Почему Путин изменился?

Russian Revolution
Lloyd George welcomed the Fall of the Tsar, both in a private letter to his brother and in a message to the new Russian Prime Minister, Prince Lvov, not least as the war could now be portrayed as a clash between liberal governments and the autocratic Central Powers. Like many observers he had been taken by surprise by the exact timing of the revolution (it had not been predicted by Lord Milner or General Wilson on their visit to Russia a few weeks earlier) and hoped – albeit with some concerns – that Russia’s war effort would be invigorated like that of France in the early 1790s.

7 марта оно выступило с обращением к населению России, в котором впервые официально сформулировало внешнеполитическую часть своей программы. Последняя представляла собой обязательство сделать все, чтобы «довести войну до победного конца», а также обещание «свято хранить связывающие нас с другими державами союзы» и неуклонно исполнять «заключенные с союзниками соглашения». Правительство пыталось играть на революционном энтузиазме народа, выражая надежду, что он «окрылит и доблестных солдат наших на поле брани»[52].

С этого момента правительство в целом и отдельные министры стали выступать с призывами к продолжению войны до победного конца едва ли не ежедневно. Специальные обращения адресовались различным слоям населения – солдатам, рабочим, крестьянам. Солдат призывали во имя победы сохранять дисциплину и единение с офицерством, рабочих – прекратить забастовки и трудиться с еще большим напряжением, крестьян – помочь снабжению армии и нуждающегося населения продуктами. Проверяя реакцию масс, правительство в своей агитации начинало делать все больший акцент на необходимость защищать от угрозы извне завоеванную свободу.

Активную, и пожалуй, более грубую, чем правительство, агитацию за войну до победы вела Государственная дума в лице её Временного комитета и, так называемых, частных совещаний. По свидетельству А.Г. Шляпникова, Временный комитет выпускал провоенные воззвания, «расходившиеся в миллионах экземпляров»[53].
....
4 марта правительство официально обратилось к союзникам и отдельно к нейтральным странам с просьбой о признании. В соответствующих циркулярных телеграммах за границу подтверждалась верность всем международным обязательствам и обещаниям царизма. Союзников заверяли в решимости России бок о бок с другими державами Антанты «сражаться с общим врагом до конца, непоколебимо и неутомимо»[98]. В тот же день П.Н. Милюков передал письма аналогичного содержания союзным послам в Петрограде, прося их о содействии в осуществлении намеченного курса[99]. Но признание последовало не так легко и быстро, как ожидали в русской столице. Происшедшая заминка и некоторые осложнения объяснялись двойственным отношением большинства «великих» держав к Февральской революции.

Свержение самодержавия избавляло союзников от угрозы сговора Романовых с противником. Оно давало им в руки сильное агитационное оружие: возможность представить войну как справедливую и прогрессивную борьбу демократии против деспотических режимов. Переворот в России раскрепощал буржуазную энергию в деле обслуживания войны. С другой стороны, в Лондоне, Париже и Риме испытывали серьезное беспокойство за состояние русской армии, частично вовлеченной в революцию, лишившейся «обаяния» монархии и подвергшейся «разлагавшему» воздействию «Приказа № 1». Союзные державы тревожили также сведения о борьбе в России «между партиями социальной революции и партиями Государственной думы», в ходе которой, «крайние элементы» выдвигали требование мира[100]. Вот почему за публичными приветствиями русской революции скрывались скептицизм и неуверенность, отразившиеся и на признании Временного правительства.

Сыграло, видимо, свою роль и то обстоятельство, что Англия, Франция и Италия поторопились 1-2 марта признать де-факто правительством России Временный комитет Государственной думы[101]. Хотя этот шаг отвечал их стремлению поддержать Думу против Совета и по возможности притупить остроту переворота, он основывался на ошибочной оценке перспектив борьбы в России. Буквально в ближайшие дни, если не часы, Временный комитет оказался не удел.

Союзники решили на этот раз не спешить и поставить заявителю предварительные условия. Английский посол Дж. Бьюкенен передал П.Н. Милюкову, что до признания его страна хочет «получить уверенность, что новое правительство готово продолжать войну до конца и восстановить дисциплину в армии»[102].

Французский посол М. Палеолог в свою очередь потребовал от П.Н. Милюкова, чтобы правительство «немедленно провозгласило о своем решении продолжать войну до конца и заявило о своей верности союзникам». Министр заверил послов, что желаемые гарантии будут даны[103].

Действительно, 6 марта Временное правительство приняло, анна следующий день опубликовало уже известное обращение к населению о войне до победного конца и верности соглашениям с союзниками.

Получив 5-6 марта извещения признания Антантой Временного правительства де-факто, П.Н. Милюков просил союзных послов об ускорении юридического признания[104]. В то же время было очевидно, что союзники не вполне удовлетворены обращением о войне. М. Палеолог даже прямо заявил об этом[105]. Приходилось принимать дополнительные меры к успокоению союзных правительств. 8 марта Временное правительство в специальном постановлении подтвердило все финансовые обязательства царизма, включая долги иностранным банкирам и правительствам[106]. Усилиям правительства помогли и генералы, которые в ответ на обращение союзных военных представителей при Ставке заявили, что разделяют мнение о необходимости единения усилий всех союзников в интересах окончательной и близкой победы[107].

Соединенные Штаты имели свои основания приветствовать свержение царизма: оно облегчало желательное вступление в войну, позволяя сделать это под маской защит демократии[108], и открывало благоприятные перспективы для сближения с Россией и экономической экспансии там. Состав Временного правительства, его заверения и первые шаги внушали доверие Вашингтону. Состояние русской армии не имело пока для Америки такого значения, как для европейских союзников. Что касается внутренней борьбы в России, то предполагалось, что признание Временного правительства «незаинтересованной» в войне «великой заокеанской демократией» укрепит его авторитет в стране.

Все это побудило американского посла Д. Френсиса в телеграмме своему шефу от 5 марта ратовать за желательность инициативы США в деле признания обновленной России.

Инициатива нейтральных США ставила союзников России в неловкое положение. Еще важнее было другое – опасение, как бы конкурент не извлек особых выгод из первопризнания. П.Н. Милюков тотчас использовал оба эти обстоятельства, известив союзных представителей об американском шаге. В 3 часа дня 9 марта французский и итальянский послы и советник американского посольства Ф. Линдлей явились к П.Н. Милюкову с сообщением о признании их странами Временного правительства. Дипломаты вручили министру соответствующие ноты, где подчеркивалась необходимость совместной борьбы до победного конца, и условились, что церемония признания состоится сразу по выздоровлению Д. Бьюкенена[109].

22 марта Временное правительство было юридически признано помимо союзников и США также некоторыми нейтральными и зависимыми странами – Персией (7 марта), Норвегией (10 марта), Монголией (13 марта) и Швецией (19 марта)[110]."

http://history.milportal.ru/2014/07/rossiy...protivorechiya/