Комиссия ООН предлагает легализовать наркотики

Костер на поляне только начинал разгораться и давал недостаточно света, чтобы рассеять мглу и осветить сидящих вокруг него людей. Они казались просто размытыми призрачными тенями, которые падали на невидимый экран от головешек и комьев земли, лежащих у огня. Может быть, в некотором высшем смысле так оно и было. Но, поскольку последний местный неоплатоник еще задолго до XX съезда партии перестал стыдиться, что у него есть тело, в радиусе ста километров от поляны прийти к такому выводу было некому. Поэтому лучше сказать просто – в полутьме вокруг костра сидело три лба. Причем такого вида, что, переживи наш неоплатоник XX съезд со всеми последующими прозрениями и выйди из леса на огонек поговорить с приезжими о неоплатонизме, он, скорее всего, получил бы тяжелые увечья сразу после того, как слово «неоплатонизм» нарушило бы тишину ночи. Судить об этом можно было по множеству признаков. Главным из них был стоящий недалеко от костра дорогой японский джип-амфибия «Харбор Пирл». Другим признаком была огромная лебедка, помещавшаяся на носу «джипа» – вещь совершенно бесполезная в повседневной жизни, но частая на бандитских машинах. (Антропологи, занимающиеся исследованием «новых русских», считают, что на разборках такими лебедками пользуются как тараном, а некоторые ученые даже усматривают в их широком распространении косвенное свидетельство давно чаемого возрождения национальной духовности – с их точки зрения, лебедки выполняют мистическую функцию носовых фигур, украшавших когда-то славянские ладьи). Словом, было ясно, что люди на «джипе» приехали серьезные – такие, при которых лучше на всякий случай не произносить лишних слов. Они тихо переговаривались. – По скольку штук надо, а, Володин? – спросил один из них. – Кому сколько, – ответил Володин, разворачивая на коленях бумажный сверток. – Я, например, по сто уже ем. А тебе бы советовал штук с тридцати начать. – А хватит? – Хватит, Шурик, – сказал Володин, деля содержимое свертка, темную горку чего-то сухого и ломкого, на три неравных части. – Еще по всему лесу будешь бегать, искать, где бы спрятаться. И ты, Колян, бегать будешь. – Я? – басом спросил третий из сидевших у костра. – Это от кого же я бегать буду? – От себя, Колян. От себя самого, – ответил Володин. – Да я ни от кого в жизни не бегал, – сказал Колян, принимая свою порцию в ладонь, похожую на кузов игрушечного самосвала. – Ты за базаром-то следи. Чего это я от себя побегу? Как это вообще быть может? – Это только на примере объяснить можно, – сказал Володин. – Давай на примере. Володин немного подумал. – Ну представь, что приходит к нам в офис какой-нибудь гад, делает пальцы веером и говорит, что делиться надо. Чего делать будешь? – Завалю козла, – сказал Колян. – Ты чего? Прямо в офисе валить? – спросил Шурик. – Не колышет. За пальцовку отвечают. Шурик похлопал Коляна по плечу, повернулся к Володину и успокаивающе сказал: – Не в офисе, конечно. Стрелку назначим. – Хорошо, – сказал Володин. – Значит, стрелку, да? А потом? Пусть Колян скажет. – Ну как, – отозвался Колян. – Потом приедем. Когда козел этот подвалит, скажу – братишка, объявись, кто такой. Он тереть начнет, а я подожду минуту, головой покиваю и шмальну… Ну а потом остальных. Он поглядел на горку темной трухи на ладони и спросил: – Чего, прямо так и глотать? – Сначала прожуй, – сказал Володин. Колян отправил содержимое ладони в рот. – Грибным супом пахнет, – сообщил он. – Глотай, – сказал Шурик. – Я съел, нормально. – Значит, шмальнешь, – задумчиво сказал Володин. – А если они вас самих под волыны поставят? Колян несколько секунд размышлял, двигая челюстями, потом сглотнул и уверенно сказал: – Не, не поставят. – Хорошо, – сказал Володин, – а ты его как, прямо в машине валить будешь, издалека, или выйти дашь? – Выйти дам, – сказал Колян. – В машине только лохи валят. Дырки, кровь. Зачем вещь портить. Лучший вариант – это чтоб он к нашей машине подошел. – Ладно. Пусть лучший вариант будет. Представь, что он из своей машины вылез, подошел к твоей, и только ты шмалять собрался, глядь… Володин выдержал значительную паузу. – Глядь, а это не он, а ты сам и есть. А тебе шмалять надо. Теперь скажи, поедет от такого крыша? – Поедет. – А когда крыша едет, заднего врубить не западло? – Не западло. – Так ты врубишь, раз не западло? – Раз не западло, конечно. – Вот и выходит, что ты от себя побежишь. Понял? – Нет, – после паузы сказал Колян, – не понял. Если это не он, а я, то я тогда где? – Ты и есть он. – А он? – А он – это ты. – Не пойму никак, – сказал Колян. – Ну смотри, – сказал Володин. – Можешь себе представить, что ничего вокруг нет, а есть только ты? Всюду? – Могу, – сказал Колян. – У меня так пару раз от черной было. Или от кукнара, не помню. – Так как ты в него тогда шмальнешь, если вокруг только ты? В любом раскладе себе блямбу и припаяешь. Крыша поехала? Поехала. И вместо того чтобы шмалять, ты ноги вставишь. Теперь подумай, что по понятиям выходит? Выходит, что ты от себя и побежишь. Колян долго думал. – Шурик шмальнет, – сказал наконец он. – Так он же в тебя попадет. Ведь есть только ты. – Почему, – вмешался Шурик. – У меня-то крыша не поехала. Я в кого надо шмальну. На этот раз надолго задумался Володин. – Не, – сказал он, – так не объяснишь. Пример неудачный. Сейчас, грибочки придут, тогда продолжим. Следующие несколько минут прошли в тишине – сидящие у костра открыли несколько банок консервов, нарезали колбасы и выпили водки – это было сделано молча, как будто все обычно произносимые при этом слова были мелки и неуместны на фоне чего-то мрачно-невысказанного, объединяющего присутствующих. Выпив, сидящие так же молча выкурили по сигарете. – А почему вообще у нас такой базар пошел? – вдруг спросил Шурик. – В смысле про стрелку, про крышу? – А Володин говорил, что мы от себя по лесу бегать будем, когда грибы придут. – А. Понял. Слушай, а почему так говорят – придут, приход? Откуда они вообще приходят? – Это ты меня спрашиваешь? – спросил Володин. – Да хоть тебя, – ответил Шурик. – Я бы сказал, что изнутри приходят, – ответил Володин. – То есть что, они там все время и сидят? – Ну как бы да. Можно и так сказать. И не только они, кстати. У нас внутри – весь кайф в мире. Когда ты что-нибудь глотаешь или колешь, ты просто высвобождаешь какую-то его часть. В наркотике-то кайфа нет, это же просто порошок или вот грибочки… Это как ключик от сейфа. Понимаешь? – Круто, – задумчиво сказал Шурик, отчего-то начав крутить головой по часовой стрелке. – В натуре круто, – подтвердил Колян, и на несколько минут разговор опять стих. – Слушай, – опять заговорил Шурик, – а вот там, внутри, этого кайфа много? – Бесконечно много, – авторитетно сказал Володин. – Бесконечно и невообразимо много, и даже такой есть, какого ты никогда здесь не попробуешь. – Бля… Значит, внутри типа сейф, а в этом сейфе кайф? – Грубо говоря, да. – А можно сейф этот взять? Так сделать, чтоб от этого кайфа, который внутри, потащило? – Можно. – А как? – Этому всю жизнь надо посвятить. Для чего, по-твоему, люди в монастыри уходят и всю жизнь там живут? Думаешь, они там лбом о пол стучат? Они там прутся по-страшному, причем так, как ты здесь себе за тысячу гринов не вмажешь. И всегда, понял? Утром, днем, вечером. Некоторые даже когда спят. – А от чего они прутся? Как это называется? – спросил Колян. – По-разному. Вообще можно сказать, что это милость. Или любовь. – Чья любовь? – Просто любовь. Ты, когда ее ощущаешь, уже не думаешь – чья она, зачем, почему. Ты вообще уже не думаешь. – А ты ее ощущал? – Да, – сказал Володин, – было дело. – Ну и как она? На что похоже? – Сложно сказать. – Ну хоть примерно. Что, как черная? – Да что ты, – поморщившись, сказал Володин. – Черная по сравнению с ней говно. – Ну а что, типа как героин? Или винт? – Да нет, Шурик. Нет. Даже и сравнивать не пробуй. Вот представь, ты винтом протрескался, и тебя поперло – ну, скажем, сутки будет переть. Бабу захочешь, все такое, да? Шурик хихикнул. – А потом сутки отходить будешь. И, небось, думать начнешь – да на фига мне все это надо было? – Бывает, – сказал Шурик. – А тут – как вставит, так уже не отпустит никогда. И никакой бабы не надо будет, ни на какую хавку не пробьет. Ни отходняка не будет, ни ломки. Только будешь молиться, чтоб перло и перло. Понял? – И круче, чем черная? – Намного. Володин нагнулся над костром и пошевелил ветки. Сразу же вспыхнул огонь, причем так сильно, словно в костер плеснули бензина. Пламя было каким-то странным – от него летели разноцветные искры необычайной красоты, и свет, упавший на лица сидящих вокруг, тоже был необычным – радужным, мягким и удивительно глубоким. Теперь сидящие у костра стали хорошо видны. Володин был полным, кругловатым человеком лет сорока, с бритой наголо головой и небольшой аккуратной бородкой. В целом он был похож на цивилизованного басмача. Шурик был худым вертлявым блондином, делавшим очень много мелких бессмысленных движений. Он казался слабосильным, но в его постоянном нервном дерганье проглядывало что-то настолько пугающее, что перекачанный Колян рядом с ним казался щенком волкодава. Словом, если Шурик олицетворял элитный тип питерского бандита, то Колян был типичным московским лоходромом, появление которого было гениально предсказано футуристами начала века. Он весь как бы состоял из пересечения простых геометрических тел – шаров, кубов и пирамид, а его маленькая обтекаемая головка напоминала тот самый камень, который, по выражению евангелиста, выкинули строители, но который тем не менее стал краеугольным в новом здании российской государственности. – Вот, – сказал Володин, – пришли грибочки. – Ну, – подтвердил Колян. – Еще как. Я аж синий весь стал. – Да, – сказал Шурик. – Мало не кажется. Слушай, Володин, а ты это серьезно? – Что – «это»? – Ну, насчет того, что можно такой пер на всю жизнь устроить. Чтоб тащило все время. – Я не говорил, что на всю жизнь. Там другие понятия. – Ты же сам говорил, что все время переть будет. – Такого тоже не говорил. – Коль, говорил он? – Не помню, – пробубнил Колян. Он, казалось, ушел из разговора и был занят чем-то другим. – А что ты говорил? – спросил Шурик. – Я не говорил, что все время, – сказал Володин. – Я сказал «всегда». Следи за базаром. – А какая разница? – А такая, что там, где этот кайф начинается, никакого времени нет. – А что там есть тогда? – Милость. – А что еще? – Ничего. – Не очень врублюсь что-то, – сказал Шурик. – Что она тогда, в пустоте висит, милость эта? – Пустоты там тоже нет. – Так что же есть? – Я же сказал, милость. – Опять не врубаюсь. – Ты не расстраивайся, – сказал Володин. – Если б так просто врубиться можно было, сейчас бы пол-Москвы бесплатно перлось. Ты подумай – грамм кокаина две сотни стоит, а тут халява. – Двести пятьдесят, – сказал Шурик. – Не, что-то тут не так. Даже если бы сложно врубиться было, все равно про это люди бы знали и перлись. Додумались же из солутана винт делать. – Включи голову, Шурик, – сказал Володин. – Вот представь, что ты кокаином торгуешь, да? Грамм – двести пятьдесят баксов, и с каждого грамма ты десять гринов имеешь. И в месяц, скажем, пятьсот грамм продал. Сколько будет? – Пятьдесят штук, – сказал Шурик. – А теперь представь, что какая-то падла так сделала, что вместо пятисот граммов ты пять продал. Что мы имеем? Шурик пошевелил губами, проговаривая какие-то тихие цифры. – Имеем босый хуй, – ответил он. – Вот именно. В «Макдональдс» с блядью сходить хватит, а чтоб самому нюхнуть – уже нет. Что ты тогда с этой падлой сделаешь, которая тебе так устроила? – Завалю, – сказал Шурик. – Ясное дело. – Теперь понял, почему про это никто не знает? – Думаешь, те, кто дурь пихает, следят? – Тут не в наркотиках дело, – сказал Володин. – Тут бабки гораздо круче замазаны. Ведь если ты к вечному кайфу прорвешься, ни тачка тебе нужна не будет, ни бензин, ни реклама, ни порнуха, ни новости. И другим тоже. Что тогда будет? – Пизда всему придет, – сказал Шурик и огляделся по сторонам. – Всей культуре и цивилизации. Понятное дело. – Вот поэтому и не знает никто про вечный кайф. – А кто все это контролирует? – чуть подумав, спросил Шурик. – Автоматически получается. Рынок. – Вот только не надо мне этого базара про рынок, – сказал Шурик и наморщился. – Знаем. Автоматически. Когда надо, автоматически, а когда надо, одиночными. А еще скобу поднять – на предохранитель. Кто-то масть держит, и все. Потом может узнаем, кто – лет так через сорок, не раньше. – Никогда не узнаем, – не открывая глаз, сказал Колян. – Ты чего? Сам подумай. Когда у человека лимон гринов есть, он уже сидит тихо, а если кто про него гундосить начнет, завалят сразу. А те, кто масть держат или власть там, они же насколько круче! Мы чего, мы какого-нибудь лоха прибьем или там офис сожжем, и все. Санитары джунглей. А эти могут танки подогнать, если не перетерли. А мало будет – самолет. Да хоть бомбу атомную. Вон посмотри – Дудаев отстегивать перестал, и как на него сразу наехали, а? Если бы в последний момент не спохватились, так он вообще никому отстегнуть уже не смог бы. Или про Белый дом вспомни. Мы на «Нефтехимпром» так разве сможем наехать? – Чего ты своим Белым домом грузишь, – сказал Шурик. – Проснулся. Мы политику не трогаем. У нас разговор о вечном кайфе… Слушай… А в натуре… Ведь говорили по ящику, что Хасбулатов все время обдолбанный ходит. Может, они там с Руцким про вечный кайф поняли? И хотели всем по телевизору рассказать, пошли Останкино брать, а их кокаиновая мафия не пустила… Не, это уже крыша едет. Шурик охватил руками голову и затих. Лес вокруг дрожал ровными радужными огнями непонятной природы, а в небе над поляной вспыхивали удивительной красоты мозаики, не похожие ни на что из того, что встречает человек в своей изнурительной повседневности. Мир вокруг изменился – он сделался гораздо более осмысленным и одушевленным, словно бы стало наконец понятно, зачем на поляне растет трава, зачем дует ветер и горят звезды в небе. Но метаморфоза произошла не только с миром, но и с сидящими у костра. Колян как бы втянулся сам в себя, закрыл глаза, и его маленькое квадратное лицо, обычно выражавшее хмурую досаду, теперь не несло на себе отпечатка чувств и больше всего напоминало оплывший кусок несвежего мяса. Стандартный каштановый ежик на его голове тоже как-то смялся и стал похож на меховую оторочку нелепой шапочки. Его двубортный розовый пиджак в прыгающем свете костра казался каким-то древнетатарским боевым нарядом, а золотые пуговицы на нем походили на бляшки из кургана. Шурик сделался еще тоньше, вертлявей и страшнее. Он походил на сколоченный из дрянных досок каркас, на который много лет назад повесили сушить какое-то тряпье и забыли, а в этом тряпье непостижимым образом затеплилась жизнь, да так утвердилась, что многому вокруг пришлось потесниться. В целом он мало походил на живое существо и из-за своего кашемирового бушлата больше всего напоминал электрифицированное чучело матроса. С Володиным никаких резких изменений не произошло. Невидимый резец словно бы стесал все острые углы и неровности его материальной оболочки, оставив только мягкие и плавные переходящие друг в друга линии. Его лицо стало немного бледнее, а в стеклах очков отражалось чуть больше искр, чем летело от костра. Его движения тоже приобрели закругленную плавность и точность – словом, по многим признакам было видно, что человек ест грибы далеко не в первый раз. – Уй, круто, – нарушил тишину Шурик, – ну круто! Коль, ты как? – Никак, – сказал Колян, не открывая спекшихся глаз. – Огоньки какие-то. Шурик повернулся к Володину и, после того, как вызванные его резким движением колебания эфира утихли, сказал: – Слышь, Володин, а ты сам-то знаешь, как в этот вечный кайф попасть? Володин промолчал. – Не, я все понял, – сказал Шурик. – Типа я понял, почему не знает никто и почему базарить про это нельзя. Но мне-то скажи, а? Я же не лох. Буду себе тихо переться на даче, и все. – Брось ты, – сказал Володин. – Нет, ты мне что, в натуре не веришь? Думаешь, проблемы будут? – Да нет, – сказал Володин, – не думаю. Только ничего хорошего из этого не выйдет. – Ну давай, – сказал Шурик, – не мурыжь. Володин снял очки, аккуратно протер их краем рубашки и опять надел. – Тут самое главное понять надо, – сказал он, – а как объяснить, не знаю… Ну вот помнишь, мы про внутреннего прокурора говорили? – Помню. Это который за беспредел повязать может. Как Раскольникова, который бабку завалил. Думал, что его внутренний адвокат отмажет, а не вышло. – Точно. А как ты думаешь, кто этот внутренний прокурор? Шурик задумался. – Не знаю… Наверно, я сам и есть. Какая-то моя часть. Кто ж еще. – А внутренний адвокат, который тебя от него отмазывает? – Наверно, тоже я сам. Хотя странно как-то выходит, что я сам на себя дело завожу и сам себя отмазываю. – Ничего странного. Так всегда и бывает. Теперь представь, что этот твой внутренний прокурор тебя арестовал, все твои внутренние адвокаты облажались, и сел ты в свою собственную внутреннюю мусарню. Так вот, вообрази, что при этом остается кто-то четвертый, которого никто никуда не тащит, кого нельзя назвать ни прокурором, ни тем, кому он дело шьет, ни адвокатом. Который ни по каким делам никогда не проходит – типа и не урка, и не мужик, и не мусор. – Ну представил. – Так вот этот четвертый и есть тот, кто от вечного кайфа прется. И объяснять ему ничего про этот кайф не надо, понял? – А кто этот четвертый? – Никто. – Его как-нибудь увидеть-то можно? – Нет. – Ну может не увидеть, а почувствовать хотя бы? – Тоже нет. – Так выходит, его и нет на самом деле? – На самом деле, если хочешь знать, – сказал Володин, – этих прокуроров и адвокатов нет. Да и тебя, в сущности, тоже. Уж если кто-то и есть, так это он. – Не въезжаю я в твой базар. Ты лучше объясни, что делать надо, чтобы в вечный кайф попасть. – Ничего, – сказал Володин. – В том-то все и дело, что ничего делать не надо. Как только ты что-нибудь делать начинаешь, сразу дело заводится, верно? Так? – По понятиям вроде так. – Ну вот. А как дело завели, так сразу – прокуроры, адвокаты и все такое. Шурик замолчал и сделался неподвижен. Одушевлявшая его энергия мгновенно перешла к Коляну, который вдруг словно пробудился – открыв глаза, он пристально и недружелюбно посмотрел на Володина и оскалился, блеснув палладиевой коронкой. – А ты, Володин, нас тогда нагрузил про внутреннего прокурора, – сказал он. – Это почему? – удивленно спросил Володин. – А потому. Мне потом Вовчик Малой книгу одну дал, где все про это растерто, хорошо растерто, в натуре. Ницше написал. Там, сука, витиевато написано, чтоб нормальный человек не понял, но все по уму. Вовчик специально одного профессора голодного нанял, посадил с ним пацана, который по-свойски кумекает, и они вдвоем за месяц ее до ума довели, так чтоб вся братва прочесть могла. Перевели на нормальный язык. Короче, этого твоего внутреннего мента грохнуть надо, и все. И никто тогда не заберет, понял? – Ты что, Колян? – ласково и даже как бы жалостливо спросил Володин. – Подумал, что говоришь? Знаешь, что за мента будет? Колян расхохотался. – От кого? От других внутренних ментов? Так в том-то и дело, что надо всех внутренних ментов грохнуть. – Ну ладно, – сказал Володин, – допустим, ты всех внутренних ментов грохнул. Так ведь тогда тобой внутренний ОМОН займется. – Я твой базар на километр вперед вижу, – сказал Колян. – Потом у тебя внутреннее ГБ будет, потом внутренняя группа «Альфа» и так далее. А я тебе так скажу – всех их грохнуть надо, а потом самому своим внутренним президентом стать. – Ладно, – сказал Володин. – Допустим, стал ты своим внутренним президентом. А если у тебя сомнения появятся, что делать будешь? – А ничего, – сказал Колян. – Подавить и вперед. – Значит, все-таки тебе внутренние менты нужны будут, чтобы сомнения подавлять? А если сомнения большие, то и внутреннее ГБ? – Так они ж теперь на меня работать будут, – сказал Колян. – Я же свой собственный президент. Четыре сбоку, ваших нет. – Да, хорошо тебя Вовчик Малой подковал. Ну ладно, допустим, стал ты своим внутренним президентом, и есть у тебя свои собственные внутренние менты и даже большая-большая служба внутренней безопасности со всякими там тибетскими астрологами. – Вот именно, – сказал Колян. – Так, чтоб и близко никто не подошел. – И что ты тогда делать будешь? – А что захочу, – сказал Колян. – Ну например? – Ну например бабу возьму и на Канары поеду. – А там что? – Я же говорю, что захочу. Захочу – искупаюсь пойду, захочу – бабу трахну, захочу – дури покурю. – Ага, – сказал Володин, и в его очках блеснули красные языки огня, – покуришь дури. А тебя от дури на думку пробивает? – Пробивает. – Ну а если ты президент, то и мысли у тебя государственные должны быть? – Ну да. – Так вот я тебе скажу, что дальше будет. Как ты первый раз дури покуришь, так пробьет тебя на государственную думку, и будет твоему внутреннему президенту внутренний импичмент. – Прорвемся, – сказал Колян, – внутренние танки введу. – Да как ты их введешь? Ведь кого на думку пробило? Тебя. Значит, этому внутреннему президенту ты сам импичмент и объявишь. Так кто тогда танки вводить будет? Колян промолчал. – Сразу новый президент будет, – сказал Володин. – А уж что тогда со старым эта самая служба внутренней безопасности сделает, чтобы перед новым выслужиться, даже подумать страшно. Колян задумался. – Ну и что, – сказал он неуверенно. – Новый президент так новый президент. – Так ты же сам прошлым был, правда? Значит, кого тогда на внутренней Лубянке шлангом по почкам будут мочить? Молчишь? Тебя. Теперь подумай, что лучше – чтоб тебя внутренние менты за старуху забрали или чтоб как бывшего внутреннего президента – во внутреннее ГБ? Колян наморщился, выставил вперед растопыренные веером пальцы, собираясь что-то сказать, но, видимо, в голову ему неожиданно пришла неприятная мысль, потому что он вдруг опустил голову и сник. – Ой, да… – сказал он. – Лучше, наверно, не соваться. Сложно все… – Вот тебя внутренние менты и повязали, – констатировал Володин. – А ты говоришь – Ницше, Ницше… Да с самим твоим Ницше знаешь что было? Колян прочистил горло. От его губ отделился похожий на крохотного бультерьера плевок и шлепнулся в костер. – Гад ты, Володин, – сказал он. – Опять, сука, замазал все. Я недавно кино посмотрел по видаку, «Палп фикшн», про американскую братву. Так мне легко потом было! Словно понял, как жить надо дальше. А с тобой как ни поговоришь, так чернота одна впереди… Я тебе так скажу – я сам никогда твоих внутренних ментов не встречал. А встречу – или валить буду, или под психа закошу. – А зачем этих внутренних ментов валить? – вмешался Шурик. – Зачем это надо, когда им отстегнуть можно? – А что, внутренние менты тоже берут? – спросил Колян. – Конечно, берут, – сказал Шурик. – Ты третьего «Крестного отца» смотрел? Помнишь там дона Корлеоне? Он, чтобы от своих внутренних ментов отмазаться, шестьсот лимонов гринов в Ватикан перевел. И со всей своей мокрухой на внутренний условняк отбился. Он повернулся к Володину. – Чего, может, скажешь, внутренние менты не берут? – Какая разница – берут, не берут. – Верно, – сказал Шурик, – базар не об этом был. Это Колян ментов мочить начал. Сейчас вспомним. Мы с тобой про вечный кайф говорили. Точно. Про какого-то четвертого, который от вечного кайфа прется, пока ты с внутренними прокурорами и адвокатами разбираешься. – Вот именно. Дело ведь не в том, какой ты с этими внутренними ментами расклад сделаешь – замочишь их там, отстегивать начнешь или с повинной явишься. Ведь ни мент этот, ни тот, кто ему взятку дает или кается, они ведь не существуют на самом деле. Это ведь ты сам ими всеми по очереди притворяешься. Ты же это вроде понял. – На самом деле не очень. – Вспомни, как вы до демократии с Коляном у ГУМа работали. Когда он валюту продавал, а ты с ментовским удостоверением подходил и вроде забирал его вместе с клиентом. Помнишь? Ты же сам говорил, что если на время сам не поверишь, что ты мент, клиент тоже не поверит и ног не сделает. Значит, ментом себя ощущал? – Ну, ощущал. – А может, ты им и в самом деле становился? – Володин, – сказал Шурик, – ты мне друг, но в натуре прошу – следи за базаром. – Я за весь базар отвечу, ты дальше слушай. Понимаешь, что мы имеем? Ты и сам можешь верить какое-то время, что ты мент. А теперь представь, что ты всю жизнь то же самое делаешь, только не клиента обманываешь, а сам себя, и все время в свой обман веришь. То ментом становишься, то тем, кого он забирает. То прокурором, то адвокатом. Ведь почему я сказал, что их нет на самом деле? Потому что когда ты прокурор, где тогда адвокат? А когда ты адвокат, то где тогда прокурор? Нигде. Вот и выходит, что они тебе типа снятся, въехал? – Ну допустим, въехал. – А кроме этих ментов у тебя там еще столько всяких хлеборезов, фраеров и сук своей очереди дожидается, что пока ты ими всеми становиться будешь, жизнь пройдет. На тебя внутри такая очередь, как при коммунистах за колбасой не было. А если ты хочешь вечный кайф понять, надо всю эту очередь оттереть, понял? Никем не становиться, и все. Ни прокурором, ни адвокатом. – А как? – Я же говорю, никак. Пока ты что-то как-то делаешь, ты все время или прокурор, или адвокат. А тут ничего и никак не надо делать, понял? Шурик некоторое время размышлял. – Да ну его, – сказал он наконец. – Лучше я кокаину пять грамм возьму, чем с ума сходить. Может, меня с этого вечного кайфа и не попрет – вот не прусь же со шмали. – Поэтому и не знает никто про вечный кайф, – сказал Володин. – Именно поэтому. Наступила тишина, на этот раз надолго. Володин принялся ломать сучья и подбрасывать их в костер. Шурик вынул из кармана плоскую металлическую фляжку с выдавленным контуром статуи Свободы, сделал из нее несколько больших глотков и передал Коляну. Колян тоже отпил, отдал фляжку Шурику и принялся через равные интервалы времени плевать на угли. Сучья в огне тихонько постреливали – то одиночными, то короткими очередями, и казалось, что костер – это целая маленькая вселенная, где какие-то крохотные корчащиеся существа, еле заметные тени которых мелькают между языков огня, борются за место возле падающих на угли плевков, чтобы хоть на несколько мгновений спастись от невыносимого жара. Печальна была судьба этих существ – даже если кто-нибудь и догадался бы об их призрачном существовании, разве он смог бы объяснить им, что на самом деле они живут не в этом огне, а в полном ночной прохлады лесу, и достаточно перестать стремиться к пузырящимся на углях комкам бандитской слюны, чтобы все их страдания навсегда кончились? Наверно, кто-нибудь и смог бы. Может быть, это вышло бы у жившего когда-то неподалеку неоплатоника – но вот беда, умер, бедняга, так и не увидев ХХ съезда. – Воистину, – печально сказал Володин, – мир этот подобен горящему дому. – Какой там горящий дом, – с готовностью отозвался Шурик. – Пожар в бардаке во время наводнения. – А что делать? Жить-то надо, – сказал Колян. – Скажи, Володин, а ты в конец света веришь? – Это вещь строго индивидуальная, – сказал Володин. – Вот шмальнет в тебя чечен какой-нибудь, и будет тебе конец света. – Еще кто в кого шмальнет, – сказал Колян. – А как ты полагаешь, правда, что всем православным амнистия будет? – Когда? – На страшном суде, – сказал Колян тихо и быстро. – Ты чего, во все это фуфло веришь? – недоверчиво спросил Шурик. – Не знаю даже, верю или нет, – сказал Колян. – Я раз с мокрухи шел, на душе тоска, сомнения всякие – короче, душевная слабость. А там ларек с иконками, книжечки всякие. Ну я одну и купил, «загробная жизнь» называется. Почитал, что после смерти бывает. В натуре, все знакомое. Сразу узнал. Кэпэзэ, суд, амнистия, срок, статья. Помереть – это как из тюрьмы на зону. Отправляют душу на такую небесную пересылку, мытарства называется. Все как положено, два конвойных, все дела, снизу карцер, сверху ништяк. А на этой пересылке тебе дела шьют – и твои, и чужие, а ты отмазываться должен по каждой статье. Главное – кодекс знать. Но если кум захочет, он тебя все равно в карцер засадит. Потому что у него кодекс такой, по которому ты прямо с рождения по половине статей проходишь. Там, например, такая статья есть – за базар ответишь. И не когда базарил где не надо, а вообще, за любое слово, которое в жизни сказал. Понял? Как на цырлах ни ходи, а посадить тебя всегда есть за что. Была б душа, а мытарства найдутся. Но кум тебе срок скостить может, особенно если последним говном себя назовешь. Он это любит. А еще любит, чтоб боялись его. Боялись и говном себя чувствовали. А у него – сияние габаритное, крылья веером, охрана – все дела. Сверху так посмотрит – ну что, говно? Все понял? Я почитал и вспоминаю: давно, еще когда я на штангиста учился и перестройка была, что-то похожее в «Огоньке» печатали. И вспомнил, а как вспомнил, так вспотел даже. Человек, значит, при Сталине жил, как теперь после смерти! – Не въехал, – сказал Шурик. – Смотри, при Сталине после смерти атеизм был, а теперь опять религия. А по ней после смерти все как при Сталине. Ты прикинь, как тогда было. Все знают, что по ночам в Кремле окошко горит, а за ним – Он. И он тебя любит как родного, а ты его и боишься до усеру, и тоже как бы любить должен всем сердцем. Как в религии. Я про Сталина почему вспомнил – стал думать, как так можно – бояться до усеру и одновременно любить всем сердцем. – А если ты не боишься? – спросил Шурик. – Значит, страха Божия не имеешь. А за это – карцер. – Какой карцер? – Там про это немного написано. Главное, тьма там и скрежет зубовный. Я как прочел, полчаса потом думал, какие у души зубы. Чуть крыша не съехала. Потом дальше стал читать. Так понял, что если говном вовремя назовешься, даже не назовешься, а в натуре поймешь, что всегда говном был полным, тебе амнистия выйдет – в рай пустят, к нему. Главный кайф у них, как я понял, на кума все время смотреть, как он на трибуне парад принимает. И ничего им больше не надо, потому что там или это, или зубами у параши скрипеть, и все. И главное, сука, главное в этом деле то, что другого и быть ничего не может – или на верхние нары, или в карцер. Короче, всю систему просек. Только не въехал, кто так придумал круто? Володин, ты как думаешь? – Ты Глобуса помнишь? – спросил Володин. – Который банкиром стал? Помню, – ответил Колян. – Я тоже помню, – сказал Шурик, отхлебывая освобождающей жидкости из своей фляжки с рельефом. – Сильно перед смертью поднялся. На «поршаке» ездил, цепи на нем по пять кусков каждая были. По телевизору показывали – спонсор, хуе мое, все дела. – Да, – сказал Володин, – а как в Париж приехал за кредитом, знаешь, что сделал? Пошел с их банкиром в ресторан, чтоб за столом по душам поговорить. А сам нажрался, как в «Славянском базаре», и давай орать: «официант, двух педерастов и ведро чифиря»! Он сам голубым не был, просто на зоне… – Мне-то объяснять не надо. Чего дальше было? – Ничего. Принесли. И привели. Там ведь рынок. – А кредит дали? – Не в том дело, дали или не дали. Ты подумай, раз он в таких понятиях жизнь кончил, то он, выходит, с зоны никогда и не выходил на самом деле. Просто так поднялся, что на «поршаке» по ней ездить стал и интервью давать. А потом на этой зоне даже свой Париж нашелся. Так вот если бы этот Глобус со своим чифирем и педерастами о загробной жизни задумался, что бы ему в голову пришло? – Да он о таком сроду не думал. – Ну а если бы подумал? Если он ничего кроме зоны не знает, а к высшему, к свету, как всякий человек, тянется, что бы он себе представил? – Не пойму тебя, – сказал Колян, – куда ты клонишь. Какой высший свет? Пугачева что ли с Киркоровым? Никогда он не тянулся ни в какой высший свет, а вот вышка ему в натуре светила. – А я понял, – сказал Шурик. – Если бы Глобус о загробной жизни думать стал, он точняк эту твою брошюру себе бы и представил. Да и не только Глобус. Ты, Коль, сам подумай – у нас же страна зоной отродясь была, зоной и будет. Поэтому и Бог такой, с мигалками. Кто тут в другого поверит? – Тебе чего, страна наша не нравится? – строго спросил Колян. – Почему, нравится. Местами. Колян повернулся к Володину. – Слышь, а Глобусу тогда в Париже кредит дали? – Вроде дали, – сказал Володин. – Банкиру этому все понравилось очень. С педерастами у них там всегда нормально было, а вот чифиря не пробовали. Он там даже в моду вошел, называется чай а-ля рюсс нуво. – Слушай, – сказал вдруг Шурик, – а я чего подумал… Ой… Ну дела… – Чего? – спросил Колян. – А может, все и не так на самом деле. Может, не потому Бог у нас вроде пахана с мигалками, что мы на зоне живем, а наоборот – потому на зоне живем, что Бога себе выбрали вроде кума с сиреной. Ведь всю эту фигню про зубы у души, про топку, в которой коммуняк жгут, про конвой на небе – это же все сколько веков назад придумали! А у нас просто решили рай на земле построить. Так ведь и построили! В натуре, по чертежам и построили! А как рай построили, оказалось, что он без ада не работает, потому что какой же может быть рай без ада? Это не рай будет, а так, хуета. Значит… Не, даже думать дальше боюсь. – Может там, где люди говна меньше делают, и Бог добрее. Типа в Штатах или там в Японии, – сказал Колян. – Чего скажешь, Володин? – спросил Шурик. – Чего скажу? Как вверху, так и внизу. А как внизу, так и вверху. А когда все вверх дном, как объяснить, что ни верха нет, ни низа? Вот и говорят на Руси – ночью жопа барынька. – Во прется чувак, – сказал Колян. – Даже завидно. Ты сколько съел-то? – Тебя самого не прет, что ли? – спросил Шурик. – По всему загробному миру только что проехал. И еще нас с собой прокатил. У тебя, оказывается, не только мент с адвокатом внутри, у тебя еще и целый синод. Колян вытянул руку вперед и внимательно на нее поглядел. – Во, – сказал он. – Опять синий стал. Почему я все время от грибов этих синим становлюсь? – Портишься быстро, – сказал Шурик и повернулся к Володину. – Слушай, ну дела. Базар съезжает вслед за крышей. Мы же про вечный кайф говорить начали, а погляди, куда занесло. – Куда занесло? – спросил Володин. – По-моему, как сидели, так и сидим. Костер вот горит, петухи поют. – Какие петухи? Это пэйджер у Коляна. – А… Ну ничего, запоют еще. Шурик усмехнулся и отхлебнул из фляжки. – Володин, – сказал он, – а я все-таки понять хочу, кто этот четвертый. – Кто? – Четвертый. Не помнишь, что ли? С чего разговор пошел – что есть внутренний прокурор, внутренний адвокат и тот, кто от внутреннего кайфа прется. Только непонятно, почему он четвертый? Он же тогда третий выходит. – А про подсудимого забыл? – спросил Володин. – Про того, кого они судят? Ты же не можешь сразу из своего прокурора стать своим адвокатом. Хоть секундочку подсудимым надо побыть. Вот это и есть третий. А четвертый о всех этих раскладах и не подозревает даже. Ему кроме вечного кайфа вообще ничего не надо. – А откуда он про вечный кайф знает? – Кто тебе сказал, что он про него знает? – Ты сам и сказал. – Я такого не говорил. Я говорил, что ему про вечный кайф объяснять ничего не надо. Это не значит, что он про него что-то знает. Если бы он что-то знал, – Володин сильно выделил интонацией слово «знал», – то он по твоему внутреннему делу как свидетель проходил бы. – У меня, значит, еще и свидетели внутри есть? Ну-ка поясни. – Вот представь, сделал ты какое говно. Внутренний прокурор говорит, что ты падла, подсудимый в стену глядит, а внутренний адвокат что-то лепит про тяжелое детство. – Ну. – Но ведь чтобы заседание началось, ты ведь про это говно, которое ты сделал, вспомнить должен? – Понятное дело. – Так вот когда ты про него вспоминаешь, ты свидетелем и становишься. – Тебя послушать, – сказал Шурик, – так у меня внутри целый зал суда. – А ты думал. Шурик некоторое время молчал, а потом вдруг хлопнул себя по ляжкам. – А! – резко выкрикнул он, – все понял! Понял, как в вечный кайф попасть! Для этого надо этим четвертым стать, правильно? Типа как прокурором или адвокатом. – Правильно. Но только как ты им станешь? – Не знаю. Наверно, захотеть надо. – Если ты захочешь стать четвертым, ты не им станешь, а тем, кто захотел им стать. А это большая разница. Ведь ты прокурором становишься не тогда, когда хочешь им стать, а тогда, когда говоришь себе в душе: «Шурик, ты говно». А уже потом твой внутренний адвокат замечает, что только что был прокурором. – Ладно, – сказал Шурик. – Тогда скажи, как можно стать этим четвертым, если ты этого не хочешь? – Дело не в том, хочешь ты или не хочешь. Дело в том, что если ты чего-то хочешь, ты уже точно не этот четвертый, а кто-то другой. Потому что четвертый вообще ничего не хочет. Зачем ему чего-то хотеть, когда вокруг – вечный кайф? – Слушай, чего ты все так темнишь и темнишь? Можешь по нормальному сказать, кто этот четвертый? – Сказать-то что угодно можно. Смысла нет. – Ну ты попробуй все-таки. – Можно, например, сказать, что это сын Божий. Не успели стихнуть эти слова, как сидящие вокруг костра вдруг услышали доносящиеся со всех сторон петушиные крики. Если вдуматься, это было очень странно, потому что кур и петухов в округе не водилось со времен ХХ съезда. Тем не менее кукареканье раздавалось вновь и вновь, и эти древние звуки заставляли думать о страшном – не то о колдовстве и чертовщине, не то о прорвавшихся к Москве конных дудаевцах, мчащихся по степи со «Стингерами» наперевес и орущих петухами, чтобы пустить военную разведку по ложному следу. В пользу последнего предположения говорило то, что крики всегда прилетали по три сразу, а потом наступала короткая пауза. Это было очень загадочно, очень. Некоторое время все зачарованно вслушивались в эту забытую музыку, а потом крики не то стихли, не то до такой степени слились с фоном, что перестали вызывать интерес. Сидящие вокруг костра, верно, подумали – мало ли чего не бывает под грибами? И разговор возник вновь. – Ты мне все мозги компостируешь и компостируешь, – сказал Шурик. – Чего, не можешь прямо сказать, как им стать? – Я же тебе объяснял: если бы им как-то стать можно было, все бы перлись давно. В том то и дело, что единственный способ стать этим четвертым – это перестать становиться всеми остальными. – Это что, никем надо стать? – Никем тоже надо перестать быть. Надо одновременно никем не становиться и перестать быть никем, понял? И сразу как вставит, как попрет! Только ойкнуть успеешь. И навсегда. Колян тихо ойкнул. Шурик покосился на него. Колян сидел неподвижно, как окаменевший. Его рот превратился в неподвижную треугольную дыру, а глаза, казалось, повернулись вовнутрь. – Ну ты нагрузил, в натуре, – сказал Шурик. – Сейчас крыша поедет. – А пусть поедет, пусть, – нежно сказал Володин. – Зачем тебе эта крыша нужна? – Не, так нельзя, – сказал Шурик. – Если у меня крыша поедет, ты тогда тоже без крыши останешься. – Это как? – спросил Володин. – А ты вспомни, кто у тебя крыша. Это мы с Коляном и есть. Верно, Колян? Колян не отвечал. – Эй, Колян! – позвал Шурик. Колян опять не ответил. Он сидел у костра, выпрямив спину и глядя прямо перед собой, но, несмотря на то что прямо перед ним сидел Шурик, а чуть левее – Володин, было ясно, что смотрит он не них, а именно в никуда. Но самым интересным было не это, а то, что над его головой появился уходящий далеко ввысь столб света. При первом взгляде этот столб казался совсем тоненькой ниточкой, но как только Шурик с Володиным обратили на него внимание, он вдруг начал расширяться и становиться все более и более ярким, странным образом освещая при этом не поляну и сидящих вокруг костра, а только сам себя. Сначала он стал шириной с голову Коляна. Потом в него попал костер и все четверо сидевших вокруг. А потом вдруг оказалось, что вокруг – только этот свет, и ничего больше. – Атас, – прилетел со всех сторон голос Шурика. Собственно говоря, никаких сторон уже не было, и голосов тоже. Вместо голоса было некое присутствие, которое заявляло о себе таким образом, что делалось ясно – это Шурик. А смысл этого заявления о себе был таким, что наиболее точно соответствовал слову «Атас». – Ну атас в натуре. Володин, ты меня слышишь? – Слышу, – отозвался отовсюду Володин. – Это и есть вечный кайф? – А чего ты меня спрашиваешь? Ты сам посмотри. Ты сейчас сам все знаешь и видишь. – Да… А это вокруг что? А, ну да… Конечно. А куда остальное все делось? – Никуда не делось. Все на месте. Ты получше приглядись-то. – Ах, ну да же. Колян, ты где? Ты как? – Я! – отозвалось в сияющей пустоте. – Я! – Эй, Колян! Откликнись! – Я!!! Я!!! – Вот ведь как все на самом деле, а? Ну кто бы мог подумать? – возбужденно и счастливо продолжал Шурик. – Никогда бы не подумал. Слышь, Володин, ты даже не отвечай ничего, я сам пойму… Никто не мог бы подумать… Я тебе сейчас скажу. Просто потому что об этом нельзя подумать! Никак нельзя подумать! Нельзя подумать никак! – Я!!! – откликнулся Колян. – И, оказывается, ничего страшного нет в мире, – продолжал Шурик. – Ну ничего совершенно. Все знаю, все вижу. Что хочешь увидеть могу и понять. Да вот хотя бы… Ну и ну… Слышь, Колян, зря мы Косого-то завалили тогда. Он в натуре бабок не брал. Это… Так это ж ты взял, Колян! – Я!!! Я!!! Я!!! Я!!! – Кончай базарить, – вмешался Володин, – а то выкинет всех. – Так он же сука, – заорал Шурик, – он всех кинул! – Говорю, кончай. Нашел время. На себя лучше посмотри. – На какого еще себя? – А кто сейчас говорит? Вот на него и посмотри. – На себя? Ой… Да… Ой… – Так-то. А говоришь, страшного ничего нет в мире. – Да… Верно… Ой, бля-я-я! Слышь, Володин, и правда страшно. Очень страшно. На самом деле страшно. Володин, слышь, а где свет-то? Володин? Страшно! – А говоришь, страшного ничего нет в мире, – сказал Володин, поднял голову и расширившимися глазами посмотрел в пустоту, будто что-то в ней увидел. – Так, – сказал он изменившимся голосом, пихая Шурика и Коляна, – ноги делаем. Быстро! – Володин! Не слышу тебя почти! – раскачиваясь из стороны в сторону, орал Шурик. – Володин, страшно! Эй, Колян! Отзовись, Колян! – Я. Я. Я. – Эй, Колян! Ты меня видишь? На себя только не смотри, а то темно станет. Ты меня видишь, Колян? – Я? Я? – В лес бежим, быстро! – повторил Володин и вскочил на ноги. – Какой лес? Ведь никакого леса нет на самом деле! – Ты, главное, беги, а лес образуется. Давай беги! И ты, Колян, ноги делай. Сбор у костра. – Я?! Я?! Я?!! – Головка от хуя. Говорю, все в лес бежим! Шухер! Если даже допустить, что костер, горевший на поляне несколько часов назад, действительно был маленькой вселенной, то теперь эта вселенная прекратила свое существование и все страдания ее обитателей угасли вместе с ними. Поляна была темна, пуста и безвидна, и только легкий дымок носился над угасшими углями. Вдруг в машине зазвонил радиотелефон, и сразу же в кустах зашуршала какая-то вспугнутая мелкая живность. Радиотелефон звонил долго, и примерно на двадцатом гудке эта настойчивость была вознаграждена. Из леса долетел хруст веток и быстро приближающиеся шаги, смутная тень метнулась через поляну к машине, и раздался голос: – Алло! Акционерное общество «Ультима Туле»! Конечно узнал, конечно. Да! Да! Нет! Скажи Сереже Монголоиду, чтобы он меня не злил. Никаких перечислений. Налом без эндээс, а договор порвем. Завтра в десять в конторе… Не, не в десять, а в двенадцать. Все. Это был Володин. Положив трубку, он открыл багажник машины, нашарил в нем канистру и плеснул из нее на остатки костра. Ничего не произошло – видимо, даже угли успели погаснуть. Тогда Володин чиркнул спичкой, бросил ее на землю, и вверх взвился яркий клуб красно-желтого огня. Спрятав канистру в багажник, он несколько минут собирал по поляне сучья и ветки и кидал их в огонь, и, когда из леса на свет выбрели Шурик с Коляном, костер уже снова вовсю пылал на том же месте. Появились они по очереди. Сначала появился Колян – перед тем как выйти на поляну, он почему-то долго сидел в кустах на ее краю, вглядываясь из-под ладони в огонь. Затем он все же решился, подошел к костру и молча сел на свое прежнее место. Шурик подошел минут через десять – держа в руке «ТТ» с длинным глушителем, он выбрел на поляну, оглядел Коляна с Володиным и спрятал пистолет под свой кашемировый бушлат. – Чтоб я эти поганки когда-нибудь в жизни еще раз в рот взял, – сказал он глухим голосом, – ни за какие бабки. Две обоймы расстрелял, а в кого – не пойму. – Не понравилось? – спросил Володин. – Сначала-то ничего было, – ответил Шурик, – а вот потом… Слушай, а о чем мы перед самым взрывом говорили? – Перед каким взрывом? – удивленно спросил Володин. – Ну это… Или как назвать… Шурик поднял глаза на Володина, словно надеясь, что тот подскажет ему нужные слова, но Володин сохранял молчание. – Ну как, – сказал Шурик, – в самом начале мы о вечном кайфе говорили, это я помню. А потом базар куда-то съехал, тыр-пыр, а потом как огнем в глаза даст… Ты же еще сам орал, чтоб в лес бежали. Я, как в себя пришел, сначала подумал, что машина взорвалась. Что эти козлы из «Нефтехимпрома» бомбу подложили. А потом думаю – вроде нет. Огонь был, это точно, а бензином не воняло. Значит, психика. – Да, – сказал Володин, – факт. Психика. – Это что, и был твой вечный кайф? – спросил Шурик. – Можешь считать, что да, – ответил Володин. – А как ты сделал, что мы его все увидели? – спросил Шурик. – Это не я сделал, – ответил Володин, – это Колян. Это он нас туда затащил. Шурик поглядел на Коляна. Тот недоуменно пожал плечами. – Да, – продолжал Володин, собирая лежащие у костра вещи и кидая их в открытую дверь машины, – вот такие дела. Посмотри, Шурик, на своего кореша. По понятиям никогда не волок особо, а сподобился. Правильно базарят: блаженны нищие духом. – Ты чего, ехать собираешься? – спросил Шурик. – Собира – В общем, ничего не помню толком, – подвел Шурик итоги. – Только чувствую себя странно. Первый раз в жизни что-то хорошее сделать хочется. Помочь кому, что ли. Или от мук спасти. Всех-всех сразу взять и спасти… Он на секунду поднял к звездному небу лицо, которое приобрело мечтательное и возвышенное выражение, и тихо вздохнул. Потом – видимо, придя в себя, – шагнул к костру, повернулся к двум своим спутникам спиной, повозился руками возле пояса, и языки огня почти мгновенно угасли под ударом тяжелой пенной струи. Через несколько минут машина уже ехала по проселочной дороге, больше похожей на прорытый в лесу неглубокий окоп. Колян похрапывал на заднем сиденье, сидевший за рулем Володин вглядывался в прорезанную лучами фар темноту, а Шурик о чем-то размышлял, нервно покусывая нижнюю губу. – Слушай, – сказал он наконец. – Я еще вот чего не понял. Ты же говорил, что вечный кайф если раз вставит, то потом уже не кончится никогда. – Так это не кончится никогда, – ответил Володин, морщась и резко выкручивая руль, – если ты сам туда по нормальному придешь, через дверь. А сейчас мы, можешь считать, через форточку лазили. Вот сигнализация и сработала. – Крутая сигнализация, – сказал Шурик. – В натуре крутая. – Это что, – сказал Володин. – Могли и повязать. Бывали случаи. Вот с Ницше этим, про которого Колян базарил, как раз такой случай и вышел. – А если там забирают, то куда? – со странным почтением в голосе спросил Шурик. – На физическом плане в дурдом, а куда на тонком – не знаю даже. Загадка. – Слушай, – спросил Шурик, – а ты что, сам туда просто так можешь попадать? Когда захочешь? – Не, – сказал Володин. – Я… Как бы тебе объяснить… Не пролезаю. Очень много духовных богатств за жизнь собрал. А от них потом избавиться – сложнее, чем говно из рифленой подошвы вычистить. Так что я обычно нищего духом вперед посылаю, чтоб он через игольное ушко пролез и дверь изнутри открыл. Как сейчас. Только кто ж знал, что если два нищих духом соберутся, то они из своей нищеты такой шухер устроят. – Какой шухер? Володин не ответил – он был занят сложным участком дороги. Машину тряхнуло, потом еще раз. Несколько секунд она напряженно урчала мотором, взбираясь на крутую горку, а потом повернула и дальше поехала уже по асфальту, быстро набирая скорость. Навстречу пронеслись старые «Жигули», потом колонна из нескольких военных грузовиков. Володин включил радио, и через минуту вокруг четверых, сидящих в машине, сомкнулся прежний, знакомый и понятный во всех своих мелочах мир. – Ты о каком шухере говорил? – повторил Шурик свой вопрос. – Ладно, – сказал Володин, – потом перетрем. Думаю, работка для тебя будет на дому. А пока давай думать, что мы «Нефтехимпрому» предъявим. – Вот ты и думай, – сказал Шурик. – Мы что, мы крыша. А чердак-то ты. Он помолчал еще несколько секунд. – И все равно никак врубиться не могу, – сказал он, – кто же все-таки этот четвертый?юсь, – сказал Володин. – Пора. У нас в двенадцать с «Нефтехимпромом» стрелка. А пока доедем, пока то да се…