло рвала
воздух, а  встречу  людям плыли  иные звуки - тяжелая возня машин,  ворчание
пара.  Угрюмо  и  строго  маячили  высокие  черные  трубы,  поднимаясь  над
слободкой, как толстые палки.
    Вечером, когда садилось солнце, и на стеклах  домов устало блестели его
красные лучи,  - фабрика выкидывала людей из  своих  каменных  недр,  словно
отработанный шлак, и они снова шли по улицам, закопченные, с черными лицами,
распространяя в  воздухе  липкий запах  машинного  масла,  блестя  голодными
зубами. Теперь в их голосах звучало оживление, и даже  радость, - на сегодня
кончилась каторга труда, дома ждал ужин и отдых.
    День  проглочен  фабрикой, машины  высосали из  мускулов  людей столько
силы,  сколько  им было  нужно. День бесследно вычеркнут из  жизни,  человек
сделал еще  шаг к своей могиле,  но  он видел близко перед собой наслаждение
отдыха, радости дымного кабака и - был доволен.
    По  праздникам спали часов  до  десяти, потом  люди солидные и  женатые
одевались в свое лучшее платье и  шли слушать обедню, попутно ругая молодежь
за ее равнодушие  к церкви. Из церкви возвращались домой, ели пироги и снова
ложились спать - до вечера.
    Усталость, накопленная годами, лишала людей аппетита, и для того, чтобы
есть, много  пили, раздражая желудок  острыми ожогами  водки. Вечером лениво
гуляли по улицам, и тот, кто имел галоши, надевал их, если даже было сухо, а
имея дождевой зонтик, носил его с собой, хотя бы светило солнце.
    Встречаясь  друг  с другом,  говорили  о  фабрике,  о  машинах,  ругали
мастеров, - говорили и  думали только о том, что связано с работой. Одинокие
искры неумелой,  бессильной мысли  едва мерцали в скучном однообразии  дней.
Возвращаясь домой,  ссорились  с  женами  и  часто били их, не щадя кулаков.
Молодежь сидела в трактирах или устраивала вечеринки друг у друга, играла на
гармониках, пела  похабные,  некрасивые  песни, танцевала,  сквернословила и
пила.  Истомленные трудом  люди пьянели быстро,  во всех грудях пробуждалось
непонятное, болезненное раздражение. Оно требовало выхода. И, цепко хватаясь
за каждую возможность разрядить это тревожное  чувство, люди из-за  пустяков
бросались друг  на  друга с  озлоблением  зверей. Возникали  кровавые драки.
Порою они кончались тяжкими увечьями, изредка - убийством.
    В отношениях людей всего больше было чувства подстерегающей злобы,  оно
было  такое  же  застарелое,  как и  неизлечимая  усталость  мускулов.  Люди
рождались  с  этою болезнью души, наследуя ее  от  отцов, и она черною тенью
сопровождала  их  до  могилы,  побуждая  в течение жизни к  ряду  поступков,
отвратительных своей бесцельной жестокостью.
    По  праздникам  молодежь являлась  домой  поздно  ночью  в  разорванной
одежде, в грязи и пыли, с  разбитыми лицами, злорадно хвастаясь  нанесенными
товарищам ударами,  или оскорбленная,  в гневе  или слезах обиды,  пьяная  и
жалкая, несчастная и противная. Иногда парней приводили домой  матери, отцы.
Они  отыскивали  их  где-нибудь  под  забором  на  улице  или  в  кабаках
бесчувственно  пьяными, скверно  ругали, били кулаками  мягкие,  разжиженные
водкой  тела детей, потом  более  или  менее заботливо укладывали их  спать,
чтобы рано утром, когда в воздухе темным ручьем потечет сердитый рев  гудка,
разбудить их для работы.
    Ругали  и  били  детей тяжело, но  пьянство и драки  молодежи  казались
старикам вполне законным явлением, - когда отцы были молоды, они тоже пили и
дрались, их тоже били матери и отцы. Жизнь всегда была такова, - она ровно и
медленно текла  куда-то  мутным  потоком  годы  и  годы  и вся  была связана
крепкими, давними привычками думать и делать одно и то же, изо дня в день. И
никто не имел желания попытаться изменить ее.
    Изредка  в слободку приходили  откуда-то посторонние люди. Сначала  они
обращали  на себя  внимание просто тем, что  были  чужие, затем возбуждали к
себе  легкий, внешний интерес  рассказами о местах,  где они работали, потом
новизна стиралась с  них, к ним привыкали, и они становились незаметными. Из
их рассказов было ясно:  жизнь рабочего везде одинакова. А если  это так - о
чем же разговаривать?
    Но иногда  некоторые из  них  говорили что-то неслыханное в слободке. С
ними  не  спорили, но слушали их странные речи недоверчиво. Эти речи у одних
возбуждали слепое раздражение,  у других смутную тревогу, третьих беспокоила
легкая тень надежды  на  что-то неясное, и они начинали больше  пить,  чтобы
изгнать ненужную, мешающую тревогу.
    Заметив  в чужом необычное, слобожане  долго не могли  забыть ему это и
относились  к человеку,  не  похожему на  них, с безотчетным опасением.  Они
точно боялись, что человек бросит в  жизнь  что-нибудь такое, что нарушит ее
уныло правильный ход, хотя тяжелый, но спокойный. Люди привыкли, чтобы жизнь
давила их всегда  с  одинаковой силой, и,  не  ожидая  никаких  изменений  к
лучшему, считали все изменения способными только увеличить гнет.
    От  людей, которые говорили новое,  слобожане молча сторонились.  Тогда
эти люди исчезали, снова  уходя куда-то, а оставаясь на фабрике,  они жили в
стороне,  если  не  умели  слиться  в  одно  целое  с  однообразной  массой
слобожан...
    Пожив такой жизнью лет пятьдесят, - человек умирал.
М Горький. Мать.