Отечество в опасности!

Проблема ограничения свободной конкуренции в бизнесе очень актуальна, добавляет юрист коммунистов Алексей Синицын. «Очевидно, что предприниматели – родственники высокопоставленных чиновников и конкурс, если надо, выиграют, и закон безнаказанно нарушат, и конкурентов нежелательных устранят», – уверен Синицын.

Однако депутаты сомневаются в том, что закон будет поддержан Госдумой. «Проблема существует, жены крупных чиновников регулярно становятся на редкость удачливыми бизнесменами с высокими доходами», – говорит зампред думского комитета по местному самоуправлению эсер Алексей Бурков. «Но как увязать этот законопроект с Конституцией и правом человека на предпринимательскую деятельность? В таком виде проект едва ли пройдет», – сомневается депутат. Нужно тщательнее проверять таких бизнесменов, когда они участвуют в государственных тендерах, считает эсер. Запрет вести бизнес антиконституционен, соглашается член комитета по противодействию коррупции Борис Резник («Единая Россия»). «Но если чиновника поймали на злоупотреблении своими полномочиями и преференциях родным, нужно его увольнять и больше не допускать к службе, наказывая самым жестким образом», – считает единоросс.

Предлагаемая мера носит технический характер: сейчас при каждом органе есть комиссии по конфликту интересов, есть некое регулирование, но ответственность за нарушение несет сам чиновник, коммунисты же предлагают очень радикальную меру, говорит директор центра антикоррупционных исследований и инициатив «Трансперенси интернешнл – Р» Антон Поминов. В хорошей административной системе, в других странах, такие проблемы разрешаются иначе: сомнительный кандидат на избираемую должность не пройдет через выборы в следующий раз, потому что о конфликте интересов напишет пресса, назначаемый чиновник сразу уйдет в отставку по той же причине, объясняет эксперт.

"Предлагается внести изменения… с целью установления запрета для супруга (супруги) и совершеннолетних детей лиц, замещающих государственные должности РФ, заниматься предпринимательской деятельностью и (или) участвовать в управлении хозяйствующим субъектом", — говорится в пояснительной записке.

Депутаты напоминают, что сейчас действует ограничение на занятие предпринимательской деятельностью и участие в управлении хозяйствующим субъектом для лиц, замещающих государственные должности РФ. Однако до сих пор такое ограничение не действует в отношении их супругов и детей.

Как отмечают в ЛДПР, данное ограничение "позволит обеспечить реальное действие антикоррупционного законодательства РФ".

Авторы законопроекта предлагают применять новую норму уже с 1 апреля 2016 года.

Ранее зампред конституционного комитета Госдумы Вадим Соловьев (КПРФ) сообщил РИА Новости, что разрабатывает законопроект, запрещающий заниматься бизнесом супругам и детям высокопоставленных чиновников, министров, губернаторов, глав региональных парламентов. Он предлагал ввести штрафные санкции в районе 1 миллиона рублей и освобождать от занимаемой должности тех, кто обманным путем фиктивно расторгает брак, но продолжает вести общий бизнес.

Депутат пояснил, что начал работу над законопроектом, проанализировав ситуацию с бизнесом сыновей генпрокурора РФ Юрия Чайки.

Фонд борьбы с коррупцией (ФБК) оппозиционера Алексея Навального, осужденного условно за хищение и мошенничество, ранее разместил публикацию о том, что ряд высокопоставленных сотрудников Генпрокуратуры обвиняются в незаконной помощи бизнесу двух сыновей генпрокурора — Артема и Игоря, а сами они — в использовании служебных связей отца в собственных интересах.

Чайка заявил, что изложенные сведения носят заведомо лживый характер и не имеют под собой никакой почвы. По его словам, заказчиками этого материала являются Уильям Браудер и стоящие за ним спецслужбы.

— В России, как известно, развит комплекс исключительности. На ваш взгляд, есть ли какие-то проблемы в российской экономике, которые присущи только ей? Или мы имеем дело с набором стандартных проблем?

— Ситуация в российской экономике не кажется мне исключительной. Есть и другие государства, которые столкнулись с похожими проблемами: Саудовская Аравия, Иран, Мексика, Индонезия. Это страны, зависимые от экспорта природных ресурсов. Россия зависит не только от экспорта нефти и газа, но еще и от вывоза древесины, металлов, то есть экономика страны более диверсифицирована.

Впрочем, по-настоящему диверсифицировать экономику у России не получилось, не получается сделать сейчас и вряд ли получится. Уникальная особенность России — это значительная доля государственного сектора. За рубежом и внутри страны не все осознают, насколько велика роль государства на всех уровнях. До 55% производства в России приходится на государственные предприятия. А если еще учитывать и роль банков, то получится, что государство играет колоссальную роль.

Если в других странах во время кризиса возможны какие-то реформы, то в России все зависит от высших чиновников. Отсутствие политической конкуренции лишает смысла практическую деятельность. Люди говорят, но ничего не делают.

— Вы два года назад предлагали развивать российскую экономику через инвестиции в образование, технологический прорыв и разворот на Восток, при этом предлагали тестировать реформы на отдельных регионах. Все это актуально?

— Эти рекомендации все еще действенны. Важно, чтобы в правительстве или в парламенте (это тоже возможно, но не для России на данном этапе) был реформаторский блок. Он должен заниматься решением сложных задач. Президент и премьер могли бы организовать такой блок. Сложность не в том, что нет профессионалов. [Глава Минэкономразвития Алексей] Улюкаев — очень хороший специалист, я с ним неоднократно разговаривал, вице-премьер Аркадий Дворкович и первый вице-премьер Игорь Шувалов — первоклассные профессионалы. Они все знают, что нужно делать. Не хватает лишь реализации.

— Чего ждать в 2016 году?

— Рост будет около нуля. Это не зависит от цены на нефть. Надеюсь, что она вырастет, чтобы не случилось ухудшения социальной обстановки. Совершенно непонятно, откуда могут взяться резервы роста. В России теоретически есть конкурентоспособные отрасли: самолетостроение, нанотехнологии, тяжелая промышленность, биомедицинские технологии. Но для их развития нужны деньги, которые сейчас уходят к «Роснефти» и другим не самым инновационным госкорпорациям. Если это продолжится, то рассчитывать на рост экономики в следующие два года не приходится.

В нынешней ситуации будет очень затруднительно провести масштабные преобразования. Для сложных реформ, в том числе пенсионной, для выработки механизмов поддержки государственных предприятий — делать ли это напрямую из бюджета или через институты развития — у реформаторов должна быть политическая поддержка и запрос на их деятельность. Сейчас этого нет — а значит, и не будет успешных преобразований. Особенно заметно это стало в последние годы, когда появилась ясность, что нужно срочно действовать.

— Китай, например, тоже столкнулся с целым рядом экономических и финансовых проблем — девальвацией юаня, замедлением темпов роста, снижением золотовалютных резервов. Ожидали ли вы такого варианта развития со­бытий?

— Да, ожидал. Еще несколько лет назад были исследования Всемирного банка, в которых говорилось, что в середине этого десятилетия КНР столкнется со сложностями. Причина нынешней ситуации в Китае прежде всего демографическая. Три года назад прекратился прирост рабочей силы. Каждый год количество свободных рук уменьшается. Экономика Китая зависит от промышленности, которая страдает от демографии в первую очередь.

В свою очередь, китайская промышленность представлена прежде всего строительством и инфраструктурными проектами, темпы развития которых в последние два года снизились. Китайское правительство с 2013 года всячески поощряет зарубежные проекты своих компаний.

Этот опыт могла бы использовать и Россия, но здесь это не получается. Учтите также, что рост ВВП в Китае составит в 2015 году около 6,5%, а в России — около нуля.

— Китай многие годы был одним из мировых лидеров по темпам роста ВВП, оставаясь при этом недемократической страной. Почему одни недемократические страны успешно модернизируют свои экономики, а другим это не удается?

— Между Китаем и Россией есть большая разница. Россия находится в Европе. У российских специалистов больше шансов найти себе применение за границей. Конкуренция за высококлассных специалистов в Старом Свете гораздо выше. Китай — более замкнутая система. В Сочи несколько месяцев назад вице-премьер Ольга Голодец заявила, что, по ее данным, около 2,5 млн россиян работают и учатся в Европе. Это не так много, но если эти люди — высококвалифицированные специалисты — это существенное количество.

Помимо Китая есть и другие недемократические страны, где экономика неплохо себя чувствует. Почти во всех из них власти ограничивают свободу передвижения. К счастью, в России таких ограничений нет. Я вижу в LSE [London School of Economics; Дянков является профессором финансов в Лондонской школе экономики] много российских студентов. Люди понимают, где у них больше возможностей.

— Вы один из авторов рейтинга Doing Business (см. справку), следите ли вы за изменением его методологии?

— Да, рейтинг Doing Business — мое детище. В последние два года методика составления индекса немного изменилась. Частично перемены были необходимы — все-таки с момента создания рейтинга прошло 15 лет, и сейчас мы знаем гораздо больше, но часть перемен мне не нравится. Речь идет о бюрократических изменениях, которые помогают богатым, а не развивающимся странам.

Когда проект только создавался, были другие схожие индексы: Heritage Foundation, Transparency International и т.д. Но все они были субъективными, то есть основанными на опросах. Наш индекс основан на объективных факторах: мы не спрашиваем людей — мы оцениваем законы и институты. Мне не нравится, что в последние годы в индексе стали появляться элементы субъективности. Примерно 30% перемен в методологии приходится на субъективные новшества, в том числе это опросы. Опрос — субъективный элемент.

— Не получается, что Doing Business отражает сугубо теоретическую ситуацию, а реальность может быть совсем иной?

— Нужно понять, как исполняются законы и что делают политики. Главная проблема для бизнеса в России и в некоторых других странах — не то, что написано в законе, а то, как он применяется. Правоприменение зависит от первых лиц государства. Закон не определяет, кто получит государственную поддержку или финансирование от госбанков. Методология индекса не может объяснить, почему «Роснефть» получит господдержку, а ЛУКОЙЛ — нет. Всем ясно, что в первом случае речь идет о госкомпании, президент которой — особый человек, а во втором — предприятие хорошее, но частное. В России получается, что иногда общие для всех правила не работают для узкой группы лиц.

— Почему Doing Business не учитывает издержки коррупции, ведь она напрямую влияет на ведение бизнеса?

— Это было бы очень хорошо. Мы много думали, как это можно сделать. Есть рейтинг Transparency International. Но он и другие рейтинги субъективны, зависят от опросов. Если политическая система не совсем демократична или вовсе недемократична, то повлиять на респондентов не составляет труда.

Европейский банк реконструкции и развития проводил опросы в посткоммунистических странах. Получилось, что самые некоррупционные страны — Туркменистан, Таджикистан. Это как-то не вяжется с реальностью. Мы хотели включить коррупцию в Doing Business, но отказались из-за сложностей с методологией. Сейчас лучший индекс коррупции — у Transparency International.

— Какая коррупция характерна для России? Например, есть такое понятие — прогрессивная коррупция, это когда чиновники участвуют в распределении прибыли предпринимателями. Она тоже осуждаема, но все же, как считается, носит прогрессивный характер, так как способствует росту дополнительной прибыли.

— Коррупция бывает двух типов. В том случае, о котором вы говорите, взятки давались, чтобы обойти неудобный закон или спокойно работать в условиях отсутствия регулирования. Это не здорово, но специалисты считают, что этот тип коррупции позволяет развивать экономику.

Есть и другой тип коррупции, который очень актуален для России, — коррупция в высших эшелонах власти. Это не гаишники и не полиция, это губернаторы и чиновники выше рангом. Они решают, кто будет работать и получать государственные деньги. Роль чиновников возросла после ввода санкций, так как вырос спрос на финансирование со стороны государства. Получается, что люди и корпорации, приближенные к власти, получают деньги и привилегии. Эту коррупцию сложно исследовать, и она очень опасна. Справиться или ослабить эту проблему может политическая конкуренция.

— Ожидали ли вы такого успеха проекта Doing Business, когда работали над его созданием?

— Нашей задачей было создать объективный индекс, но я совершенно не ожидал, что у него окажется такая долгая интересная жизнь. Уверен, что через несколько лет появятся другие индексы. Doing Business приобрел такую известность и популярность, потому что он был запущен в 2000 году. Это произошло сразу после масштабных экономических и финансовых кризисов в разных регионах — на Дальнем Востоке, в России, Мексике. Общество интересуется экономикой тогда, когда ее состояние неудовлетворительно. Когда все хорошо — это интересно только ученым. Политики по всему миру в начале 2000-х годов искали шкалу, которая могла бы дать им ориентир, — Doing Business дал им эту возможность.

— Вы были министром финансов и вице-премьером Болгарии в 2009–2013 годах. Как вы думаете, у Восточной Европы есть потенциал стать локомотивом роста для экономики всего Евросоюза?

— Да, я думаю, что возможности есть. Даже в прошлом году Словакия, Чехия и даже Венгрия показали приличный рост ВВП. Экономика Словакии, например, выросла на 5% в 2015-м. Было бы очень здорово, чтобы российские чиновники тоже подробнее изучили этот опыт.

Словакия, например, провела пенсионную реформу, чего не получается в Западной Европе и России. Пенсионная система в западноевропейских государствах существует в почти неизменном виде с послевоенных времен. Если в Западной Европе до 15% ВВП идет на пенсионные расходы, в Восточной — только 7%. Россия тоже могла бы использовать эти наработки.

Для России самое важное в восточноевропейском опыте — это развитие регионов. Можно присмотреться к тому, что делали на этом направлении Польша и Венгрия. Развитие регионов могло бы дать толчок всей российской экономике.

— Еврозона почти каждый год сталкивается с греческим кризисом. Как вы думаете, в нынешнем виде монетарная модель ЕС адекватна или нуждается в реформах?

— Проблема не в монетарном союзе, а в том, что единая валюта стала еще одним негативным фактором. Греция ничего не производит, что пользовалось бы спросом за рубежом. В стране до сих пор нет промышленности. Проблема в том, что страны с неконкурентными экономиками стали членами еврозоны. Я не понимаю, как, например, Хорватия может стать эффективным участником валютного союза. При этом монетарный союз — одна из самых устойчивых конструкций еврозоны. Не думаю, что эта ситуация изменится. Сами европейские политики говорят, что еврозона — основная составляющая часть ЕС.

Все же главная проблема ЕС — там, как и в России, непонятно, какие институты ответственны за развитие экономики. Бывший министр финансов США Тимоти Гайтнер в 2014 году выпустил книгу «Стресс-тест: размышления о финансовом кризисе». В ней он пишет, что когда в Вашингтоне в бытность его министром финансов обсуждали спасение Греции и Италии, то американское руководство просто не понимало, кому звонить в Европе. Кто принимает решения? Есть Еврокомиссия, но в то время еврокомиссар по экономике был не совсем опытным. Поэтому они налаживали контакты с Европейским центральным банком и правительством Германии, то есть с канцлером Ангелой Меркель и министром финансов Вольфгангом Шойбле.

ЕС все еще находится в процессе оформления. Сейчас возник кризис с мигрантами — и все повторяется. В Брюсселе нет человека, который работает над этой проблемой. Поэтому мы вновь видим немецкое правительство в авангарде.

— После вашего ухода с поста ректора Российской экономической школы в октябре прошлого года сохранили ли вы какие-либо позиции в университете?

— До начала декабря я был в совете директоров, но потом совет решил, что будет лучше, если в нем останутся люди, которые живут в России и могут уделять развитию вуза максимально много внимания. В совет директоров вошли Улюкаев, бывший министр финансов Алексей Кудрин и зампред ЦБ Ксения Юдаева. Сейчас я профессор в LSE и обычный профессор в РЭШ, где у меня есть студенты.

— Российские и зарубежные экономисты, которые ранее работали в правительстве или связаны с государственными институтами, крайне аккуратно комментируют влияние политической ситуации в России на состояние экономики и бизнеса. Когда вы были ректором РЭШ, старались ли вы в своих публичных выступлениях быть более дипломатичным?

— Я всегда говорил то, что думаю, с экспертной позиции. Было много моментов, когда мы разговаривали о том, что проведение необходимых России реформ — пенсионной, высшего образования, механизмов субсидирования и господдержки — затруднительно в странах с однопартийной политической системой.

— Обращались ли к вам за советами российские чиновники?

— Да, часто обращались. Не только ко мне как к ректору РЭШ, но и к нашим профессорам и специалистам по макроэкономике, внешней торговле и инвестициям. Они участвовали в различных государственных комиссиях. Разговоры и дискуссии были и, я уверен, продолжаются и сейчас. Весь вопрос в том, предпринимаются ли какие-либо действия после. В российском правительстве есть люди, которые хорошо разбираются в экономике. Проблема России не в том, что люди не знают, как стимулировать экономический рост, а в том, что они не решаются это делать.

Агрокомплекс им. Н. И. Ткачева, созданный в 1993 г. отцом министра, Николаем Ткачевым, – один из крупнейших латифундистов. Земельные активы вместе с «Кубанским беконом» (принадлежит дочери Александра Ткачева Татьяне Баталовой) могут достигать 470 000–480 000 га. Чистая прибыль по РСБУ в 2014 г. – 4,1 млрд руб. Сейчас это крупнейший агрохолдинг юга России: более 60 аграрных и перерабатывающих предприятий, собственная торговая сеть из 500 точек, сказано на его сайте.

Акционеры не раскрываются, но не менее пяти топ-менеджеров агрофирмы утверждают: ее контролирует семья Ткачева. Сам Александр Ткачев в 1990-е был гендиректором агрокомплекса, его отец Николай Ткачев возглавлял совет директоров компании до своей смерти в августе 2014 г. В прошлом году в совет директоров агрокомплекса вошел зять Ткачева, депутат краевого законодательного собрания Роман Баталов.

Известить правительство о потенциальном конфликте интересов министр должен был еще в момент вступления в должность согласно законодательству о противодействии коррупции и госслужбе, говорит зампред комитета Госдумы по безопасности и противодействию коррупции Александр Хинштейн. Министр, как член правительства, обязан сообщать о возможном конфликте интересов в порядке, предусмотренном указом президента, указ же вступил в силу лишь 22 декабря, объясняет представитель министра. Точная дата и срок рассмотрения комиссией еще не известны.

На вопрос о наличии конфликта интересов министр передал через представителя, что создавал предприятие задолго до того, как стал министром, а само назначение связано не в последнюю очередь с опытом в аграрной сфере. В интервью РБК в июне 2015 г. Ткачев говорил, что не видит конфликта интересов. Гендиректор агрокомплекса Евгений Хворостина не стал в воскресенье общаться с корреспондентом «Ведомостей».

Комиссия, которой предстоит решить, есть ли конфликт интересов, должна появиться в течение двух месяцев с момента подписания указа. Назначить главу комиссии должен премьер Дмитрий Медведев, уточняет Хинштейн. Письмо сначала рассмотрят в аппарате правительства, затем последует доклад премьеру, уточнила пресс-секретарь премьер-министра Наталья Тимакова.

Формально министр исполнил требования президентского указа, но было бы странным писать заявление, если конфликт интересов отсутствует, размышляет политолог Евгений Минченко. Во время назначения на пост министра возможный конфликт интересов должен был проверяться, «и пока ничего не изменилось, для Ткачева скорее всего будет найдено комфортное решение», считает политолог Михаил Виноградов.